Читать интересную книгу Умрем, как жили - Анатолий Голубев

Господин Черноморцев размахнулся на славу. В силу привычки подготовку к встрече Нового года новой жизни начал он со стола. Направил по деревням летучий отряд из пяти саней, и полицейские стащили все, что только могли собрать. Черноморцев лично украшал огромную елку игрушками. Подаренный Шварцвальдом сверкающий шпиль в виде ажурного католического креста крепить оказалось некуда.

«И к лучшему, — подумал Черноморцев, — все-таки крест басурманский. У них свой бог — у нас свой».

Он долго потел, составляя список приглашенных. Немцы прибыть отказались, сославшись на то, что должны присутствовать на офицерском праздновании. Пришли только Гельд, Краузе с завода, Морозов да свои полицаи.

По правую руку от бургомистра оказался Морозов, весь вечер мрачно пивший. Никакие комплименты Черноморцева, кивавшего головой на яркую хрустальную люстру, — дескать, твое хозяйство работает, — не могли вывести его из меланхолического состояния. Вскоре на Морозова перестали обращать внимание, поскольку тосты следовали за тостами. Черноморцев, как радушный хозяин, давал слово всем и наконец поднялся сам.

— Сейчас, когда над Россией идет первая ночь года обновления, я хочу выпить, господа, выпить за великий русский народ!

Не дожидаясь, когда это сделают вставшие за столом — только изрядно подвыпивший Гельд демонстративно остался сидеть, — бургомистр опрокинул в рот стакан и, не закусывая, громко дохнул:

— Уф, уф!

Все одобрительно загалдели. Тост понравился. Начали пить за русскую зиму, за природу, коей нет равных, за душу русского работного человека, сотворившего страну. Кто-то из напившихся вусмерть полицаев, не в силах произнести связный тост, визгливо выкрикнул:

— За царя-батюшку!

Гуляли почти до рассвета, пока очумевший от выпитого Гельд не поджег махровую, с кистями скатерть. Тушили всем, что попадалось под руку: огуречным рассолом, ломтями соленой капусты… А безумно хохотавший Гельд кидался с зажигалкой то к шторе, то к елке. Его с трудом удерживали от безумства, но он вырывался и поджег бы дом, если бы Морозов, оказавшийся самым трезвым во всей компании, легким, хорошо тренированным ударом не сбил ефрейтора с ног. Перепуганный Черноморцев замахал руками, но Морозов успокоил:

— По пьянке не разберется, что случилось. А синяк спишем на случайное падение.

У Гельда из носа потекла кровь, он захныкал, но, когда его положили на диван, удовлетворенно затих.

К столу больше не садились. Налив по стакану, выпили на посошок и разошлись.

Морозов тяжело брел домой. Его слегка пошатывало, но он осторожно озирался по сторонам, замечая все, что могло быть опасным. Ощущение опасности — почти столь же природный талант, как и хороший музыкальный слух. А последние дни он ощущал ее близость. Не все ладилось на электростанции, да и другие дела вызывали тревогу. Он поймал себя на том, что слишком поздно заметил слежку, неловкую, непрофессиональную и поэтому еще более обидную.

Обметая веником валенки у крыльца своего дома, подумал, что ему придется сидеть одному весь остаток ночи — Токин наверняка ушел встречать Новый год куда-то к приятелям. Две тени, скользнули вдоль забора в соседний сад, когда он начал греметь замком. В дом входил аккуратно, каждую минуту готовый к любой неожиданности. Но комнаты оказались пустыми. Морозов, не раздеваясь, завалился на постель. Он долго прислушивался к тишине. Ему хотелось, чтобы поскорее вернулся Юрий. Он был нужен ему. Но Юрий не шел. Морозов уснул, так и не дождавшись Токина.

Утром, через пятнадцать минут после прихода на работу Сергея Викторовича, машинный зал сотряс взрыв, от которого захолонуло сердце. Когда он ворвался в полный порохового чада зал, увидел лежавшего ничком старого мастера и развороченный взрывом опорный блок основной турбины. Из лопнувших трубок еще под давлением хлестало горячее масло, и змеистые струи пара сквозь все расширявшиеся трещины приводов заполняли зал белым туманом.

«Сейчас взорвется котел, и тогда все!» — Морозов ринулся в котельную, но легкое содрогание пола показало, что опоздал, — котельная была полна обжигающего свистящего пара.

«Надо обязательно добраться до тайника!» Решение ясно, но как выполнить его? Морозов сорвал пиджак и, накинув на лицо, ринулся в белое облако. Он очнулся лежащим на полу небольшой комнаты, в которой не было ничего, кроме кучи хлама в углу. Грубо сваренная из двадцатимиллиметрового прута решетка схватывала не заложенную кирпичом половину окна. Лицо нестерпимо горело, дышать становилось нечем, руки он не мог поднять — они были как два огромных доходящих до сердца волдыря.

«Все, это конец!» — подумал Морозов и потерял сознание.

Токин подошел к дому почти одновременно с двумя машинами — легковой и грузовой. Когда он взялся за ручку калитки, машины затормозили, и из кузова высыпали солдаты.

Прежде чем Юрий решил, что ему делать, они оцепили дом. Юрий повернулся спиной к забору. Из легковой машины вышли Шварцвальд, переводчик Гельд и тот высокий полный офицер, приезжавший на завод после памятного гранатного взрыва.

— А, господин хозяин! Вот мы и встретились вновь. — Гельд сказал что-то высокому офицеру. Юрий понял только одно слово «футбол». Офицер выслушал не останавливаясь. — Открывайте, открывайте, — Гельд улыбался лисьей улыбкой, в которой сквозила затаенная возможность сделать со своей жертвой все, что угодно.

В сопровождении солдат прошли в дом. Юрий остался стоять у стены большой комнаты, когда Гельд спросил:

— Где жил ваш квартирант?

Токин показал.

— Вы знаете его вещи?

— Чемоданчик у него. В шкафу тоже его вещи. — Он подумал, надо ли говорить про книги, но Гельд уже начал перекладывать их одну за другой и, видно, не найдя ничего интересного, оставил на месте. Все вещи сложили и, подозвав солдата, заставили сунуть в большой брезентовый мешок, который солдат и унес.

Офицер что-то сказал, продолжая осматривать комнату.

— Господин оберштурмбаннфюрер спрашивает, кто приходил к вашему квартиранту?

— Несколько раз господин бургомистр, вот господин комендант, — краем глаза Юрий заметил, что Шварцвальд недовольно поджал губы. — А так больше никто. Сам Морозов редко ночевал дока, чаще на станции.

Гельд перевел. Оберштурмбаннфюрер кивнул, как бы соглашаясь со сказанным.

— А вы хорошо знаете вашего квартиранта?

— Почти никак. Мы мало виделись: то я на работе, то он.

— Как Морозов попал к вам на квартиру?

— Его направил заместитель господина бургомистра…

Офицер опять кивнул.

Они пошли к двери.

— А что с господином Морозовым, если не секрет? — спросил Юрий, провожая гостей до двери.

— Для вас не секрет, — улыбнулся Гельд. — Вы освобождены от своего квартиранта. Он расстрелян… — Офицер сказал ему что-то резкое, и Гельд сразу же умолк, кинув косой взгляд на Юрия. — Но советую пока держать язык за зубами. И тщательно выбирать себе квартирантов, если не хотите разделить участь Морозова.

«Гельд уже второй раз грозит мне. Третьего раза не миновать!»

Юрий смотрел в окно, как тяжело разворачивались на заснеженной улице машины.

Где-то в глубине души Юрию было жалко Морозова. Жалко, наверное, потому, что виновником непосредственной смерти Сергея Викторовича стал он, Токин. Он знал о готовящемся взрыве, и был против — считал электростанцию отличным прикрытием лучших боевых групп. Но Филин был непреклонен, и Юрию не хватило твердости настоять на своем.

«Так дальше продолжаться не может, — думал Токин, глядя на пустынную улицу. — Необходимо единоначалие, иначе анархия задушит все. Пора собирать штаб и поставить этот вопрос ребром. Будут, конечно, и обиды. Но для общей же пользы надо решать».

Юрий был уверен, что незамедлительно последуют репрессии, но не думал, что обернется таким трагическим образом для Морозова. Он предполагал, что все закончится так же, как в прошлый раз. Арестуют, подержат-подержат и выпустят.

Взрыв оказался эффективным. Электростанция долго работала вполсилы, оставляя в часы «пик» под напряжением лишь сеть, обслуживающую объекты первой необходимости. Пять дней простоял хлебозавод, пока оккупантам удалось кое-как наладить выпечку хлеба.

На следующий день после взрыва немцы отобрали троих заложников. Гельд объявил работавшим на станции, что, если она еще хоть раз перестанет давать ток или саботажники нанесут ей малейший ущерб, все трое заложников будут расстреляны так же, как Морозов.

Фашисты, видно, решили на расстреле Морозова набрать побольше козырей. Во всяком случае, они широко оповестили о казни, развесив броские плакаты почти на каждом углу. В них сообщалось, что саботажник Морозов расстрелян за халатность, благодаря которой и не был подан ток на хлебозавод, а это, в свою очередь, привело к затруднению с питанием населения и частей немецкой армии. Об истинной причине аварии немцы не сообщали, хотя было ясно, что такой взрыв не объяснишь случайностью. Но у них, видимо, сложилось впечатление, что главным саботажником был старый мастер, труп которого нашли тут же, возле выведенной из строя турбины. Среди россыпи осколков турбинных лопаток им не удалось обнаружить гнутый, опаленный ободок корпуса противотанковой мины, иначе расстрелянным бы оказался не один только Морозов…