К подъезду подъезжали и отъезжали один цуг за другим. В гостиной сидели две гостьи дамы и шел тот обыкновенный разговор на французском языке, который затевают ровно настолько, чтобы иметь право, при первом молчании, встать, зашумев платьями, и пройти назад до передней и кареты.
Размер подлинника
Конец предисловия к «Войне и миру» и Имянины графа Простого в Москве 1808 года
Разговор шел о новости, занимавшей весь город, (богач, владелец поместий и сорока тысяч душ, был в Москве при смерти и ждали его сына из за границы)[607] казался оживленным, слышалось[608] вдруг несколько голосов женских, перебиваемых мягким мужским тенором графа. Слышались слова: il est au lit... <ça a été charmant> et la comtesse Apraksine... <Que voulez vous? Le plaisir...> Princesse et Rasoumovsky et[609] талала талала-та Apraksine... потом, как это часто бывает, все замолчали. Граф уж хотел спросить, чтоб занять чем нибудь, у гостьи,[610] слышала ли она, что Кутузов проехал, как увидал, что графиня глядела, приятно улыбаясь, на гостью, но не скрывала, что ее не огорчит, ежели гостья теперь встанет. Граф оставил. Дочь девица уже оправляла платье, ожидая подъема матери, вдруг в соседней комнате грохот кресел, которые зацепил кто то на быстром беге, детской и юношеской хохот и топот сапог и башмаков обратил вниманье всех к двери. Вбежали почти все вместе: две девочки, одна тринадцати, другая пятнадцати лет и два[611] молодых человека, студент и офицер, лет по шестнадцати. Все остановились у дверей, удерживая хохот,[612] одна тринадцатилетняя именинница в белом кисейном платьице и длинных черных локонах, падающих на голые[613] полу-детские плечи, вбежала в гостиную и[614] встряхнула кудрями, взглянув на гостей, с испуганным и разгоряченным лицом[615] остановилась в середине[616] комнаты. Отец, мать и гости, все заговорили в одно время.
— А вот она, идите сюда, я вам ее подержу, — сказал граф, обнимая ее широко руками, еще добродушнее и веселее глядя на любимейшую дочь своими ясными голубыми глазами.
— Ma chère, il у a un temps pour tout,[617] — сказала графиня. — Ты ее всё балуешь, — прибавила, тоже улыбаясь мужу.
— Quelle délicieuse enfant![618] — сказала старая гостья и тоже самое жестом и улыбкой выразила молодая девица, дочь гостьи. Délicieuse enfant эта вовсе не была хороша. Все черты лица ее были неправильны, глаза узки, лоб мал, нос хорош, но нижняя часть лица, подбородок и рот, так велики и губы так несоразмерны толсты, что, рассмотрев ее, нельзя было понять, почему она так нравится. Она еще носила открытые лифы и коротенькие юбки. Детские ножки ее в кружевных панталончиках и открытых башмачках содрогнулись, она, как козочка, легкая, тоненькая, грациозная подскочила к матери, обняла ее, спрятала лицо в ее кружевах и разразилась таким смехом, что все захохотали.[619]
— Что у вас там? — спросила мать.[620]
— Мама... мы Бориса... женим... на кукле Мими, — проговорила она сквозь смех.
— Ну,[621] поди с своей Мими, — сказала мать, нежно отталкивая ее от себя. — Это — моя меньшая, как видите, избалованная девчонка, — прибавила она к гостье.[622]
— Мама,[623] мне стыдно, — сказала Наташа, почти сквозь слезы и снизу взглянула на мать.[624] Голос девочки был поразительно гибок и изменчив, как и вся ее наружность. Всё, что она делала,[625] казалось так и должно было быть и было кстати. Гостья любовалась ей, но как это часто бывает с людьми, принужденными присутствовать при семейных сценах, особенно с детьми, она почувствовала необходимость принять участие и участием своим испортила настроение Наташи.[626]
— Скажите, моя милая, — сказала она — кто вам приходится Мими? дочь верно?[627]
Но Наташе сразу не понравился тон гостьи, не захотелось ей с этой дамой играть в куклы, не понравилось ей, что под нее, видимо не скрывая того, подделываются.
— Non, madame, ce n'est pas ma fille, c’est une poupée![628] — сказала она резко, смело и таким тоном, который не позволял возражений, присела и своей грациозной походочкой, вздрагивая коротенькой юбочкой, направилась к двери.[629] Было ли это учтиво или дерзко никто не разобрал, все[630] засмеялись, удержали ее и вызвали жениха Мими, Бориса, молодого графа, Nicolas, и Соню, которая еще держала в руках куклу.
2.
[631]Видно было, что у этой молодежи там, откуда они все прибежали, были совсем другие[632] разговоры и радости, чем comtesse Apraksine и талала талала. Все[633] точно в холодную воду попали в эту гостиную.[634]
— Борис, — (а не Барис, как выговаривают по русски) сказала графиня,[635] — как тебе не стыдно в куклы играть, а уже офицер?
Борис высокой,[636] шестнадцатилетний юноша, улыбнулся и не отвечал.
— Что, maman не приезжала? — сказал он, видимо желая перестать быть ребенком и вступить в разговор с большими.
— Нет еще.
— Борис Щетинин, сын княгини Анны Васильевны, — сказала графиня, указывая на него гостье.
— Ах, я очень знала Анну Алексеевну у княгини Мещерской в 18..м году. Она здесь?[637]
— Ma mère est en ville, madame, mais elle vient de sortir,[638] — сказал Борис.
— Мама, зачем он говорит, как большой, я не хочу — закричала Наташа. Борис улыбнулся на Наташу и продолжал[639] разговор с гостьей.
Между тем граф, чтобы занять гостью барышню, счел нужным знакомить ее с своими. Он по порядку, с гордым и довольным лицом, начал представлять своих детей. Довольство собою, своею семьею, было общею чертой всех членов этого[640] дома.
— Лизу вы знаете, вот она, — сказал граф, указывая на красивую блондинку старшую, <чопорно> сидевшую в гостиной и разговаривавшую с барышней, — вот это моя вторая — Соня. Племянница, но всё равно что дочь. Как видите, пятнадцать лет, а еще играет в куклы.[641] Говорят, это хорошо. — Соня, толстенькая, черная брюнетка, с блестящими глазками, чудной косой, два раза обвивавшей голову, с открытыми красными и, как peau de chagrin,[642] шаршавыми руками и шеей, присела по детски и подошла к барышне. Она сконфузилась и не знала, что говорить.[643]
— Ну, а это мой сын, танцор и певец, и поэт, и всё что хотите, студент, как видите, но теперь идет в гусары. <Nicolas>[644] поклонился.
— Мы знакомы с m-lle N. — сказал он.[645]
— А это мой меньшой, по прозванью клоп, а в крещении Петрушка, — сказал граф, ловя за пухлую красную щеку <толстого неуклюжего с вихрами мальчугана, которому, видимо, здесь совсем не нравилось>.[646]
— Мама, — вдруг сказала Наташа, — можно нянюшке пойти чай пить, она просила. Можно? Я пойду скажу ей.
Наташе стало скучно в этом обществе и, с свойственной женщине быстротой и бессознательной способностью к обману, она придумала предлог уйти из комнаты и выбежала, взглянув на Бориса так, чтобы он понял зачем она выбежала. Борис понял, как только ее не было в комнате, французский поток его красноречия видимо стал ослабевать, он не выбирал своих слов, поглядывал на дверь и замолчал.[647]
Борис сказал что то о последнем бале, и задумался. — Ах, вот кажется maman, — сказал он, глядя в окно и, покраснев от своей лжи, тотчас вышел за Наташей.
Соня, в нерешительности постояв несколько секунд,[648] сдержанно пошла за ними до двери и от двери, оглянувшись на Nicolas так же, как Наташа оглянулась на Бориса, стремительно бросилась, топая ножками, по длинной диванной. Для Nicolas тоже видимо пропала вся прелесть французского разговора и как только разговор на минуту замолк и вошла <толстая высокая гувернантка> спрашивать девиц, он[649] ушел из гостиной. Маленький пузан сердито пошел за ним.
[Далее со слов: — Да, — сказала графиня, после того как луч солнца... кончая: — Что за манера! Уж сидели, сидели, — сказала графиня. — близко к печатному тексту. T. I, ч. I, гл. IX.]
3.
[650]— Боль,[651] — сказала Наташа, как только она вышла с Борисом из гостиной (она картавым ребенком называла его Боля[652] и теперь называла его так иногда) — подите сюда. Она стояла за цветами в таком месте, где ее нельзя было видеть.