двух принцев и двух принцесс на корабль. Они никогда в жизни не выходили за пределы собственного сада и очень боятся, ожидая ловушки. Мельгунов для их успокоения помещает на фрегат собственную жену, за что после получит строгий выговор от царицы: нельзя посвящать в тайну лишних людей!
В ночь с 26 на 27 июня специальное судно отправляется из Холмогор, минует Архангельск. Принцы каждую минуту ждут подвоха. Услышав, например, торжественное пение в соборе близ Новодвинской крепости, четверо освобождаемых дрожат от страха, предполагая, что это их отпевают… Но успокаиваются, узнав, что 28 июня праздник, восемнадцатилетие вступления Екатерины II на российский престол.
Итак, белой ночью с 29 на 30 июня корабль «Полярная звезда» выходит в море… Узники в последний раз смотрят на удаляющийся русский берег, на ту сторону, где родились и жили, где по диким лесам и дальним скитам еще бродит призрак «императора Петра Федоровича»; где с величайшим секретом, в потайных ларцах прячутся списки российской конституции и где с не меньшим секретом в личном тайнике императрицы сохраняются «нечистые листки» Алексея Орлова.
Лето 1780 года. Князь Михайло Щербатов восемь лет пробыл при дворе, а на девятом году службы почувствовал, как видно, что больше не может. «Я сам не знаю, — записывает он, — что я есть; а кажется достаточной на словах, недостаточной на деле; удобен, чтобы уважать и ездить, как на осле, а кормить репейниками; да и осла иногда в колокольчики рядят, а мне и той надежды нет».
Он переводится подальше от двора, в Москву, где в сенаторской должности участвует в разных ревизиях и инспекциях, требующих честного, зоркого глаза.
Обе стороны, царица и князь, соблюдали форму: Щербатов отпущен с орденом Анны, с высочайшим чином действительного тайного советника.
Каждая из сторон догадывается, как смотрит на нее другая. Но форма соблюдена.
В это самое время князь (мы теперь много знаем, кое о чем догадываемся!) начал писать или переписывать свой потаенный труд, о котором еще речь впереди…
В это самое время доживает свои дни один из первых героев нашего повествования Арап Петра Великого, генерал-аншеф в отставке Абрам Петрович Ганнибал. Ему восемьдесят пять лет, пережил семь императоров… Десятилетиями он строил, строил. Делал то, чему выучился когда-то по воле Петра…
Строил кронштадтские доки и сибирские крепости, тверские каналы и эстонские порты. При царице Елизавете Петровне он по этой части одно из главных лиц в империи: с 1752-го — один из руководителей Инженерного корпуса; в ту пору все фортификационные работы в Кронштадтской, Рижской, Перновской, Петропавловской и многих других крепостях производятся «по его рассуждению»; с 4 июля 1756 года — он генерал-инженер, то есть главный военный инженер страны. Присвоение чина генерал-аншефа (1759) связано именно с этой его деятельностью.
Увы, Пушкину почти все осталось неизвестным, во всяком случае, мало освоенным. Сам Абрам Петрович Ганнибал в борьбе за место под российским солнцем выставлял не столько инженерные заслуги, сколько «древний род», генеральский чин; потомки, даже гениальнейший из них, отчасти дают себя убедить… Два поколения, разделявшие оригинального прадеда и гениального правнука, еще сильнее замаскировали не очень «благородные» (близкие к физическому труду!) инженерно-фортификационные склонности старшего Ганнибала…
Кроме построения каналов, домов, крепостей, Ганнибал, как видно, все эти годы особенно хорошо умел делать еще одно дело: ссориться с начальством. Вступив в конфликт с влиятельным обер-комендантом Ревеля графом Левендалем, прадед поэта негодовал, что губернатор «на меня кричал весьма так, яко на своего холопа», а обер-комендант, в ответ на дельные замечания Ганнибала, что пушки не в порядке и свалены, — «при многих штаб- и обер-офицерах на меня кричал необычно, что по моему характеру весьма то было обидно»; фаворит очень высокого начальства, некий Голмер, также вмешивается в инженерные и артиллерийские дела, в которых не сведущ, а получив приказ от Ганнибала, «с криком необычно и противно, показывая мне уничижительные гримасы, и рукою на меня и головою помахивая, грозил и, оборотись спиною, — причем были все здешнего гарнизона штаб- и обер-офицеры, что мне было весьма обидно…».
Наконец, утомленный сложными интригами, генерал Ганнибал восклицает в прошении И. А. Черкасову, кабинет-секретарю императрицы Елизаветы: «Я бы желал, чтоб все так были, как я: радетелен и верен по крайней моей возможности (токмо кроме моей черноты). Ах, батюшка, не прогневайся, что я так молвил — истинно от печали и от горести сердца: или меня бросить, как негодного урода, и забвению предать, или начатое милосердие со мною совершить». Как жаль, что Пушкин не узнал этих строк, открытых уже после него о прадеде, который все может, лишь не способен побелеть! Уж непременно процитировал бы или использовал в сочинениях!
И вот — отставка при Петре III, после чего обиженный Ганнибал живет в своих имениях близ Петербурга:
В деревне, где Петра питомец,
Царей, цариц любимый раб
И их забытый однодомец,
Скрывался прадед мой арап,
Где, позабыв Елисаветы
И двор, и пышные обеты,
Под сенью липовых аллей
Он думал в охлажденны леты
О дальней Африке своей.
Лето 1780-го… Уже сделаны завещательные распоряжения: 1400 крепостных душ и 60 000 рублей капитала разделяются между четырьмя сыновьями и тремя дочерьми (причем старшему, знаменитому герою турецких войн Ивану Ганнибалу, сорок шесть лет, а младшей, Софье, только двадцать один); раздел этот — процедура весьма непростая, ибо дети хоть и цивилизованны, языками владеют, высоких чинов достигли, но порою кажется, что не вредно бы им перед свиданием с отцом также руки связывать, как много-много лет назад на берегу Красного моря обходился с многочисленными сыновьями отец Абрама (Ибрагима)…
Меньше года жизни отпущено Ганнибалу; никогда не узнает, что девятнадцать лет спустя в его роду появится мальчишка, который поведет за собой в бессмертие и потомков, и друзей, и предков…
Впрочем, в том, 1780-м, уже многое «приготовлялось» для Александра Сергеевича: «старый Арап» сохраняет и поощряет среди множества своих владений Михайловское и Петровское… Крепостные люди привыкли к своему «черному барину», и среди них мы замечаем молоденькую, лет двадцати, девушку Арину Родионову, или Родионовну… Правда, буйный третий сын Осип Абрамович прогнан недавно с глаз долой, но зато пятилетняя внучка Надежда Осиповна Ганнибал — часто перед глазами дедушки…
В последние месяцы генерал-аншеф охотно вспоминает прошедшее — Африку, Стамбул, Петра Великого, Францию, Сибирь, страх перед Бироном и Анной, милости Елизаветы, вспоминает войны, книги, крепости, интриги, опалы, семейные бури… И уж младший из зятьев, Адам Карлович Роткирх, запоминает или делает наброски на немецком языке для