Читать интересную книгу Зеленый храм - Эрве Базен

— Еще раз примите поздравление! — говорит она, повернувшись к тому, кто в принципе неизвестно почему все еще подследственный.

Если она на что-то рассчитывает, потому что в костюме — надеть галстук он все-таки не решился, — мой гость не похож на человека из леса, а скорее на модного певца или на среднего служащего, гордящегося своей бородой, — то мадам Салуинэ ошибается! Это все тот же юноша; сев перед ней, он более чем когда-либо застыл и слушает ее как бы не слыша, он моргает, не подымая на нее глаз, он как будто прошел по другую сторону зеркала, — и ему кажется, что он случайно в этой канцелярии, окна которой выходят на Королевскую площадь, окруженную республиканскими зданиями: налоговый центр, социальное страхование, супрефектура, — все каменное, ничего общего не имеющее с деревней, если не считать голубого неба над ними, сейчас рассеченного пополам двойной белой полосой, оставленной самолетом.

— Говоря по правде, мне было бы как-то уютнее, — завела мадам Салуинэ, — если б я знала, кому адресовать свои похвалы. Вы представить себе не можете, какая это для меня головоломка — ваше дело. Вы читали прессу? Вас хвалят. Для вас даже требуют медали за спасение утопающих, пресса возмущается, она требует прекращения уголовного дела, не числя за героем ни— чего, что бросало бы на него тень, — и, следовательно, контроль за ним не нужен, как и хождение по судам.

Верно и то, что несмотря на распространение вашей карточки, до меня не дошло ни одной жалобы на вас, вы не бросаете вызов юстиции, несколько высмеянной, сознаемся, однако, она заинтригована: ваш случай сделался объектом анализа в «Темис», профессиональном журнале…

Факт этот особенно утвердил ее в своей правоте. Она вздохнула, и мосье Мийе воспользовался этим, чтобы вставить:

— Я читал, я предлагал свои услуги, чтобы лучше осведомить…

— Одно мнение не делает юриспруденции, — отрезала мадам Салуинэ. — Даже если я приму его во внимание; всякая мера, принятая в защиту или обвиняющая вашего клиента, которому я обязана мигренью, долго оставляла меня в смущении. Скажу даже, что временами я завидовала одному из моих друзей, английскому судье, который гораздо меньше, чем я, нуждается в аспирине, которому необязательно насиловать судейские скрижали, чтобы решить проблему, никем не предвиденную… Добавлю также, что я консультировалась у многих моих коллег, и никто не вывел меня из затруднительного положения. Вы отдаете себе отчет, метр, как мы перейдем от информации, порочащей X, стоящего перед нами, к освобождению незнакомца, не понимая и не принимая, что он хочет остаться неузнанным?

Если Клер устраивал такой любовник, то мадам Салуинэ, и это очевидно, не могла постичь столь чудовищное обстоятельство: гражданин без вины, но без имени, способный жить мирно, но не по предусмотренным правилам. И мосье Мийе, который должен разделять это чувство, и его клиент, который как будто и не задумывается над задачей, заданной им, и я, который боится, что выявится другая задача, все мы могли делать лишь одно — почтительно молчать, опустив веки и застыв на своих трех стульях, отделенных друг от друга пятьюдесятью сантиметрами паркета. Огромный рыжий секретарь суда, одетый в тот же пуловер с высоким воротом, что и в день допроса (я узнал с тех пор, что это завсегдатай таких схваток), вырос на пороге смежной комнаты, положил перед мадам Салуинэ уже готовый формуляр, и она пробежала его глазами, прошептав:

— Наконец! Мы можем решить, что постановление о прекращении дела осужденного имеет в виду опознание оного, пусть даже без гражданского состояния, по его приметам, содержанию и номеру его досье.

Она снимает колпачок с ручки.

— Мосье, вы не будете более контролируемы, вы становитесь свободным в своих действиях. Но если я, со своей стороны, прекращаю дело, то поиски, предпринятые в интересах семей, могут быть снова предприняты и вашей семьей, и к какому концу вы придете, можете меня не извещать. Вам самому предстоит выбрать, подходит вам результат или нет.

Мадам Салуинэ — отнюдь не Медуза, бросает косой взгляд на юношу, которого приводит в оцепенение лишь тот факт, что им занимаются. Она подписывает, — перо нервно рвет бумагу. Потом поворачивается ко мне:

— Что касается вас, мосье Годьон, вы освобождаетесь от всякой ответственности. Ручательство, которым вы так гордились, ссылаясь на статью двести семьдесят третью уголовного кодекса, и которое было для нас гарантией от последствий нежелания обвиняемого назвать себя, не имеет более объекта всех этих стараний. Вы не будете больше давать мне отчет о возможных отлучках, если вы не отказываете своему подопечному в приюте. Но, по чести, я должна вас предупредить о могущих иметь место осложнениях этой безвыходной ситуации: для вашего гостя, вас самих, вашей дочери.

Намек сделан скромно, и головой покачал лишь один мосье Мийе. Оперевшись на подлокотник, смягченная, освобожденная от необходимости судействовать, дама в сером, отныне скорее благоволящая, начинает произносить монолог. Она из тех женщин, чье исполнение их обязанностей не располагает к дискуссии. И она продолжает, она просто не может не произнести защитительную речь от имени общества:

— Я сделала все, что могла, мосье Годьон, чтобы привлечь внимание вашего друга. Я не буду теперь снова приставать со всеми этими мотивировками, но я обязана попробовать в последний раз указать на их серьезность. В общем поддерживая любопытные выводы последней конференции об испытательном сроке, он, кажется, считает, что одиночество — то же самое для души, что диета для тела, но забывает, что доведенные до конца то и другая обрекают на смерть от истощения. Легально его нет. Очевидно, он этого и хотел. Но там, куда он идет, он будет вызывать такое удивление, чтобы не сказать — скандал, что все пережитые невзгоды будут опять повторяться…

— Я знаю, благодарю, мадам.

Четыре слова. Лишь на секунду приняв участие в разговоре, оправданный юноша не скажет больше ничего. Что он решил не легализовать себя, в этом самом можно не сомневаться. Он отказался от нашей ультраопознаваемости, где акт о рождении или супружестве, сведения о судимости, военный билет, водительские права могут быть соединены с нашим медицинским досье, семейным, фискальным, школьным, банковым и — а почему бы и нет? — политическим, и все это собрано под нашим номером социального страхования. Но мадам Салуинэ сменила тон, значит, она отныне убеждена, как и я, что речь идет не о вызове, а о бегстве. Зажатая в тиски неведения, она хочет, по крайней мере, прощупать меру понимания.

— Недавно, — говорит она, — зарегистрировав смерть, один секретарь мэрии заметил, что покойный умер во второй раз, никогда не совершив другого преступления, кроме узурпации имени, — он прожил тридцать лет под именем священника, скончавшегося шестью месяцами раньше, чем он. Расследование установило в конце концов, что речь шла об очень славном человеке: у него так много было плохого в жизни, что он ампутировал свое имя и воспользовался чужим, как протезом.

Она поднимается и продолжает говорить стоя:

— Я не одобряю этого, но решение было, очевидно, более легким. Вы должны понять, мосье, что на самом деле никакая администрация никогда не сможет принять нулевой статус, отсутствие у индивидуума всякого намека на определение его как человека. Об этом говорится, и справедливо, — во второй части статьи из «Фемиды», подписавшийся под которой после того, как его оправдали, заставляет вспомнить о содержании статьи пятьдесят восьмой гражданского кодекса о найденыше. Распространение ее на взрослых может показаться случайным. Но аналогия становится менее спорной при отсутствии всякого точного указания, касающегося добровольного лишения себя имени, если обратиться к изложению, заимствованному различными трибунами, и, в частности, в Париже в пользу потерявшего память мальчика, о котором не знали ничего и которого суд, следуя предписаниям об акте о рождении, упомянув пол, приблизительный возраст, дату и место, где был найден мальчик, наделил его именем и фамилией, сообразуясь с календарем, месяцем и святым этого дня. Там, где вы будете жить, в Лагрэри или другом месте, нужно будет рано или поздно решить этот вопрос. По отношению к вам еще заметна некоторая неустойчивость, некий скептицизм: люди не верят в вашу способность продержаться долго и поэтому ждут… Но то, что один юрист назвал «машиной для нормализации», не может тянуться долго, буксовать. Поэтому хочу сказать вам: ваше административное досье-фантом перебегает в префектуре от одной канцелярии к другой. На худой конец найдут способ снова окрестить вас.

Двенадцать ударов полудня проскрипели на соседней колокольне, и звук был тотчас подхвачен часами монастыря бенедиктинцев. Секретарь суда укладывает бумаги. Мадам Салуинэ вежливо проводила нас до дверей. Но пока мы тащились по галерее и слушали разглагольствование все менее оживленного мосье Мийе, сыпавшего комментариями, которые не представляли интереса, мадам Салуинэ поравнялась с нами и, словно мы были незнакомы, прошествовала вперед, выпрямилась во весь рост метр шестьдесят, присоединилась к своим внимательным коллегам, к низко согнувшимся в поклоне адвокатам. И уже на менее несгибающихся ногах она миновала решетку, прошла впереди нас к паркингу, где возле белого «остена» ее ожидала лицеистка с ученической сумкой.