разные стороны пальцы центральной фигуры.
– Встреча друзей, – сказал Лусин. – Сошел с неба. Ждет других.
Я не мог оторваться от галакта. Скульпторы Земли не умеют с такой живостью передавать лица: в изображениях всегда остается что-то безжизненное, показывающее, что перед тобой камень, а не тело. Здесь было живое лицо, до того живое, что хотелось улыбнуться в ответ на его улыбку. И снова меня поразили огромные глаза галакта. Почти четырехугольные, они захватывали добрую треть лица. И у них было иное выражение – сквозь веселье проступала тревога, художник мастерски передал ее: кузнечики с умными человеческими лицами только радовались, обнимая галакта, он и радовался, и тревожился, был счастлив и насторожен. Вглядываясь в небо, он, казалось, ожидал не одних веселых известий.
Я мысленно вызвал сестру. Во вспыхнувшем видеостолбе я увидел командирский зал, в креслах сидели Вера, Ольга и Леонид.
– Не беспокойся, – сказала Вера. – Мы следим за вами.
– Значит, вы видели ужасы этого города мертвецов? И понимаете, что это значит?
– Да, Эли. Вы защищены мощными полями, пользуйтесь ими.
Вокруг нас, то взмывая, то падая вниз, летал Труб. Внезапно он унесся в сторону, и вскоре раздался его призывный клекот. Он кричал так страшно, что мы со всех ног кинулись к нему. Я вспомнил, что он не обучен пользоваться защитными полями, и огородил его своим. Труба отбросило от глыбы, на которую он с яростью кидался. Я поспешно снял поле. Труб так и не понял, что произошло. Он потом рассказывал, что невероятная сила схватила его за волосы и метнула прочь.
– Враг! – надрывался Труб, снова бросаясь на глыбу. – Подлый!
Но это было не живое существо, как показалось Трубу, а снова камень.
На отполированном пьедестале возвышалось нечто странное: не то раздувшаяся черепаха, не то рыцарский шлем из земных музеев. А из середины каменной опухоли вздымалась гибкая – змеиным телом – трубка, и на конце ее был нарост вроде ананаса. Он сверкал, этот нарост, от него отбрасывались лучи, но не как от лампочки – сплошным сиянием, а словно от тысячи колюче-ярких остриев, как если бы он был инкрустирован драгоценными камнями и каждая грань блистала особо. В облике удивительного сооружения ощущалось что-то зловещее, и я понимал Труба, набросившегося на него с таким неистовством.
– Не разрушитель ли это? – сказал Андре без обычной уверенности.
– Скорей боевая машина разрушителя, – высказался я. – А огурец на шее – глаза или перископ. Конструкция живая или механическая, так и хочется назвать ее головоглазом.
– Третья! – крикнул Лусин, бросаясь в проход между зданиями. – Головоглаз первоклассный! И галакт – тоже!..
Третья скульптурная группа в самом деле была великолепной – но это относится к мастерству, а не к содержанию. На краю постамента громоздилась такая же каменная туша со сверкающим наростом, а в центре и с другого края располагались два галакта и восемь жителей Сигмы.
Притихшие, мы замерли перед скульптурой. Вторично, после уничтоженной картины альтаир-цев, мы видели ужасную сцену неволи. На шее га-лактов висели цепи, такие же цепи были на жителях Сигмы. Это была процессия пленников, и первыми шли галакты, а сверкавший перископом головоглаз был, очевидно, надсмотрщиком.
– И все-таки кое-чему я во всем этом безобразии радуюсь, – сказал я. – И знаешь чему, Андре? Теперь мы можем спокойно закрыть одно твое открытие. Я имею в виду твою грозную теорию невидимок.
– Не могу передать, как я рад! – воскликнул Андре. – Вид у этой бронированной опухоли отвратительный, но все же это тело, а не привидение.
– И я думаю… – начал я, но не закончил.
– На помощь! – отчаянно крикнул Андре.
Ошеломляюще острый свет ударил нас по глазам, и необоримая тяжесть швырнула на стену здания.
Мне показалось, что я попал под пресс и раздавлен.
8
Это продолжалось, очевидно, сотые доли секунды – стремительный, тотчас же отраженный удар.
Теперь я понимаю, что, если бы друзья на звездолетах не следили за нами, мы были бы уничтожены первым же гравитационным выстрелом головоглаза. Наши индивидуальные поля, как потом выяснилось, слишком слабы, чтобы противостоять мощи создаваемых ими в коротких ударах перегрузок. И когда разрушитель послал свой убийственный импульс, защитные наши поля были смяты, лишь ослабив навалившийся на нас тысячетонный груз. Зато на помощь пришли автоматы звездолетов, их встречный импульс нейтрализовал удар.
Несмотря на потрясение, я удержался на ногах. В секунды большого напряжения мысли и чувства убыстряются в сотни раз. Я слышал, видел, воспринимал десятки важных образов, давал на них ответы, отвергал, принимал – все сразу. Во мне кричал яростный голос Леонида: «Кинжальное поле, Эли, кинжальное поле!», я видел перекошенное лицо самого Леонида, он, отдаленный от нас тысячами километров, сражался вместе с нами.
И тут же я увидел посиневших, задыхавшихся Андре и Лусина – главная волна перегрузок обрушилась на них, и, почти расплющенные, они боролись сами с собой, чтобы не потерять сознания. И еще я увидел головоглаза – огромную землистую опухоль с длинной шеей и сверкающим на шее страшным глазом. Он выполз из-за стены и приближался, готовя новый, в десятки раз усиленный удар, который, возможно, уже не смогли бы отразить далекие автоматы звездолетов.
Дальнейшее запечатлелось в моей памяти единой картиной, оно, вероятно, и было единой картиной, ибо совершилось в десятые доли секунды – появление разрушителя, стремительная атака Труба, мой бешеный выпад. Я не знаю сейчас, что тогда поразило меня больше: вид погибающих Андре и Лусина, свирепый облик наступающего разрушителя или глыбой упавший с высоты Труб.
Отважный ангел с ревом низринулся на врага, выбросив свои грозные когти. Он нацелился прямо в глаз, и нападение, видимо, было так неожиданно для головоглаза, что Трубу удалось полоснуть его когтями. Головоглаз мотнул шеей, выбросив свое поле вверх, Труб отлетел в сторону, крылья его были сломаны, смятые перья облаком рассеивались в воздухе. И в это мгновение я поразил разрушителя насмерть.
Я хорошо помню свое собственное состояние. Я зарычал от непереносимого бешенства. Все мои помыслы были сконцентрированы в точечном фокусе одной мысли: «Пронзить! Пронзить!» И, до нестерпимости сжав свое охранное поле в узкий, как луч, пучок, я ударил им врага, как шпагой. Головоглаз не упал, обливаясь кровью, но лопнул, как мыльный пузырь, по которому хлопнули палкой. Взрыв, взвившийся столб огня и дыма, падающие куски и капли – вот и все. Существо, напавшее на нас, было превращено в ошметки – не повержено, а разбрызгано. Я тогда не знал, что это – естественная форма смерти головоглазов.
Я кинулся к Андре и Лусину. Андре, бледный,