Читать интересную книгу Здесь слишком жарко (сборник) - Влад Ривлин

Старик с женой не спорил. Да, жена права. Поздний ребенок, главная отрада в жизни… Что тут поделаешь? Поэтому он просто смотрел на свою ненаглядную возлюбленную и успокаивался. Она нисколько не изменилась. Такая же красивая. Только располнела. Если бы не эта полнота… Но лучше её всё равно нет и не будет…

А она всё тряслась над мужем, с которым они прожили вместе почти шестьдесят лет. Старая, энергичная, она никогда ни на что не жаловалась, а ушла первой.

После смерти жены старика сдерживать было уже некому, и он высказал зятю всё, что о нём думал, лаконично и с солдатской прямотой.

– Солдафон, – презрительно бросил зять.

Сын обиженно посмотрел на отца, а дочь гневно крикнула мужу:

– Не смей так говорить о моём отце! – хотя сама нередко ссорилась с отцом.

Бывало, что они не разговаривали по несколько дней подряд. Дочь всегда первой делала шаг к примирению и просила у отца прощения.

Когда она заходила к нему в комнату, отец чаще всего сидел за своим письменным столом спиной к ней и, как всегда, писал свою книгу, над которой работал ежедневно по много часов.

При виде его поредевших седых волос на макушке и ссутулившейся спины на глаза у дочери наворачивались слёзы. Он как будто не замечал её присутствия, но дочь знала – он ждет её.

– Пап, прости, – просто говорила дочь.

Тогда отец отрывался от бумаг, лицо его было серьёзно и по взгляду чувствовалось, что он долго готовился к этому разговору, мысленно уже не раз повторяя то, что собирался сказать дочери.

Но, когда он смотрел на свою единственную любимую дочь, все слова становились ненужными. Стараясь побороть нахлынувшие чувства, он без лишних слов прощал дочери все обиды, принимая её такой, какая она есть.

Они мирились, но, как только речь заходила об отъезде, ссора вспыхивала с новой силой. Во время ссор с дочерью отец старался оставаться спокойным, и можно было лишь догадываться, чего это ему стоило.

Впрочем, до ссор доходило не всегда. Иногда, после очередного разговора об отъезде, оставалась тревожная натянутость, и это было ещё хуже ссоры.

– Ну как ты, папа? – пыталась навести мосты дочь.

– Работаю, – отвечал отец, подразумевая работу над своей книгой. Пройдя три войны от Финляндии до Китая и, прослужив сначала в армии, а потом на флоте в общей сложности тридцать пять лет, старик после увольнения в запас долгое время писал статьи и очерки для военной газеты, для научно-исторических журналов и местных изданий.

Наконец он взялся за написание книги, в которой собирался подвести итоги своей жизни.

– Кто теперь всё это будет печатать?! – однажды не сдержалась дочь. – Советская власть обанкротилась! – повторила она слова мужа. – Прежней жизни больше нет и уже никогда не будет!

– Я ещё жив, доча, – сказал старик. – Или меня ты тоже уже спис ала?

– Причём здесь это, папа?! – с досадой крикнула дочь. – Неужели ты не понимаешь, что бесполезно защищать то, чего уже не т?!

– Я есть, дочь. И пока я есть, я защищаю то, чему отдал всю жизнь. Защищал и буду защищать… Как смогу.

– Прости, папа, – дочери стало стыдно за свой срыв.

– Я же тебе не раз рассказывал, как со своей батареей мы дрались в окружении в начале войны. Немцы тогда нам листовки сбрасывали: «Москва капитулировала, убивайте своих жидов-коммиссаров, переходите к нам!» Но мы прорвались, мы победили. И сейчас победим, мне не впервой!

Дочь отца не переубеждала, знала, что бесполезно это. Он остался там, в прежней жизни; там, где ему комфортно. Это, видимо, разновидность старческой самозащиты от жестокой реальности. Он ведь сильно сдал после смерти матери. Она пыталась понять отца, но ей это плохо удавалось.

Вся её надежда была на сына, в котором старики души не чаяли, особенно дед. Внук тоже любил деда, гордился им, когда тот приходил к нему в школу в своём адмиральском мундире. В детстве он не мог поднять дедов китель – такой тяжёлый он был от орденов и медалей.

А потом всё изменилось. Внук вырос изнеженным и избалованным. О том, чтобы отслужить срочную службу в армии, для него не могло быть и речи. Он считал себя представителем элитной московской тусовки, где было модным одеваться во всё импортное с барахолки, иметь дорогие американские игрушки и смеяться над «совком».

Внук по-прежнему любил деда, но перед друзьями стеснялся его старомодности, а теперь просто не понимал – не понимал своего прославленного деда, его упрямства и нежелания расставаться с догмами.

Хорошо, были война, голод, лишения, былые заслуги… Но жизнь-то не стоит на месте! Всё давно поменялось. И в конце концов, почему бы не начать жить лучше, если есть такая возможность?! За что здесь держаться?! За эти дурацкие талоны на сахар и вообще на всё?! За эту жизнь, полную бандитизма и нищеты?! Дед что, не понимает, что на этот раз его предали свои же?!

Между дедом и внуком пролегла непреодолимая пропасть, которую не перепрыгнуть и не перейти по мосту.

После того, как дед сказал «Я вас не держу», Максу начало казаться, что дед живёт совершенно отдельно от них в этой просторной квартире, будто в осаждённой со всех сторон крепости.

У Макса были свои дела, и он редко появлялся дома. Однажды он зашел к деду в комнату, и ему показалось, что старик как-то непривычно смотрит на него – будто он парламентёр или вернулся из плена. «Ты свой?» – спрашивал взгляд деда.

Макс почувствовал себя неуютно, но старался вести себя непринуждённо, расспрашивал старика о всяких мелочах, слушал его рассказы…

– Поехали со мной! – наконец подобрался внук к самому главному, к тому, из-за чего собственно он и начал весь этот разговор.

– Ты забыл, сколько мне лет?… – дед с укором посмотрел на внука.

– Я помню, дед, но причём тут возраст? Знал бы ты, сколько в Израиле и Штатах живёт твоих ровесников! И ничего, все довольны…

– Я не смогу там жить, – ответил дед.

– Почему?

– Не моё это.

– А здесь? Это твое?!

– А здесь – моё.

– Но ведь от прежней жизни уже ничего не осталось! Так какая разница, где теперь жить?

– Я ведь тоже часть той жизни, которой, как ты выразился, уже нет. И хотя я уже очень стар, но ещё жив. Ты слишком торопишься.

– Прости, дед, я хотел сказать совсем другое… Ты ведь всегда учил меня, что главное – это семья. А раз так, то совсем не важно, где нам жить. Главное – что все мы будем вместе! И к тому же, там нам будет намного лучше. Всем! И тебе тоже! Там хорошо и всё есть. Качество жизни совсем другое, не такое, как здесь. Если работаешь, то можно купить машину, а со временем – и собственный дом. А еды, одежды, электроники – вообще завались! И главное – всё это доступно! Там у меня перспективы! Нужно лишь иметь востребованную профессию. Там всё лучше!

– Лучше? – будто раздумывая, сказал старик. – А кому я там нужен?

Макс хотел сказать старику, что и здесь он никому не нужен, но вовремя сдержался, потому что жалел деда. Вот он носит на груди орденскую планку, а в нагрудном кармане пиджака – партбилет. Хотя ни страны, которая его награждала, ни партии, партбилетом которой он так дорожит, уже нет. А он всё верит, что его страна ещё поднимется. Внуку был совершенно непонятен фанатизм деда. Чем ему помогут в новой жизни эти орденские планки и партбилет несуществующей партии? Да и много ли он имел от своих наград и партбилета в прежней жизни?

Внук помнил, как отец с досадой говорил о том, что партия совершенно не заботится о своих членах. Отец вступил в партию ещё в армии, там это было легче сделать. Партийный билет помог ему при поступлении в институт, да и потом немало пригодился. Но отец ожидал от партии большего и потому, как только в моду вошло сжигание партийных и комсомольских билетов, сделал это одним из первых. С годами отец всё больше досадовал и злился из-за упущенных возможностей:

– Раньше нужно было ехать! – досадовал он.

Но винить ему было некого: в своё время отец не решился на отъезд и на партсобраниях вместе со всеми осуждал решившихся. Отец всегда был осторожен, и девизом его жизни было выражение: «Жить надо по уму!» Так он и жил, обустраивая просторную шестикомнатную квартиру, как медведь берлогу. Руки у отца были золотые, да и соображал он всегда хорошо. Но ему всё время казалось, что его мало ценят и постоянно ворчал по этому поводу. Он был недоволен маленькой, по его мнению, зарплатой и не соответствующей его возможностям должностью, и вообще всем.

Но тогда они не уехали – у отца была хорошая работа в научно-исследовательском институте, и он не хотел её терять. Риск не уехать – ведь их могли не выпустить и оставить ни с чем – был слишком велик. Да и старик тогда был ещё в силе и вряд ли дал бы им разрешение на выезд.

Зять хорошо помнил разговор «солдафона» со своим фронтовым другом, решившимся на отъезд ещё в конце семидесятых. Тот пришёл попрощаться, принёс целый мешок фотографий, писем и документов, которые могли не выпустить, в том числе и фронтовых.