Читать интересную книгу Экс-баловень судьбы - Марина Серова

Бедный мальчик, если бы он знал про диктофон!

— Мы вошли в переулок как раз в тот момент, когда с другой стороны в нем показался профессор. Не знаю, кто ударил первым, но помню, что я чувствовал какую-то животную ярость и дикое удовольствие от того, что могу наконец дать выход своим чувствам. Разумов узнал меня. Помню, на лице его выразилось изумление, и он пробормотал что-то вроде: «Влад! И ты здесь? А я-то думал, что ты продолжишь мое дело…» Точно его слов я не помню, к тому же говорил он довольно бессвязно. Но смысл я уловил, и это окончательно взбесило меня. «Твое дело?! Твое дело?! — неистово орал я. — А как же моя сестра?! Человек, жизнь которого не стоит ничтожной марки? Сколько еще таких, которые из-за тебя лежат сейчас в могиле?! Это на их костях я буду продолжать твое дело?!»

Я был вне себя и изо всех сил лупил по чему попало. Мне досталась доска от ящика, в которой торчал гвоздь, и я ощущал неизъяснимое удовольствие, видя, как по лицу профессора течет кровь.

Не помню, как долго мы били его. Остановил нас все тот же Леха. Он первым заметил, что Разумов уже не пытается сопротивляться, и стал всех успокаивать. С трудом заставив себя остановиться, мы пошли обратно к Генке домой, по дороге бросив палки на какой-то мусорной свалке.

Как мы и предполагали, отсутствия нашего никто не заметил. Мы еще немного выпили, чтобы окончательно успокоиться, и потом со всеми вместе пошли домой. Вот и все, — после небольшой паузы сказал Влад. — На следующий день мы узнали, что профессор мертв, и хотя это нехорошо — мы не очень переживали. Договорившись в случае каких-то расспросов отвечать, что мы ничего не знаем, и при всяком удобном случае расхваливать профессора, мы продолжали учиться, но с того времени на собрания общества больше не ходили.

Оказалось, что держать это в себе не так-то просто, и, иногда встречаясь и разговаривая о случившемся, мы каждый раз все настойчивее убеждали друг друга в необходимости хранить тайну… и все больше сомневались в своей способности ее сохранить. Особенно мы боялись, что проболтаются девчонки… Видите — проболтался я, — с невеселой усмешкой сказал Влад. — Вы теперь, наверное, в милицию заявите?

Пораженная всем услышанным, я не сразу нашла что ответить. Наконец, медленно собираясь с мыслями, я проговорила:

— Видишь ли, Влад… я тоже должна тебе признаться кое в чем. Я никогда не училась в школе милиции… я окончила академию права, достаточно давно. А сейчас я занимаюсь частными расследованиями и разрабатываю дело об убийстве профессора по просьбе его… одного из моих клиентов.

Влад смотрел на меня с нескрываемым удивлением, но потом на его лице промелькнула какая-то новая мысль, и он задал вопрос:

— Вы сейчас сказали: «…по просьбе его…». Кого — его? Его друга? Неужели у такого человека были друзья?

— Влад, данные клиента — это закрытая информация.

— Или, может быть, эта неприятная женщина… как ее там… Зилькерт…..Зильберг… Она заказала расследование?

— Извини, я не могу говорить об этом, — ответила я своему настойчивому собеседнику, и не подозревавшему, что «эта неприятная женщина» была одной из самых первых подозреваемых.

— Скорее всего, это она, — говорил Влад, пытливо глядя мне в глаза, как будто надеясь высмотреть там ту самую истину, которую не смог ему поведать покойный профессор. — Ей интересно узнать, кто ее дружка кокнул. Повторяю: к убийству причастен только я один!

— Разумеется, Влад, это твое право — говорить так, но я, как ты понимаешь, должна буду передать своему клиенту твой рассказ именно в том виде, как я его услышала.

Не знаю почему, но я так и не решилась сказать ему про диктофон. Он давно уже был выключен, и сейчас мы беседовали с Владом «без протокола».

— Говорите что хотите, — лицо его снова стало угрюмым, — мне все равно. Если бы вы знали, каково это — приходить каждый день домой и видеть, как из близкого тебе человека по капле уходит жизнь…

Влад невидящими глазами смотрел в пространство, и у меня язык не поворачивался задать какой-нибудь сочувственный вопрос. Понимая, что абсолютно невозможно сейчас задерживать этого мальчика или применять к нему какие-либо другие репрессивные меры, я молча сидела рядом с ним на скамейке, пытаясь задавить в себе профессиональные инстинкты. Девяносто девять процентов было за то, что никуда он не денется, даже в том случае, если Надежда Сергеевна посчитает необходимым обратиться в милицию и рассказать о нем следователям. Но один процент вероятности я, как настоящий профессионал, всегда оставляла, и он будоражил все мое детективное нутро. «А ну как Влад удерет?» — коварно подначивал мерзкий процент откуда-то из закоулков сознания, и мне стоило труда не пойти у него на поводу. Но я уже решила, как поступлю.

— Влад, — сказала я, выводя его из хмурой задумчивости, — на данный момент наш с тобой разговор — конфиденциальная информация, которая, кроме нас двоих, станет известна еще только одному человеку: моему клиенту. Именно он будет решать, как с ней поступить. Я действую в интересах клиента, а не в своих собственных, поэтому самолично никаких заявлений ни в милицию, ни куда бы то ни было давать не уполномочена. Твоя судьба сейчас — в руках моего заказчика. Как он решит, так и будет. Если он посчитает нужным передать полученную информацию компетентным органам, тебе придется отвечать в суде. Но, возможно, он не захочет этого делать…

— Ну да — не захочет, — язвительно ухмыляясь, перебил меня Влад. — Да эта, как там ее, Зилькрец, что ли, она только рада будет, если меня посадят! Им же нет большего удовольствия, чем смотреть, как над человеком издеваются…

— Пожалуйста, не перебивай меня! Давай будем исходить из того, что пока тебе неизвестно, кто заказал расследование, тем более что это на самом деле так. Я бы хотела попросить тебя только об одном: до того момента, пока мой заказчик не примет окончательного решения, постарайся ни с кем не говорить о том, что сегодня произошло. Даже со своими друзьями. Они могут заволноваться, могут сами проговориться, а это совершенно ни к чему ни тебе, ни им.

— Хорошо, я не скажу. Но привлечь их вам не удастся, даже не надейтесь. Я все буду отрицать!

— Это я уже поняла, можешь не повторяться. Ты не мог бы оставить свой телефон, на случай, если…

— Если меня приедет милиция забирать?

— Нет, если я захочу сообщить тебе, какое решение принял мой клиент.

— Да. Записывайте.

Я записала номер, мы попрощались, и я медленно побрела из институтского парка, где только что было раскрыто одно из самых моих запутанных дел, к своей машине.

Дело было раскрыто. Достаточно сложное, несмотря на внешнюю его незатейливость, но почему-то удовлетворения от хорошо выполненной работы я не ощущала.

Ситуация была не из тех, когда можно четко подразделить: вот — черное, а вот — белое. В только что выслушанной мною истории была масса обстоятельств, которые так и подталкивали оправдать преступника и обвинить его жертву. Но, с другой стороны, дикое в своей жестокости избиение человека, повлекшее за собой смерть, — такой поступок не должен остаться безнаказанным. Как найти равновесие в этой ситуации? Меру вины Влада — и меру его невиновности?

Размышляя о высоких материях, я неторопливо шла по тротуару вдоль проезжей части, совершенно не обращая внимания на то, что происходило вокруг. А вокруг была осень. С дождями и неизбежными после них лужами. Как выяснилось впоследствии, как раз мимо одной из таких луж, больше похожей на озеро, я и проходила, задумавшись о том, что есть истина, когда какой-то местный Шумахер, которому и в голову не пришло сбавить скорость, на всем скаку пролетел по этому озеру совсем рядом с тротуаром и облил меня с ног до головы. Не забрызгал, не испачкал, а именно — облил.

Онемев от неожиданности и такого беспросветного хамства, я стояла на тротуаре, не зная, что должна сейчас сделать, а грязные потоки стекали с меня, капая с волос за шиворот и пробегая ледяными струйками по телу.

Настроение мое, и без того не слишком радостное, упало до нуля. Я готова была просто разреветься прямо посреди тротуара, как первоклассница, и, скорее всего, именно так бы и сделала, если бы над ухом не прозвучало с иронией, но без злобы:

— Не повезло?

На этот раз я узнала его моментально. И моментально же поняла, что если я собираюсь застрелиться, то сейчас — самое время. Действительно: на свалке он меня уже видел, в прикиде бомжа — тоже, единственное, чего недоставало для завершения впечатления, — полюбоваться на меня в образе мокрой курицы. Точнее, грязной мокрой курицы. Теперь картина полная, и если приятный мужчина, проявивший ко мне интерес, тот давний случай на свалке и мог бы принять за недоразумение, то теперь-то уж у него не будет никаких сомнений в том, что я — сумасшедшая бомжиха, сбежавшая из обезьяньего питомника. Где меня держали в отдельной клетке и за деньги показывали гражданам.