Над землёй муравьиной, завешенной пыльной позёмкой, растворённой неоновым светом умерших созвездий, ему хлынут распахнутой грудью потёмки ледяной тишиной, растворяя навек без известий.
Я отчётливо помню того человека в квартире, трепетание рук на погашенном чтеньем конверте от далёкой надежды, раздумья пустые о мире, удалённом в леса, о значении, смысле, бессмертье
заключённой на время души, донельзЯ упрощённой общим рядом надуманных тягот и сложных условий, в начинающей плоти, с ветрами и службой сращённой, находящей отличье от прочих в рифмованном слове.
Этот край, притянувший к себе, словно Мекка, фанатичных паломников, тщетно гоняющих бесы, бесконечное сходство исканий того человека и летающего в неизвестных пространствах железа.
* * *
Омытое водой в купели, Крещённое огнём и медью — Беспечно в детской колыбели Качается тысячелетье. И сотрясает мирозданье, Времён покорного слугу, Не осквернённое страданьем Живое, звонкое "Агу!" Куда влечёт его дорога? Не догадаться, погодя, Какого дьявола и Бога Упрятало в себе дитя.
* * *
Обрати внимание, прохожий,
Не на помрачение в народе,
А на то, что вечен образ Божий
В каждом первом встречном пешеходе.
Даже если он заочник ада, Ученик его кругов и петель, Пожалеть обиженного надо, Ибо в нём остался горний пепел.
И в тебе, прохожий, вечен тоже Свет, что неуклюже и нелепо Бьёт тихонько из-под тонкой кожи И обратно просится на небо.
* * *
Пропади оно и рухни — Всё, что время ниспослало. Утром ты стоишь на кухне В настроенье "всё пропало".
Всё пропало, мой дружочек, Только нам ещё осталось: Дочки тонкий голосочек, Мировая скорбь и жалость.
Нам дают, что мы не просим: Это поле, эти реки, Этот город, эту осень — Это всё уже навеки.
И о том, как в мире жили, К небесам взойдут проворно Даже из посмертной пыли Памяти живые зёрна.
Мы останемся по сплетням. С песней о царе Горохе, С человечеством последним Целой умершей эпохи.
А пока летят мгновенья, Я хочу хотя б звоночек Этого стихотворенья Вытащить за позвоночник.
Из того, что солнце рухнет, Из того, что счастья мало, Из того, что ты на кухне Говоришь, что всё пропало.
* * *
Моё лицо — моя свобода Жить в недовольствии собой И сгинуть с шалостью любой В холодной яме небосвода.
В благоразумном настоящем, Где горек наш насущный хлеб, В своём горении творящем Я наг, бесправен и нелеп.
Из векового мрака вьётся Творцу послушливая нить. И как-нибудь не обойдётся. И ничего не изменить.
/Г/ГУ/
АЛЕКСАНДР МАЛИНОВСКИЙ
ПЛАНЕТА ЛЮБВИРАССКАЗ
Английский язык в нашем седьмом классе преподавал Петр Петрович Саушкин. Вообще-то он был учителем немецкого языка, который постиг, как мог, на фронте. Пригодилось. Кроме Петра Петровича учителей иностранного языка в школе не было.
Говорили, что английский выучил он после ранения, когда лежал в госпитале. Еще говорили, что служил Саушкин в разведке и имел контузию. То, что учитель контужен, видно было сразу. У Петра Петровича постоянно тряслись руки.
асы с цепочкой он носил то в кармане пиджака, то в кармане светлой рубашки. И доставая их нетвердой рукой, всегда рисковал уронить. Все бы ничего, но он временами забывал, на каком языке говорит.
Так случилось и в этот раз. Учитель заговорил по-немецки, который половина из нас раньше учила. Но был-то урок английского.
Первым не выдержал Колька Ракитин.
— Во дядь Петя шпрехает! — громко, нисколько не стесняясь, удивился он. — А на каком языке говорить нам?
Учитель, не закончив фразу, перешел на русский:
— Ракитин, не мешай работать остальным, если тебе не интересно.
— Не… Не интересно! — звонко согласился Ракитин. — Зачем нам немецкий? Гитлер капут!
МАЛИНОВСКИЙ Александр Станиславович родился в 1944 году в селе Утёвка Нефтегорского района Самарской области. Окончил Куйбышевский политехнический институт по специальности инженер химик-технолог. Прошёл путь от простого рабочего до генерального директора крупных нефтехимических заводов. Доктор технических наук. Заслуженный изобретатель России. Автор десяти книг прозы и пяти поэтических сборников. Член Союза писателей России. Живёт в Самаре
И тут учитель, не вполне оценив характер Кольки, строго сказал, мотнув не совсем послушной рукой:
— Тогда марш из класса! Чтоб я тебя через минуту не видел! Фигляр! Лучше бы учитель не говорил последнего слова "фигляр". Да еще так
презрительно.
Кольку оно задело. Он завелся. Сначала дернулся, но тут же, овладев собой, вежливо поинтересовался:
— Какой футляр?
Раздался смех. Кажется, учитель не расслышал, что сказал Колька. Но требовательности в голосе прибавил:
— Немедленно вон из класса!
— Ага, сей момент. Ван минитс, так сказать. Только засеку времечко! Сказав так, Колька, поднявшись за партой, стал изображать, как Петр
Петрович достает часы. Медленно, подергивая кистью, занес он правую руку так, как это зачем-то делал учитель, над головой, как бы приветствуя кого-то. Потом медленно и судорожно опустил ее к подбородку и тут быстро двинул вниз, и тотчас два пальца упали в оттопыренный карман рубашки. Вскоре пальцы вернулись из кармана и явили воображаемые часы.
В классе неуверенно захихикали, озираясь то на Кольку, то на учителя.
— А где футляр? — невинным голосом спросил Ракитин.
Артистичен Колька, но уж больно беспощаден. Петр Петрович, побледнев, бросился к ученику. А тот, будто ожидая того, легко перескочил на другой ряд парт.
— Выйди, я сказал! — визгливо пронеслось уже на заднем ряду. Кольке не хотелось выходить. Но куда деваться. Он уже прыгал по пустым партам вдоль стены к раскрытому окну около учительского стола.
— Догоню, по стене размажу! — неслось ему вслед.
Последняя фраза учителя явно была преувеличением физических его возможностей. Однако преследуемый решил избежать лобового столкновения.
— Пока! — приложив ладошку к виску, спокойно произнес Колька и выпрыгнул в палисадник.
Как ни странно, учитель английского, подойдя к столу, довольно спокойно продолжил урок. Большинство же из нас сидело, опустив головы. Переживали за Петра Петровича. Но и за Кольку тоже!
В тот день случился еще один "выгон", как мы называли укоренившуюся манеру учителей выпроваживать из класса провинившихся.
* * *
Учебный наш день заканчивался географией. Ох, уж эта география!
Когда учительница географии Елизавета Кирилловна входила в класс, мне казалось, что являлась сама скука. Учительница была почти всегда в светло-коричневом строгом костюме. В белой блузке с большим отложным воротником. Глаза и волосы темные. Лицо бледное, малоподвижное. Даже не бледное лицо, а белое, без оттенков. И все непременно строгое: прическа, голос, взгляд.
И такая фамилия: Бескровная…
Мы уже начинали догадываться, почему она такая. "Она, наверное, в чем-то несчастна, — думали мы, — ей где-то в чем-то очень важном для человека не повезло". Но мы не знали, в чем. Учительница была приезжая. Жила на квартире.
"Она отрабатывает положенный ей срок, — так понимали мы, — никак не дождется своего дня. А отработает — и исчезнет. Что ей такой здесь делать? Еще молодая, а у нас инвалиды кругом да старики… Мы ей в тягость, надоели, как горькая редька. И местные учителя, которые держат коров, овец. У них грубые руки и усталые лица. Они ей со своей жизнью неинтересны. Мы для нее как папуасы".
Может, она нам казалась скучной от того еще, что было с кем ее сравнивать.
То ли дело учитель географии в восьмом классе Борис Григорьевич Курганов! Он давно — живая легенда в школе.
Он, как слон, добродушный и гороподобный, заслоняет всех, кто рядом. Выходит из учительской, и все преображается в коридоре. Пока он идет до нужного ему класса, успевает кого-то остановить и потрепать за чуб, кому-то погрозить пальцем.
А знаменитая его привычка: брать двумя пальцами за ухо! При этом он обязательно приговаривал что-то вроде:
— Что же ты, голубчик, ногти не постриг? Я тебе второй раз замечание делаю. Кумекаешь?
Он делал строгое лицо и пыхтел при этом. Казалось, вот-вот рассердится так, что мало не покажется
А порой он ловил ухо провинившегося бедолаги всеми пятью пальцами, горстью, в которой могла запросто поместиться голова любого самого крутолобого нашего отличника. Не забывал он в такие моменты слегка покручивать ухо туда-сюда, для острастки.
Были у него и свои любимчики, которым он крутил ухо чаще остальных. Те, кто попадал под внимание Курганова, даже как бы гордились таким расположением учителя географии. У многих ребят в школе отцы не вернулись с войны. Не хватало мальчишкам мужского общения, потому и отзывчивы были на внимание взрослых.