Читать интересную книгу Бронепоезд Гандзя - Николай Григорьев

Да где уж тут было в гости ходить! Так и не выбрался к нам любимый брат Никифора. Не случилось нам повидать знаменитого кузнеца!

* * *

Газеты теперь присылали прямо из Киева. В поезде у меня иначе и не укладывались спать, как только прочитав свежие газеты от строчки до строчки.

Читали про разгром Колчака и другие фронты, про свою Советскую страну, про Москву и Кремль, где Ленин; читали и все больше говорили о мире. Но добыть мир и спокойствие для советского народа, мы понимали, можно было только силой оружия.

Глава одиннадцатая

Курсанты помогли бригаде удержать фронт до прибытия подкреплений из тыла.

И вот пришли к нам свежие войска - каждый боец в ярко-зеленой, еще не успевшей полинять гимнастерке, в скрипящих сапогах, с новенькой винтовкой. Приклады у новых винтовок были совсем белые, едва загрунтованные: не успевали наши заводы красить винтовки, да, видать, и нечем было.

Поротно и побатальонно ночными маршами выходили прибывшие бойцы на линию фронта. Началась общая перегруппировка сил бригады.

С нетерпением все ждали наступления.

И вот наконец пришел этот долгожданный час... Все части бригады, и бронепоезд в том числе, получили извещение: "Штаб готовит общий боевой приказ. Иметь на красноармейцах двойную норму патронов, санитарные пакеты и продовольствие. Назначить в окопах дежурные части, остальным дать полный отдых".

Извещение из штаба пришло с вечера. Меня с бронепоездом оно застало на позиции. Я выждал, пока стемнело, и отвел бронепоезд для снабжения боеприпасами на ближайшую тыловую станцию Попельня.

Снабдились. Я послал в штаб бригады связного.

Штаб расположился в поселке, недалеко от станции; связной должен был доставить мне оттуда приказ.

Предварительное извещение мы получили с вечера, но я уже знал из практики, что самый приказ будет издан ночью.

Наш комбриг подписывал приказы перед самым началом операции. Он делал это для того, чтобы противник, если бы он даже и перехватил через своих шпионов приказ, не успел бы ничего предпринять.

А в эту ночь еще с нашей стороны работала усиленная разведка: штаб собирал самые последние данные о расположении наступавших, их коммуникациях и резервах.

Словом, у бойцов было время, чтобы хорошо отдохнуть.

И вот мы, команда бронепоезда, собрались под бревенчатой крышей в нашем "кубрике". Перед боем ведь всегда тянет побыть с товарищами... Уселись мои бойцы в кружок около фонаря, потолковали о том о сем, сели писать письма. Кто писал отцу, кто матери, кто прямо на деревню - "обществу". Многим некуда было писать: родные места остались за фронтом, и бойцы, чтобы облегчить тосковавшее сердце, посылали о себе весточки в семьи товарищей. И вышло так, что под письмом Панкратова - он писал к себе в Рязань - подписались еще двое, в письме пулеметчика Молодцова поставил свою фамилию и его напарник Крыниця. А матушка Никифора обрела в эту ночь целых пятерых нареченных сынов...

Кончили бойцы писать, стали складывать письма треугольничками.

- Ну, а от бобылей-то поклон посылаете? - пробурчал матрос, все время молчавший. - От меня бы послали... Не грех и от командира слово прибавить.

Тут попали в письма и наши поклоны.

Федорчук собрал всю почту и понес на станцию.

Оттуда он вернулся со свежими газетами.

И как же мы обрадовались все, когда вдруг неожиданно в вагон вошел Иван Лаврентьич!

Он распахнул плащ, похлопывая себя по карманам:

- Ну что ты скажешь? Собрался в объезд частей, а табачок забыл... Дай-ка, думаю, загляну на огонек в попутную избу, авось добрые люди выручат!

Он, посмеиваясь и приглаживая усы, присел на ящик.

Ребята принялись угощать его из своих кисетов.

Иван Лаврентьич взял по щепотке табаку у одного, у другого, а матрос принес ему нераспечатанную осьмушку из нашего артельного запаса. И сразу же захлопотал насчет чая.

- А ты это брось, Федорчук, - остановил его Иван Лаврентьич. - Недосуг мне с вами чаевничать. Сейчас поеду.

Но мы не отпустили начальника политотдела.

- Иван Лаврентьич, - заговорили бойцы, - побудьте с нами. Обрисуйте нам текущий момент! Охота знать, что на свете делается...

Начальник кивнул на свежую пачку газет:

- Да вы же грамотные. Вот и читайте.

А бойцы опять:

- Иван Лаврентьич, вы так складно рассказываете... Вот у нас спор зашел: была нынче весной Советская Венгрия - а где она? Толкуем промежду собой, да все врозь. И Советская Бавария была - опять не стало, как же так? Чтоб люди за свою Советскую власть не заступились. Непонятно.

- Что ж, давайте поговорим, - сказал Иван Лаврентьич, присаживаясь поближе к фонарю. - Мало еще у них каленого народа - коммунистов мало, большевиков, - сказал Иван Лаврентьич. - И классового опыта нет... Но дайте срок, и они выйдут на дорогу. Слыхали, что товарищ Ленин говорил на конгрессе Коммунистического Интернационала? Говорил товарищ Ленин перед делегатами рабочих разных стран и сказал так: "Пусть буржуазия всего мира продолжает неистовствовать, пусть она изгоняет, сажает в тюрьмы, даже убивает спартаковцев и большевиков - все это ей больше не поможет. Победа пролетарской революции во всем мире обеспечена". И рабочие разных стран запомнят это ленинское слово... Победа, товарищи, за нами!

Иван Лаврентьич уехал. Я уложил бойцов спать.

Приказа из штаба еще не было. Я с Федорчуком, Малюгой, Панкратовым и машинистом сделал обход поезда. Мы проверили вооружение, паровоз, ходовые части вагонов - все было в боевой готовности.

После этого я и своих помощников уложил спать.

Мне хотелось остаться одному и побыть у орудия.

Внизу мерно расхаживал часовой. Я его не видел в темноте и только по хрусту песка мог определить, когда он приближается и когда удаляется от меня. Но этот шорох не мешал сосредоточиться.

Я предупредил часового, чтобы боевой приказ, как только он будет получен, подали бы мне сюда, к орудию.

Начала всходить луна, похожая на большой неразгоревшийся фонарь. Таким блеклым очком светит только что зажженная железнодорожная стрелка, пока стрелочник еще приправляет фитиль. Вспомнились стрелочные огни, и я почувствовал, как стосковался по ним. Ведь после Проскурова - на станциях ни огонька: все делаем в темноте, все ощупью... И вдруг такой фонарище на небе!

Луна взошла. Теперь орудие передо мной - во всех подробностях.

Я прислонился к гаубичному колесу и спросил себя: "Отвечай, Медников, отвечай себе самому по всей совести: способен ли ты идти в бой уже красным офицером?" Рука по привычке потянулась в карман за тетрадкой, но я сказал себе: "В записки не заглядывать!" И убрал руки за спину.

Могу ли я сказать по совести, что на бронепоезде создана дисциплина? Отвечаю: нет для моих бойцов и для меня самого дома роднее, чем бронепоезд. Здесь наша семья, наша жизнь и счастье. И если бы я вдруг захотел наказать кого-нибудь, то самым страшным приговором было бы: "Иди, брат, на все четыре стороны, возвращайся к себе в деревню, в свою хату!"

Но мне не приходилось и, уверен, не придется выносить такого приговора. Для революционного бойца лишение оружия мучительнее, чем приговор к смерти.

Да, отвечаю по совести: дисциплина есть и она прочна, как цемент. Об этом я с гордостью скажу Ивану Лаврентьичу и комбригу на той комиссии, которая соберется, чтобы принять от меня экзамен. И оба порадуются вместе со мной, потому что ведь они сами мне во всем помогали.

Но знаю ли я свое артиллерийское дело? Иначе какой же я красный офицер?.. "Гандзя", ответь за меня!.. Молчит гаубица... В бою она ответит, вот когда!

Однако не лукавя могу сказать: да, я научился руководить стрельбой с наблюдательного пункта. Самостоятельно подготовляю данные для стрельбы, а открыв огонь, не истрачу лишнего снаряда.

Только теперь мы редко работаем с наблюдателем. Бронепоезд на передовой, в пехотных цепях - тут огонь молниеносный, с прямой наводки!

А если пришлось бы заменить у орудия Малюгу, сумею ли я бить прямой наводкой с таким же мастерством и проворством, как это удается старому артиллеристу? По совести говоря, нет, - на прямой наводке я заменить его еще не решился бы. Орудие знаю, материальную часть в теории изучил, но практика мала.

Нет, оказывается, надо еще погодить с почетным званием красного офицера. Пусть уж до комиссии.

Я смахнул рукавом росу с граней затвора, надел чехол. Прикрыл и прицельное приспособление - хрупкий и нежный глаз орудия.

- Эх, голубица ты наша! Не выдай в бою!..

Я пошел в другой конец вагона. Тут, весь раскинувшись, спал телефонист Никифор и чему-то во сне улыбался.

Я вытянул из-под него кончик шинели и прилег, ожидая боевого приказа.

* * *

Не знаю, сколько я спал. Помню только, что меня разбудили встревоженные голоса и страшной силы взрыв. От этого взрыва у меня перехватило дыхание. Я вскочил как ошалелый и выхватил из кобуры наган.

Была серая, предрассветная муть.