Читать интересную книгу Клинок его Величества - Василий Горъ

— Спасибо, братик! Я тебя люблю…

Прежде, чем я сообразил, что сказать ей в ответ, она хихикнула, сорвалась с места и чуть было куда-то не унеслась. В общем, если бы я не был готов к любым неожиданностям, то не успел бы поймать ее за камзол:

— Постой! А где Илзе?

— Общается с мамой…

— Это надолго?

Сестра ехидно усмехнулась, хотела что-то съязвить, но почему-то передумала:

— Думаю, да… И… мне кажется, что это как-то связано с вашей свадьбой. По крайней мере, мама сказала, что слушать то, о чем они будут говорить, мне пока рановато…

— Ясно… — ответил я. И задумчиво проводил взглядом унесшуюся по своим делам сестричку…

Глава 25. Касым-шири

Марух, сын Нардара оказался хитер, как Дэзири-шо, умен и многолик, как его хозяин Байиз-тэ — каждое утро, вслушиваясь в его планы на день и вечер, Касым искренне радовался тому, что этот человек воюет за ерзидов, а не против них. Ибо противостоять ударам, которые наносил этот воин, не смог бы даже Великий Атгиз. Остальные воины считали также. Поэтому беспрекословно выполняли любые, даже самые дикие требования этого лайши. Одеться в грязное рубище, подвязать голень к бедру и с утра до вечера сидеть просить милостыню у городских ворот? — Пожалуйста! С полудня и до заката таскать воду во двор какого-то надменного северянина? — С радостью! Уподобиться презренным алхызам и с захода солнца и до рассвета копать яму в каком-то грязном сарае? — С удовольствием! И пускай смысла некоторых его поступков не понимал даже Касым, он, как и остальные, был уверен, что каждый шаг, который они делают по приказу побратима эрдэгэ Алван-берза, ведет к Великой Победе.

Почему? Да потому, что на их глазах окруженное высоченными каменными стенами и считающееся неприступным Сайка-ойтэ превращалось в истрепанную ветрами юрту, в которой сгнил и войлок, и каркас.

Нет, сын Нардара не обрушил городские стены и не засыпал ров землей. Зато он узнал у покойного Носа, где начинаются и под какими домами проходят потайные лазы, ведущие за пределы города. А потом с помощью воинов Касыма смог до них докопаться. Теперь, при желании, в Сайка-ойтэ можно было провести термен. Или два. И ударить в спину его защитникам.

Кроме того, Марух лишил горожан возможности быстро связываться с Хош-ларом — пшено, которое шири собственноручно подсыпал в птичьи кормушки на одной из самых крупных голубятен, оказалось отравлено. Чем — было непонятно. Но во Тьму отправились голуби не только на ней, но и на всех остальных голубятнях.

А еще побратим эрдэгэ лишил горожан их главного оружия — огромных стрелометов, установленных на городских стенах, казармах и некоторых каменных юртах. Правда, жители Сайка-ойтэ об этом даже не подозревали. Ибо пока они были целы и невредимы… Пока…

Как лишил? Да очень просто: половину ночи пил с четырьмя пожилыми лайши в какой-то грязной таверне. А когда они потеряли человеческий вид, взял и снял им комнату для ночлега.

Кисточка, скрученная из конского волоса, глиняная баночка с краской и немножечко ума — и на следующее утро все четверо оказались на Южном тракте. В алых рубищах, с шипастыми ошейниками на шеях и кровоточащими клеймами на лицах. Что за болезнь «нашли» у этих несчастных примчавшиеся в таверну солдаты, Касым не знал. Да и не хотел знать — главное, что чинить стрелометы стало некому…

…Не менее хитроумно сын Нардара разбирался с теми дворянами, которые могли возглавить оборону Сайка-ойтэ. Например, в лене барона Дварда, почему-то предпочитающего жить в городе, вдруг завелся поджигатель. Что ни день, вернее, ночь — как в одном из сел лена загоралась либо мельница, либо кожевенная мастерская, либо лесопилка. Да, урон был невелик — обычно крестьяне успевали потушить пожар еще до того, как пламя уничтожало здание, — но, получив пятое или шестое известие о бесчинствах поджигателя, дворянин бросил все дела и отправился в имение. Искать неуловимого обидчика…

У графа Манара Эйсса, некогда являвшегося сотником в армии Урбана-берза, занедужили кони. Да так, что у несчастного конюха, знавшего о безумной любви хозяина к своим рысакам, от страха перед грядущим наказанием помутилось в голове. И он повесился на помочах от собственных штанов…

Граф Найтир Клайд, очень неплохой рубака, впрочем, прославившийся на все Сайка-ойтэ не этим, а своей любвеобильностью, невесть как умудрился выпасть из окна очередной возлюбленной. И сломал себе спину…

…А вот десятников и сотников Марух трогать запретил — по его мнению, слишком большое количество «несчастных случаев» могло насторожить сотрудников Тайной службы берза с забавным прозвищем Красивый. Однако для двоих ветеранов, которых он счел очень опасными, все-таки сделал исключение…

…С чего десятнику Яцеку Рогачу вздумалось среди ночи вламываться в дом к побратиму и насиловать его дочь, он объяснить не смог. Помнил, что пил. С полудня и до позднего вечера. Помнил, как захотел женского тепла. И отрывками — путь к Мамке Улине на улицу Сломанной Сосны. Потом — не помнил. Ничего. До того самого момента, когда в его шею вцепились стальные пальцы десятника Котта Седой Пряди.

«Ножом не бил — отмахнулся. Ибо не ожидал, что меня попытаются задушить. А что попал в глаз — так не понял, кто. И бил, как врага…»

…Суд над десятником Касым видел сам. На Лобной площади — покрытой камнем поляне в центре Сайка-ойтэ, на которой лайши наказывали провинившихся. Воин, убивший своего побратима, стоял в середине деревянного помоста со скованными за спиной руками и хмуро смотрел на свои босые ноги. Или куда-то там еще. И отвечал на вопросы угрюмого мужчины во всем черном, которого Марух назвал судьей.

С того места, где стоял шири, разобрать то, что говорит Рогач, было невозможно. Однако в этом не было необходимости: стоящий рядом с осужденным глашатай повторял собравшемуся на площади народу и вопросы и ответы.

Яцек не запирался — пил, вломился, убил. Поэтому судья вынес приговор сразу. И почти без раздумий.

Услышав «приговаривается к четвертованию», Касым вдруг понял, что сочувствует! Сочувствует человеку, которого обрек на такую ужасную смерть. Почему? Да потому, что перед лицом Хелмасты десятник вел себя, как настоящий багатур — спокойно подошел к деревянному кресту для четвертования, без посторонней помощи улегся на нужное место, а когда его расковали — положил руки туда, куда следовало…

Зато от вида толпы, наслаждающейся казнью, Касыма довольно быстро начало трясти от омерзения: зрители встречали оглушительными криками каждый стон четвертуемого, упивались его болью и даже требовали у палача не торопиться! В отличие от Рогача, эти лайши боялись убивать. Поэтому, как шакалы, упивались видом чужой смерти. Издалека…

…А на следующее утро после казни жизнь шири изменилась. Причем в неожиданную сторону: он неожиданно обзавелся «женой» — широкобедрой, круглолицей и на удивление крикливой бабой, за медную монетку готовую перегрызть глотку самому Дэзири-шо. И вместе с двумя «братьями» переселился к ней.

Получив от новоявленного «мужа» деньги на развитие собственного дела, баба вспыхнула, как высушенная летним солнцем степная трава… и на следующее утро ее юрта превратилась в настоящую пекарню. А ночью… ночью она взяла Касыма, как женщину! Причем с такой страстью, что у умудренного подобным опытом воина чуть не остановилось сердце.

Печь она умела ничуть не хуже, чем услаждать мужа на кошме или орать. Небольшие пироги с овощной начинкой и мясом, которые она испекла по утру, пахли так аппетитно, что добрая треть первой выпечки провалилась в желудки Касыма и его «братьев», за время пребывания в Сайка-ойтэ забывших, что такое нормальная еда. Зато две оставшиеся трети и вторая выпечка целиком улеглись на расписные деревянные лотки с краями высотой в ладонь, загодя купленные на рынке. А одетые в мешковатые балахоны и протертые чуть ли не до дыр штаны, Касым, Гирви, сын Елора и Жалгыз, сын Идраза отправились к городским воротам. Торговать…

…Самым привлекательным в пирогах Бородавки — так назвалась его «супружница» при первом знакомстве — оказалась цена: выполняя настоятельную просьбу Маруха, сына Нардара, шири продавал их почти вдвое дешевле, чем любой другой торговец. Да, это было невыгодно — но распробовавшие выпечку солдаты всего за несколько минут смели все, что они принесли! И настоятельно попросили приходить почаще…

Не выполнить такую просьбу Касым не смог — поэтому всю следующую неделю мотался между юртой «своей ненаглядной» и Южными воротами. По пять-семь раз в день. И каждый раз возвращался с пустым лотком и с кошелем, набитым медью.

За это время его дважды пытались убедить этого не делать, трижды — ограбить, и один раз — пырнуть ножом. Устные предупреждения он пропустил мимо ушей. Воришкам сломал пальцы. А незадачливому убийце — ключицу. Благо, к этому времени лоток был пуст и висел на ремне за спиной. Увы, это не помогло — на следующее утро к нему подбежал какой-то оборванец, и, ткнув грязным пальцем в пустой лоток, дал день «на раздумья»…