Читать интересную книгу Relics. Раннее и неизданное (Сборник) - Виктор Пелевин

В пять минут все было кончено. Кудрявцев, пришпиленный стрелой к стене, что-то шептал в предсмертном бреду, и из его перекошенного рта на мрамор пола капала темная кровь. Погибли все, кроме спрятавшегося за клепсидрой Семена Подмосковного и потерявшей сознание Тани.

Придя в себя, она увидела множество людей, сновавших между трупами. Протыкая воздух растопыренными пальцами, они возбужденно говорили по мобильным, и на нее не обратили внимания. Встав со своего трона, она сомнамбулически прошла между луж крови, вышла из гостиницы и побрела куда-то по улице.

В себя она пришла только на набережной. Люди, шедшие мимо, были заняты своими делами, и никто не обращал внимания на ее странный наряд. Словно пытаясь что-то вспомнить, она огляделась по сторонам и вдруг увидела в нескольких шагах от себя того самого человека в гладиаторском шлеме. Завизжав, она попятилась и уперлась спиной в ограждение набережной.

— Не подходи, — крикнула она, — я в реку брошусь! Помогите!

Разумеется, на помощь никто не пришел. Человек снял с головы шлем и бросил его на асфальт. Туда же полетели пустой колчан и лук. Лицом незнакомец немного походил на Аслана Масхадова, только казался добрее. Улыбнувшись, он шагнул к Тане, и та, не соображая, что делает, перевалилась через ограждение и врезалась в холодную и твердую поверхность воды.

Первым, что она ощутила, когда вынырнула, был отвратительный вкус бензина во рту. Человека в черной майке на набережной видно не было. Таня почувствовала, что рядом с ней под водой движется большое тело, а потом в воздух взлетел фонтан мутных брызг, и над поверхностью реки появилась белая бычья голова с красивыми миндалевидными глазами — такими же, как у незнакомца с набережной.

— Девушка, вы случайно не Европа? — игриво спросил бык знакомым по «Метрополю» глухим голосом.

— Европа, Европа, — отплевываясь, сказала Таня. — Сам-то ты кто?

— Зевс, — просто ответил белый бык.

— Кто? — не поняла Таня.

Бык покосился на сложной формы шестиконечные кресты с какими-то полумесяцами, плывшие над ограждением набережной, и моргнул.

— Ну, Зевс Серапис, чтоб вам понятней было. Вы же меня сами позвали.

Таня почувствовала, что у нее больше нет сил держаться на поверхности — отяжелевший пеплум тянул ее на дно, и все труднее было выгребать в мазутной жиже. Она подняла глаза — в чистом синем небе сияло белое и какое-то очень древнее солнце. Голова быка приблизилась к ней, она почувствовала слабый запах мускуса, и ее руки сами охватили мощную шею.

— Вот и славно, — сказал бык. — А теперь полезайте мне на спину. Понемногу, понемногу… Вот так…

Who by fire

There'll be the breaking of the ancient Western code…[3]

Leonard Cohen

Справа от Бориса Марленовича, надежно скрытого черными очками и париком, сидели двое пассажиров, которые начали доставать его своим беспредметно-претенциозным базаром еще до взлета. Говорили они громко, не стесняясь окружающих, словно сидели в салоне первого класса одни. Точнее, говорил в основном один из них, плешиво-бородатенький и счастливо-пьяный, похожий на эйфорического Ильича после открытия немецкой кредитной линии. Другой, напоминающий что-то среднее между Черномырдиным и большой медведицей, помалкивал, перебирая большую связку тамагочи, висевшую у него на руке наподобие четок — там была целая виртуальная птицефабрика, и кормить электронных цыплят приходилось довольно часто. По этой связке Борис Марленович сразу вычислил хозяйственника старой советской школы. А вот с его говорливым спутником ясности не было никакой, и это раздражало Бориса Марленовича, потому что он привык понимать все сразу.

— Русский народ, — вещал этот непонятный, кося хитро-пьяным глазом по салону, — никогда не знал свободы. Не познал он ее и сейчас. Нормальное состояние России — это заморозки. И вся ее история заключается в том, что она рывками движется от одной оттепели к другой, все время стремясь к свободе и каждый раз промахиваясь. Зато когда выпадает оттепель, ее сразу чувствуешь. Дело тут не в политике и не в экономике — это все туфта, как закажешь, так тебе аналитики и напишут. Просто что-то появляется в воздухе, и на некоторое время становится легче дышать. Нам повезло — была «горбачевская оттепель». Подышали немного перед олигархатной революцией. А следующей оттепели теперь лет тридцать ждать. Если не сто.

— Ну ты все-таки не очень, — тихо отвечал второй.

— Нет-с, Павел Сергеич, на нашем веку будет главным образом Советская власть с публичными домами и игорными заведениями. Вонять, короче, будет как при Брежневе. Уже сейчас пованивает. В любом месте, где плотность наворованных денег на квадратный метр превышает санитарную норму… Стоит ли удивляться, что люди, которые не могут жить по этим гнусным правилам, берутся за оружие?

Такого Борис Марленович не вынес.

— Слушай, — сказал он, поворачиваясь к Ильичу, — если у тебя нос такой чувствительный, так чего ты «Дельтой» летишь, да еще первым классом? Летел бы себе «Аэрофлотом». В багажном отделении.

Ильич вздрогнул и расплескал немного водки из пластикового стаканчика, который держал в руке. Посмотрев на Бориса Марленовича, он пару секунд соображал, что бы ответить.

— Вот, — сказал он наконец. — Типичный правый радикал. Вы ведь правый радикал, признайтесь?

Борис Марленович уже раскаялся, что влез в разговор.

— У меня твои правые радикалы в приемной сидят, — сказал он. — Которые еще в осадок не выпали. И левые радикалы тоже сидят. Правые справа сидят, а левые слева. Понял? А теперь помолчи, лысый. Мне выспаться надо.

— Ты чего, крутой, да? — включился в беседу хозяйственник, наведя на Бориса Марленовича два тяжелых глаза. — Крутой, как Эльбрус? Я таких много повидал. Где вот только они теперь…

— Во-во, — поддакнул лысый. — Если ты такой ваще вертикальный, чего ты не на собственном «Боинге» летишь?

Борис Марленович покачал головой. Он мог бы, конечно, сказать, что у него не «Боинг», как у какого-нибудь пошлого араба, а нормальный «А-320», на котором сейчас как раз меняют правый двигатель, но собеседники вряд ли того стоили. Тем более, что к ним уже шли по проходу — двое от кабины пилота и трое со стороны хвоста. Борис Марленович увидел, как один из подошедших снял с руки у хозяйственника связку тамагочи, а другой быстро и аккуратно разогнул пальцы Ильича, вынимая из них папочку, которую тот прижал к груди. От неожиданности двое не сопротивлялись. Смотреть на это было тяжко, и Борис Марленович отвернулся к окну. До него долетали обрывки тихого разговора. Потом что-то взволнованно залопотала по-английски стюардесса.

— Да они сами хотят пересесть, — объяснял ей один из подошедших, — добровольно. Да, да. Хотят ближе к хвосту. Они суеверные. Считают, что там безопаснее… А я перевожу.

— Тихо, сука… — негромко сказал другой переводчик.

Борис Марленович наморщился, надел наушники и стал слушать Вивальди. Ажурные тучи внизу были неправдоподобно красивы, и Борис Марленович представил себе, что музыка в наушниках возникает оттого, что крохотная тень самолета скользит по застывшим белым холмам и ущельям, как игла по звуковой дорожке. Через несколько минут его вежливо тронули за локоть. Отвернувшись от иллюминатора, Борис Марленович увидел, что беспокойных соседей рядом уже нет.

— Личности установили, — сказал референт. — Лысый — Валентин Западво, адвокат Буранчика. Он, я так полагаю, речь перед жюри репетировал. У него такая стратегия защиты, что Буранчик — жертва культурно-климатической парадигмы, трагически заблудившаяся в поисках identity.

— А-а-а, — протянул Борис Марленович. — Вот оно что. А я уже думать стал — кто это там за оружие берется без команды? Понятно. А ведь оправдают Буранчика, как пить дать оправдают. Убедительно говорит, сукин сын.

— Второй — Павел Лобков. Он по никелю и немного по понятиям.

— То-то я смотрю, лицо знакомое. Что они, по одному делу идут?

Референт кивнул.

— Смотрите, какая у него штука интересная была, — сказал он, поднимая связку плоских электронных амулетов. — Я сначала подумал, это обычные тамагочи. А потом смотрю, они все с фамилиями. И в каждом вместо цыпленка депутатик маленький на трибунке. Пятнадцать с трибунок говорят, а трое ручки протягивают. А трое вот упали только что и лежат. Не пойму — их покормить надо, что ли…

— Ну и что дальше?

— А вот здесь, видите, батарейка. И проводок идет. А вот здесь — видите, как телефон сотовый, только кнопки какие-то неясные. И прямо к самолетной линии подключено, чтобы все время быть на связи. Понимаете? Это он свою фракцию с собой возит.

— Интересно, — сказал Борис Марленович, с любопытством оглядывая электронные четки. — Слышал про такое, а вижу первый раз. Чудеса, и только. Технология… Ну ничего, нам не завидно. У нас такая фиговинка всего одна, зато самая-самая главная.