Часто задают вопрос, не объясняется ли дерзкое поведение Лютера просто тем, что влиятельная поддержка в Германии обеспечивала ему безнаказанность. Как вел бы себя реформатор, попади он в инквизиционный застенок?
На этот вопрос можно, конечно, дать лишь гадательный ответ. Но несомненно, что, во-первых, Лютер никогда не имел полной гарантии против ареста, а во-вторых, ни на йоту не отступил от своей линии в новой ситуации, когда над ним не просто «по бумагам», но совершенно реально нависла угроза костра.
Карлу Габсбургу (1500–1558) в момент избрания его германским императором было неполных двадцать лет. Родился он в Генте, в Нидерландах, которые до конца дней именовал своей родиной. В Испании Карла считали немцем, в Германии — испанцем.
В 1520 году император не имел еще ясной политической программы и слыл за человека слабохарактерного. Как раз это и было по вкусу немецким князьям, более всего ценившим свою местническую феодальную независимость. Скоро им пришлось пожалеть о своем выборе: Карл V оказался властным продолжателем династической политики своего деда, относившимся к Германии с жестоким цинизмом чужака.
Молодой император не был набожен и не считал себя мирским орудием папского престола. Поначалу это внушало надежды на то, что он окажется сторонником если не Реформации, то хотя бы проведенной сверху церковной реформы. Уже через несколько лет от этих надежд не осталось и следа. Карл мог посмеиваться над «римскими суевериями», но одновременно считал, что народ должен исповедовать их, не мудрствуя, без каких-либо исправлений и обновлений. С папой, как главой итальянского государства, кайзер враждовал в течение всей своей жизни; это не мешало ему, однако, требовать безоговорочной покорности «апостольской кафедре» во всех землях, входивших в состав Священной германской империи. В 1527 году наемники Карла подвергли Рим разграблению; примерно в то же время другие его наемники в Нидерландах отправили на плахи и виселицы сотни людей, несогласных с римским вероучением. Всего за время правления Карла V в западных землях империи было казнено около 50 тысяч явных или подозреваемых «еретиков».
К виттенбергской реформации юноша император относился с брезгливой враждебностью. Узнав об «Эльстерском аутодафе», он назвал Лютера «мятежником и негодяем». Он соглашался с теми своими советниками, которые видели в «лютеранской ереси» не только призыв к насильственному низвержению мирского господства папы, но и тайное покушение на авторитет всякой «богом установленной власти».
В действительности трудно было придумать наговор более лживый и злопыхательский.
Определяя папское господство как «антихристово», Лютер с самого начала исходил из того, что с антихристом нельзя бороться силой, что бунт, мятеж и народная расправа суть его же собственные сатанинские орудия. Евангельский путь борьбы с папизмом реформатор видел в ненасильственном сопротивлении, осуществляемом твердо, бескомпромиссно, с решимостью христианского мученичества. Папскую церковь следует не низвергать, а отлучить — подвергнуть остракизму всей религиозной общины. Оставшись один на один со своей ложью, потеряв всех, кого ему до сих пор удавалось искушать и обманывать, обличенный антихрист потеряет свою демоническую силу и расточится: «низойдет, как пришел».
Лютер видит, конечно, что вред, причиняемый папством, состоит не в одной только лжи. Рим грабит немецкую землю, чинит в ней неправый суд и проливает невинную кровь. Но, поступая так, он оскорбляет уже не совесть каждого христиански верующего мирянина, а законную, «богом установленную» светскую власть. Она-то и должна пресечь все экономические и судейские злоупотребления Рима, объявив, если потребуется, настоящую войну курии. Она же должна обуздать насилие, которым «антихристова церковь» может ответить на ненасильственное сопротивление своей паствы, на «отлучение снизу», символизированное сожжением папской буллы. Именно эти установки реформатор развивает в своих знаменитых (процитированных Ф. Энгельсом в работе «Крестьянская война в Германии») рассуждениях из предисловия к «Диалогу» Приериа, который, как мы уже упоминали, был предан гласности весной 1520 года. Любому и каждому христианину Лютер адресует следующий призыв: «Да покинем мы этот Вавилон, где царствуют слуги маммоны, неверящие, отступники… совратители, разбойники, симонисты…» Далее он говорит (пока еще гипотетически): «Если Рим верует так же, как Приериа, то да будут благословенны греки и богемцы (то есть самые упорные еретики. — Э. С.) и все, кто пытался разделаться с ним… Если романисты зашли в своем неистовстве так далеко, тогда, на мой взгляд, не остается ничего другого, кроме как призвать императора, королей и князей с оружием в руках выступить против этой чумы и говорить с этими людьми не словами, а мечом». И наконец: «Если мы караем воров мечом, убийц виселицей, а еретиков огнем, то не должны ли мы тем скорее напасть на этих вредоносных учителей пагубы, на пап, кардиналов, епископов и всю остальную свору римского содома, напасть на них со всевозможным оружием в руках и омыть наши руки в их крови?»[35].
В июне 1520 года появился памфлет Лютера «К христианскому дворянству немецкой нации…», где идея правомерного насилия светских верхов по отношению к папским священникам приобретает характер политической программы действия. Под «немецким дворянством» Лютер, как правильно подчеркивает историк из ГДР Г. Чебитц, понимает не дворянско-рыцарский слой в узком смысле слова, а всех, кто объединялся в то время под понятием «начальства» (Obrigkeit) или «имперских чинов».
Кого же видел реформатор во главе этого «благородного воинства», с оружием в руках выступающего на защиту новых евангельских мучеников? Да самого недавно избранного германского императора Карла V!
Лютер не исключает, что немецкий мирянин-простолюдин может с оружием в руках бороться против папской власти. Но он считает, что это дозволительно для простолюдина только как «доброго подданного», который идет на службу в армию своего государя, объявившего войну римским преступникам. Никакого самочинного мятежа (не только плебейско-крестьянского, но и идущего под флагом дворянско-оппозиционных союзов) бюргерски ограниченный религиозный идеолог не приемлет.
Показательны в этом отношении события, случившиеся в июле — августе 1520 года.
Сразу после появления буллы «Exsurge Domine» немецкий рыцарь-кондотьер Франц фон Зиккинген через Гуттена предложил Лютеру военную защиту. Он просил реформатора явиться в Эбернбург, в центр дворянского заговора против епископов и князей. Лютер шесть недель медлил с ответом, а затем переслал Гуттену и Зиккингену свой почтительный отказ. В нем, в частности, говорилось: «Я не хотел бы, чтобы Евангелие отстаивалось насилием и пролитием крови. Слово победило мир, благодаря слову сохранилась церковь, словом же она и возродится, а антихрист, как он добился своего без насилия, без насилия и падет».
Лютер, как мы могли убедиться, не был безоговорочным противником антипапистских насильственных действий. Но как бюргерский идеолог он признавал право на них лишь за законно избранным германским императором. Главе заговора реформатор мог проповедовать только ненасильственное сопротивление и нравственно-религиозную преданность слову Писания, уличающему антихристову папскую власть.
Эразмианцы видели в новом императоре возможного инициатора церковной реформы; Лютер — вероятного светского защитника уже начавшейся Реформации. Это ожидание он сумел внушить и своему князю, который в 1520–1521 годах становится во главе кампании за возрожденное «статейное движение» (кампании бюргерской по своему объективному идеологическому смыслу).
Саксонский Лис был, конечно, слишком проницателен и трезв, чтобы надеяться одушевить императора идеями виттенбергской реформации (о подлинных настроениях Карла он в отличие от Лютера имел довольно ясное представление). Однако курфюрст рассчитывал на запутанное политическое положение юного обладателя германской короны и на то, что он недоволен Римом за недавнее упорное противодействие его кандидатуре.
У Фридриха возникает идея личной встречи императора и Лютера, которая позволила бы по крайней мере рассеять сплетни, распространяемые о виттенбержце при испанском дворе. Почти одновременно с этим в среде немецкой гуманистической оппозиции появляется замысел имперского третейского суда над Лютером и папой. Фридрих подхватывает его: не трирский епископ или другой какой-нибудь представитель немецкого духовенства, а сам Карл V — вот кто должен сказать свое решающее слово о римско-виттенбергском конфликте!
Личной встречи императора и Лютера хочет, как это ни парадоксально, и папская курия. Люди Джулио Медичи предлагают вызвать виттенбержца ко двору, чтобы Карл V лично потребовал от него отречения, а в случае отказа — привел в исполнение смертный приговор, предполагаемый обеими папскими буллами. Высказывается мнение, что это лучше всего сделать в Вормсе, куда император должен прибыть в апреле 1521 года для принесения присяги на верность немецкой имперской конституции.