Настоящая Россия – это СССР. Сразу после распада СССР отношения со странами СНГ были объявлены важнейшим приоритетом российской внешней политики. В реальности, однако, они находились ближе к периферии этой политики. Тем не менее, несмотря на распад Советского Союза, многие традиционные связи между бывшими республиками по инерции сохранялись. Объединенные вооруженные силы фактически просуществовали до весны 1992 г. (формально их командование было упразднено полтора года спустя), рублевая зона – до лета 1993 г. В начале 1990-х годов Москва еще воспринималась как общая столица постсоветского пространства (хотя формально местопребыванием органов СНГ был определен Минск). В этих условиях у части российских элит, прежде всего у коммунистов и националистов, но также и у традиционных государственников теплилась надежда, что распад СССР, как и распад Российской империи, – явление временное, которое вскоре закончится новым объединением под российским лидерством. «Реинтеграторы» по существу были реваншистами, хотя таковыми себя и не воспринимали. Однако пока у власти находился Ельцин, у них не было никаких шансов реализовать свои планы.
СССР погиб не от конфронтации и перенапряжения, а от внутренней коррозии и эрозии. Кризис СССР был кризисом системной усталости. В том числе – усталости от закрытости и нарочитой «особости» советского государства. К середине 1980-х годов не только интеллигенцией, но и широкими кругами общества овладело стремление открыться внешнему миру и «жить в нормальной стране». Общее стремление «стать нормальной страной», «стать как все», естественно, поднимало вопрос о том, что такое «нормальная страна» и «кто есть все». На этот вопрос и лидеры, и рядовые граждане отвечали по-разному.
При анализе причин распада СССР и оценке перспектив необходимо учитывать демографическое развитие. Две мировые и несколько локальных войн, революция, гражданская война и порожденные ею голод и болезни, коллективизация сельского хозяйства и беспрецедентные репрессии привели к тому, что население России, которое могло бы вырасти за XX столетие со 150 до 400–500 млн., выросло к
1990 г. только до 280. Но среди этих 280 млн (общая численность населения СССР) согласно Всесоюзной переписи населения 1989 г. русские составляли едва половину. СССР, таким образом, как «большая Россия» за советский период существенно изменился с точки зрения этнического состава. К моменту распада СССР в стране насчитывалось свыше 50 млн мусульман. Мусульманский (исламский) фактор стал заботить советскую элиту еще с начала войны в Афганистане. Увеличение удельного веса мусульманских народов в составе СССР в перспективе ставило вопрос о ведущей роли русского этноса и, шире, славян в управлении страной. Пробуждение собственно российской элиты, которая на исходе перестройки возглавила движение от «большой России» (СССР) к «малой» (РСФСР), стало отчасти реакцией на демографический вызов.
Россия – это «другая Америка». В период «холодной войны» внимание Советского Союза было сосредоточено в основном на Соединенных Штатах Америки. С США соперничали, но на них же и равнялись. Еще в 1931 г. Сталин назвал США «главным врагом», поскольку именно туда переместился мировой финансовый центр29. Об Америке знали больше, чем о других странах, – хотя в основном не из первых рук. В момент крушения советской системы «стать как Америка» сделалось довольно распространенным стремлением части элиты и общества. Для элиты особенно привлекательны были формы некоторых ключевых элементов политической системы США. В рамках горбачевской политической реформы в СССР в 1990 г. был введен пост президента. Этот символический и беспрецедентный шаг имел огромный резонанс. Журналист Леонид Парфенов в телеистории «1961–1991 гг.: Наша эра» остроумно заметил, что «президент СССР – это как царь США». По американскому же принципу был учрежден пост вице-президента, абсолютно «не прижившийся» в российских условиях. При Горбачеве же стали копировать США в деталях: в кабинете крупных чиновников появился государственный флаг, на рабочем столе – фотографии жены и детей.
Неофициальные, но закрепившиеся названия «губернатор» по отношению к главам областных администраций, «мэр» – по отношению к градоначальникам и «сенатор» по отношению к представителям областей в Совете Федерации («сенате») – не столько ниточки, связывающие посткоммунистическую Россию с дореволюционной, сколько прямые параллели с США. Национальный праздник новой России стал отмечаться летом – «как у всех цивилизованных стран» (США, а также Великобритании и Франции). Отчасти случайным, но для многих отрадным было сходство цветов государственных флагов новой России и трех перечисленных стран.
Гораздо более существенным проявлением использования опыта США стала изначальная ориентация команды экономических реформаторов (Егора Гайдара, Анатолия Чубайса и др.) на рецепты чикагской экономической школы.
Таким образом, на рубеже 1990-х годов выходившая из Советского Союза Российская Федерация предприняла попытку стать «второй Америкой». В самом начале правления Бориса Ельцина Москва попыталась создать своеобразный мировой кондоминиум с США, своего рода «союз двух Америк». Но, как скоро выяснилось, СССР минус советская власть отнюдь не равняется Америке. На «американском пути» россиян постигли неизбежные разочарования. Альтернатива некоторым виделась на европейском направлении.
Россия – нормальная европейская страна. Либеральная интеллигенция мечтала, чтобы Россия, перестав быть советской, стала «нормальной европейской страной». Диапазон моделей простирался от Германии (как исторически и эмоционально наиболее близкого примера) до Швеции или Швейцарии (как наиболее желательного). Принципиальным положением «европеистов» было учреждение парламентской формы правления как гарантии от возврата к авторитаризму30. Существовали сильные опасения насчет того, что президентская форма правления в российских условиях способна привести к новой диктатуре. В области внешней политики и безопасности предлагалось «вернуться домой»: отказаться от активной внешней политики, резко сократить вооруженные силы, вывести войска с иностранных территорий, добиваться вступления в НАТО и Европейский союз31. Российская действительность 1990-х годов, международные реальности заблокировали движение и по «европейскому» пути.
В начале правления Владимира Путина среди московских либералов была популярна шутка о том, что новый президент принял решение двигаться по корейской модели развития, но еще не решил, какому именно варианту этой модели, северному или южному, отдать предпочтение. В действительности у второго российского президента имелась более сложная синтетическая конструкция. Отправной точкой был отказ от «третьего пути» – между Западом и Востоком (т. е., в международно-политическом плане, евразийского изоляционизма). Фактически это означало «европейский выбор» Путина. Этот выбор в большой степени основывался на естественном самоощущении культурной близости к Европе, свойственном уроженцу российской Северной столицы.
Именно Петербург является наиболее ярким символом путинской «европейскости». Рядом с этим символом стоит другой – президентская власть, по степени суверенности фактически не уступающая власти русского императора. Как и в царской России, глава государства (и его правительство) иногда действует в роли «главного европейца» в стране. Проводя «вторую (капиталистическую) модернизацию», Путин выступает не столько как царь Петр I, сколько как премьер Петр Столыпин (конечно, с поправкой на условия XXI в.). Официально заявленная цель путинских реформ – достижение «корпорацией Россия» международной конкурентоспособности32. При этом, однако, характер власти и структура общества в России остаются архаичными, и правящая элита не имеет достаточно стимулов менять их. Если «нормальность» страны в этом контексте означает традиционное государство, традиционную нерасчлененную власть, это затормозит или даже обратит вспять модернизацию.
Какие же факторы определят положение России в мире в первые десятилетия XXI в.? Главное значение для международной идентичности страны в ближайшие годы будет иметь ее внутриполитическое развитие. Капитализм как таковой не приведет Россию автоматически в ряды развитых стран. Олигархическая модель второй половины 1990-х годов или бюрократическая 2000-х уже стали тормозом на пути модернизации страны. Для того чтобы уйти от «периферийного» (термин Григория Явлинского33) варианта капиталистического развития, присоединиться к ведущей группе стран, требуются гарантии экономической и политической свободы, функционирующие институты современного государства и развитое гражданское общество. При всей сложности взаимоотношений между политикой и экономикой именно характер политической системы будет иметь здесь решающее значение.