Читать интересную книгу Как воюют на Донбассе - Владислав Шурыгин

— «Немец», иди чайку хлебни, — негромко кричит в темноту один из ополченцев.

— Почему «немец»? Это позывной такой?

— Да. А еще потому, что он настоящий немец…

Из темноты на свет фонарика выходит худощавый высокий парень в таком же, как все в отряде, спецназовском горнике, «разгрузке», держа автомат на сгибах рук, как это тут принято у опытных бойцов…

— А ты по-русски понимаешь?

— Понимаю! — без всякого акцента отвечает «немец». — Я вообще-то родом из Омска. Меня в тринадцать лет увезли в Германию…

— А как здесь оказался?

«Немец» с немецкой обстоятельностью рассказывает, как его потрясли кадры разрушенного Донецка, погибших мирных жителей, как он принял решение оставить работу электромеханика и приехать сюда помогать. История его путешествия — целый авантюрный роман. Сюда «немец» добирался на попутках. Сначала до границы с Украиной, потом до Ковеля. От Ковеля до Киева на поезде и уже из Киева до Донецка на автобусе. Самое интересное то, что и приехал он именно сюда, на этот блокпост, здесь вылез, показал документы и здесь же и остался…

Где-то далеко слева в темноте начинают топать пушечные выстрелы.

— Аэропорт начал работу по расписанию, — кивает куда-то в темноту «немец». — Каждую ночь, хоть часы сверяй, — немец ставит пустую кружку на деревянный стол. — Ну, я пошел! До свидания!

— Чююз! — тяну я немецкое «пока», и лицо «немца» расплывается в широкой улыбке:

— Чююз!

Утром мы едем на Саур-Могилу.

Дорога идет через разбитые, растерзанные деревни, в которых, кажется, уже никогда не затеплится жизнь. Черные провалы окон, вывернутые, изломанные ребра стропил. Ни огонька, ни человека. Только ветер и запах пожарища. Запах беды. Наверное, когда-то так же мертво и страшно стояли после прохода Великой чумы пустые деревни и города…

Вдоль дороги тут и там — рыжие ржавые выгоревшие скелеты боевой техники. Изувеченные до неузнаваемости адским огнем, с оторванными черепами башен, с вырванными, разбросанными вокруг себя стальными внутренностями, нелепые и до сих пор бьющие по ноздрям трупным запахом и соляровым чадом.

Сама Саур-Могила — жуткий памятник этой войне. Земля буквально изрыта оспой воронок всех калибров. Огромный монумент из бетона и гранита превращен в чудовищную пирамиду битого щебня и рваной арматуры. Здесь исстрелян не просто каждый метр — здесь изрешечен каждый сантиметр. Даже стальной обрубок флагштока прошит десятком пулевых дыр.

Черная острая шелуха осколков всех мастей под ногами. Изрешеченные чугунные барельефы. Поднимающий в атаку бойцов комиссар, словно специально, дважды прошит в грудь «крупняком», словно его неживого, отлитого из чугуна, испугались и тщательно ритуально убили…

…Невозможно представить, как в этом аду кто-то мог уцелеть, как эту высоту удавалось держать столько недель?

Ответ знают только камни, но они молчат.

Ответ знает бешеный ветер, который дует здесь буквально со всех сторон, от которого невозможно укрыться. Но кто знает язык ветра?

…Они восемнадцать раз вызывали огонь на себя.

Они стояли здесь один против ста.

И могилы тех, кто сложил здесь головы рядом с вершиной.

Герои «Востока»…

Саур-Могила — памятник стойкости бойцов Новороссии.

Здесь, на этой дороге, на этой вершине, я впервые ясно осознал то, насколько глубокая пропасть пролегла между Донбассом и Украиной. Ее безыскусно и просто выразила древняя старуха, вышедшая к нам из ворот старой хаты на окраине одного из разбитых сел.

Я кивнул на бельма затянутых целлофаном окон.

— Что здесь случилось?

Она долго молчала, словно тщательно подбирала слова, а потом очень спокойно и скорбно ответила:

— Воны нас расстреляли…

— Кто они?

— Та нацисти. Нелюди с той Украины…

И «ТА» Украина уже никогда не станет Родиной для ЭТОЙ Украины…

Донецкий дневник-2

Обмен пленными: своих на «своих»

Путь домой

…Выскакиваем на горку, и от открывшейся картины перехватывает дух. Низкий диск солнца похож на вдавленную в липкий горизонт монету, а неземной бледный серо-синий свет, кажется, источает само небо. Вся долина залита молоком тумана, из которого тут и там торчат темные пирамиды шахтных терриконов. Зрелище потрясающее своей нереальностью. Кажется, что ты попал то ли в другое измерение, то ли в другую эпоху. Какой-то древний Египет. Точнее, ацтекская Мексика! Ведь кровь, которая сегодня щедро льется на эту землю, — это какое-то чудовищное жертвоприношение. Почти пять тысяч погибших за пять месяцев — киевские жрецы по жестокости легко дадут фору ацтекским. Какой страшный бог эта «Великая Украина», тысячами пожирающий невинных женщин, детей, стариков. Бросающий в огонь войны цвет нации…

Мощный «мерин» вновь ныряет в туман, и все вокруг тонет в сырой липкой вате. Автоматически начинают вжикать «дворники», фары продавливают белесую стену снопами света. Наш Вергилий в этом ацтекском аду — командир с позывным «Ташкент». Мы едем «на обмен». Так называется обмен пленными. Мы едем встречать джип генерала Рубана — удивительного персонажа этой войны — переговорщика, миротворца, дипломата…

Минут через десять мы выскакиваем из тумана, и как-то сразу исчезает «ацтекская» реальность — вокруг уже вполне себе южнорусская равнина. Вспаханные — «Помирай, а рожь сей!» — поля, лесополосы. «Ташкент» жмет на газ, и «мерин» буквально рвется вперед.

Блокпост на границе ДНР. Бетонные блоки густо изъедены оспой пуль и осколков, выгрызенные в асфальте пятна — воронки от мин, ямы снарядных воронок, глубокие шрамы окопов полного профиля. «Поленница» «мух» за бетонной стенкой, набычившийся в сторону Украины крупнокалиберный «корд», зеленая шелуха гильз под ногами. Чувствуется, что тишина тут нечастый гость.

Командир блокпоста — маленький жилистый немолодой, какой-то отчаянно-веселый мужичок с намертво въевшейся в края век угольной окантовкой — приветствует «Ташкента» как старого приятеля. Обнимаются.

— Ну что, как обычно?

— Да, — отзывается «Ташкент».

— Сколько сегодня?

— Одного везут. Раненого.

— Понятно…

…До украинских окопов примерно с километр. Они в лесополосе, тянущейся параллельно линии фронта. Там же, на дороге, их блокпост. Между нами — глубокая низина, на дне которой то ли речушка, то ли ручей. Вдали на дороге появляется автомобиль. «Ташкент» смотрит на часы:

— Рубан!

Через пару минут около нас тормозит мощный внедорожник с большой эмблемой «офицерского корпуса». Из него вылезает невысокий рыжебородый мужчина в кожаной куртке и синей бейсболке с такой же, как на авто, эмблемой. Здороваемся. Рубан подчеркнуто вежлив, но умело сохраняет дистанцию, каждое слово взвешивает. С ним двое помощников.

«Ташкент» достает блокнот:

— Вы так неожиданно позвонили, мы не успели подготовить человека на обмен, но зато я нашел вам человека, которого вы просили, постараюсь к следующей встрече его вытащить…

…Генерал Владимир Рубан в Киеве возглавляет украинскую организацию «Офицерский корпус» и с первых дней войны занимается обменом пленных. Фактически он был первым, кто занялся этой проблемой, а точнее первым, кто СМОГ обменять пленных.

До Рубана судьба пленных была трагичной. Гражданская война ужасна своей непримиримой жестокостью. И пленные здесь поначалу служили «компенсацией» за страх, боль и унижение. Пленных мордовали, пытали, унижали, морили голодом. Жизнь пленного не стоила ничего, и смерть была обычным итогом мук. Особенно отличалась украинская сторона. Пытки и зверства по отношению к пленным так «прославили» 25-ю бригаду ВСУ, что в свое время командующий ополчением Стрелков даже издал приказ, запрещавший брать офицеров 25-й в плен. «Нацистские» батальоны типа «Айдара», «Азова» вообще заслужили славу палачей. Но и в ополчении пленным приходилось несладко. Рубан смог остановить этот беспредел. При Рубане у пленных появилась цена, а значит, и отношение к ним изменилось. Постепенно по обе стороны фронта возникло понимание, что на пленного можно выменять друга или сослуживца, брата, сына, мужа. А это значит, его нужно сохранить живым.

Так и сложился этот странный тандем «Ташкент» — Рубан.

«Ташкент» — выпускник военного училища, отчаянный, смелый, огромный, под два метра воин в спецназовском брезентовом горнике, с кобурой на бедре. Рубан — невысокий, в очках, с профессорской бородкой, никак внешне не похожий на военного, хотя за его спиной летное училище…

Теперь эти двое занимаются обменом пленных. Не тем, о котором договорились в Минске — «всех на всех» — и который так трудно, со скрипом идет уже третий месяц. Этот обмен курирует ОБСЕ. А «штучным» обменом — тонкой дипломатической игрой, которая позволяет спасать жизни тех, кому в иных условиях не то что выйти на свободу, а даже и выжить шансов не было. Впрочем, чаще всего это просто рутинный обмен обычных бойцов, офицеров, «активистов» — всех, кто для каждой из сторон называется «противником»…