Читать интересную книгу Отдельное требование - Ольга Лаврова

Головкин разделался с комиссией к концу недели. Он потребовал к себе Стрепетова; и тот пошел, неся тонкую папочку, на которой Ада Васильевна, энергичная дама из канцелярии, твердо вывела:

«Дело по факту огнестрельного ранения гр-на Коврова Г. Д.»

Слова «по факту» были подчеркнуты жирной волнистой чертой, долженствующей напоминать следователю о серьезности положения. Ибо «по факту» (в противоположность формуле «по обвинению») означало, что дело не раскрыто, и в каждой сводке в графе «Нераскрытые особо опасные преступления» стоит пренеприятная единица. Если Стрепетов, задумавшись, долго смотрел на папку, волнистая черта змеей сползала с картона и обвивалась вокруг Петьки Савелова плотными тугими кольцами...

Головкин молча читал дело. Зная там каждую бумажку в лицо, Стрепетов наблюдал, как он реагирует на перипетии следствия. Допрос Коврова в больнице. Дошел до середины, перевернул обратно, заглянул в анкету, что это за зверь, что так петляет? Показания Савелова. Изучает пристально, с легким недоумением. Протокол обыска открыл прямо там, где написано «при обыске изъято». Рапорт Нефедова. Удовлетворенное хмыканье: вот оно что! ...Дочитал, заглянул в начало и конец папки, что-то ища.

— Савелова для опознания потерпевшему не предъявляли?

Только не забывать, что они смотрят на вещи по-разному. Не проявлять никакого волнения. Беспристрастность и хладнокровие — вот вывеска, под которой он принес в этот кабинет острое желание спасти парня.

— Потерпевший указывает другие приметы, — осторожно сказал Стрепетов.

— Ну! — Головкин сделал пренебрежительный жест в сторону папки. — Теперь, когда он увидит стрелявшего в ваших руках, он, весьма вероятно, сделает вывод, что лгать бессмысленно.

— Видите ли, Аркадий Аркадьевич...

— Вижу, — прервал Головкин. — После рапорта Нефедова дело на точке замерзания.

— У меня было много работы в эти дни, — прикрылся Стрепетов. — Но я наводил справки о Савелове: созванивался с его знакомыми, сослуживцами, товарищами по институту. Если понадобится, можно вызвать их и запротоколировать показания. Они целиком в пользу Савелова и опровергают наличие каких-то прежних связей между ним и потерпевшим или Хромовым. Из этого я делаю вывод...

«Не торопись, не захлебывайся!»

— Из этого я делаю вывод, что встреча в переулке была случайной. И безусловно, она носила характер нападения на Савелова. Может быть, его хотели ограбить, может, пристали из хулиганских побуждений. Так или иначе, парня жестоко избили.

— Не логичнее ли, предположить, что он все-таки ждал такой встречи? Иначе с какой целью он обзаводился оружием?

— Он не обзаводился им, Аркадий Аркадьевич! Я уверен, это пистолет отца, память. Отец привез его с фронта, как многие тогда, и вскоре умер дома.

— Допустим. Но Савелов ходил с ним в кармане.

— Нет, Аркадий Аркадьевич, не было у него с собой пистолета, а то он стрелял бы раньше! Его избили, и тогда он бросился домой — это в двух шагах — и с пистолетом догнал Коврова и Хромова, когда те отошли уже довольно далеко.

— Вы рассказываете так картинно, будто видели все в театре, — усмехнулся Головкин тонкими губами. И, помолчав, вдруг спросил: — Мучаетесь?

Стрепетов растерянно прикусил губу.

— А вы полагали, что для избавления вас от мук душевных жизнь всегда будет поставлять вам антипатичных преступников и обаятельных потерпевших? Случается и помучиться, исполняя свой долг. Я бы сказал, что следователь, который испытывает от своей работы сплошное удовольствие, больной человек. Хуже: опасный человек. Мучаетесь — и прекрасно!... Итак, почему вы тянете с опознанием?

— Я считаю, что версия с покушением на убийство отпадает автоматически, — не отвечая, гнул свое Стрепетов. — Единственное, о чем можно говорить всерьез, — это превышение пределов необходимой обороны.

— И незаконное хранение оружия.

— Да. Но и то и другое с оговоркой. Конечно, по букве закона Савелов виноват...

— Что?!

Головкин выпрямился за столом, длинный, сухой, не человек — олицетворение.

— Зарубите себе на носу, Стрепетов, — закон свят, закон един, и нельзя делить его на дух и букву!

«Вот тебе и раз! Завелся с пол-оборота!»

— Законом нельзя управлять, как лошадью, — немножко туда, немножко сюда! Закон или есть, или его нет. И может быть только один способ обращения с законом — его неукоснительное исполнение! Этому научила нас жизнь. Следователь должен верить, что, действуя строго по закону, он найдет самое безукоризненное и справедливое решение. Что бы ни происходило, кто бы ни стоял перед вами, вы обязаны поступать, как велит статья, буква, запятая закона! Неужели вы не понимаете, Стрепетов, насколько это важно для всех?!

— Я не предлагаю замять дело. Я не предлагаю нарушать закон! Просто надо дать Савелову время одуматься. Если сейчас, пока он не приперт к стене доказательствами, он сам придет с повинной... Аркадий Аркадьевич, ему девятнадцать лет! Он придет, я в него верю!.. Тогда в корне изменится ситуация на суде.

— Ну, хорошо, — устало сказал Головкин. — Дадим вашему Савелову, скажем... неделю.

* * *

Неделя прошла.

Савелов не появился.

 

Опознание — одна минута, один пристальный взгляд. Потом человек указывает пальцем: «Вот этот!» — или отрицательно качает головой.

Но готовится оно долго и тщательно. Малейшая оплошность, забытая деталь — и преступник может получить в руки козырь, который потом использует на суде. Прежде всего — подобрать добровольцев. Показывать опознаваемого полагается не в одиночку, а вместе с несколькими другими, схожими с ним по комплекции, возрасту, росту, чтобы потерпевший или свидетель имел свободу выбора. Затем — внешний вид подозреваемого. Нельзя привести его из камеры предварительного заключения как есть без ремня, без шнурков в ботинках, обросшего трехдневной щетиной. Дошлый уголовник способен сослаться на то, что по этим «разбойничьим» признакам опознающий и выбрал именно его. Даже посадить преступника среди остальных надо не как-нибудь, а «по собственному желанию», чтобы не было потом нахальных разговоров, будто следователь нарочно поместил его в середке и шепнул об этом потерпевшему.

Словом, возни много. А само опознание — один взгляд, одно «да» или «нет», иногда «не знаю»...

Стрепетов ждал, когда освободится кабинет главврача (не в палате же устраивать представление). С ним был Савелов и двое бригадмильцев, согласившихся помочь. Ждали в маленькой комнатке с окном в стене, закрытым изнутри ставнями, двустворчатыми, как воротца. На одной створке было написано «Не сту», на другой — «чать». Под надписью на стуле с потрескавшейся клеенчатой обивкой маленькая старушка связывала и никак не могла связать в узелок голубую трикотажную кофточку, такую же юбку и стоптанные узенькие туфли. По ее щекам катились быстрые мелкие слезинки, пальцы прыгали. Все старались не смотреть в ее сторону и все-таки смотрели. Кого привезли сюда сегодня? Дочь, попавшую под машину? Внучку со сломанной ногой? Наконец старушка утерла лицо своим узелком и зашаркала к двери.

Стрепетов покосился на Савелова. Синяк со щеки сошел. Только вокруг глаза, если приглядеться, заметен зеленоватый ореол. «Надо будет посадить к свету правым боком», — профессионально отметил он про себя и, сунув напряженные руки в карман, стал к окну.

За окном был заснеженный больничный скверик, полосы угольно-черных, подстриженных щеточкой кустов, голубое небо, неисчислимые сосульки, висевшие по крышам плотно, как ледяная бахрома.

«Может быть, все-таки надо было войти?»

...Он в тот раз дошагал до дома Савелова и приостановился на минуту, взглянув на освещенное окно. От бессильного ожидания в райотделе в нем поднималось тихое бешенство, и он решил поговорить с парнем начистоту. И вот приостановился на минуту. И увидел на занавеске тень незнакомой головы и плеч. Что-то длинное, темное взметнулось вдруг дугой над этими плечами. «Девушка», — понял Стрепетов. Перекинула за спину косу. Вспомнилась изящная рамка из четырех лакированных палочек, скрепленных по углам, как бревна в венце сруба. Рамка стояла на столе Савелова, и из нее смотрела и смеялась чему-то девушка с толстой косой на груди. «Нинок, верно ли я запеленговал сигнал бедствия? Теорема доказывается так...»

Стрепетов круто повернулся и пошел назад.

«Ну вот. Ко всему прочему он еще и влюблен. Она, надо думать, тоже. Веселенькая история!»

Он яростно подшиб ногой обломок лыжной палки. Палка упала далеко впереди на мостовой.

...Здоровенный санитар — такому бы на Канатчиковой психов усмирять — объявил, что кабинет свободен.

И вот Стрепетов сидит за старинным, на львиных лапах, столом главврача. Вдоль длинной стены в ряд — Савелов и бригадмильцы. У другой понятые — медсестра и дюжий санитар. Он жадно изучает ребят, силясь угадать, который. Будто это в него, санитара, стреляли ночью из пистолета. По знаку Стрепетова дверь открыли. Вошел Ковров. Мельком кивнул он следователю и, стукнув костылем, нетерпеливо развернулся к стене. Стрепетов деревянным голосом произнес то, что положено в таких случаях: