– Лежать! – заорал вдруг Поляков из открытой форточки. – Всем на месте! Перестреляю, твари жидовские…
Поляков дождался, пока на него обратят внимание внизу, и снова крикнул что-то невнятное. Он стоял на спинке кровати, высунув голову в форточку. Снизу кто-то пальнул.
Смертельно бледный сосед с ненавистью бормотал:
– Заткнись, сука, заткнись, сука, заткнись…
Он был уже готов броситься на Полякова, но тут на улице затихли, видно приметив окно, и снизу послышался стук и звон стекла. Поляков соскочил с кровати и кинулся в коридор.
Офицер же вжался в угол и стал опять изображать сумасшедшего, от страха получалось плохо.
Поляков пошел прямо к аптеке, дежурной сестры не было, кто-то кричал внизу: «Это больные люди, они за себя не отвечают, психические больные». Пробежала фельдшерица из умывальни, затопали ноги на лестнице. Поляков открыл шкаф, быстро нашел два пузырька десятипроцентного раствора, посмотрел в столе. Потом надел белый халат и вышел.
– Это психиатрическая лечебница, больные люди, я вам повторяю! – кричала старшая сестра.
– Вылечим сейчас… Кто орал, спрашиваю? – крикнул на весь коридор вошедший. Он был то ли, правда, еврей, то ли кавказец, а с ним паренек без усов, лет семнадцати, с наганом. Да еще топали внизу. За ними семенили две перепуганные сестры. Поднялся еще кто-то.
– Вон, оттуда, оттуда орал… Крайняя палата…
Поляков вышел на веранду уже в своем пальто, с саквояжем в одной руке и с ботинками в другой. Несколько больных гуляли по парку, шума отсюда слышно не было.
Он устроился на дальней скамейке и, только когда уже укладывал шприц в коробочку, заметил два ничего не выражающих полудетских лица. Какие-то вечные пациенты Пироговки тихо наблюдали за ним из кустов. Лица показались ему смутно знакомыми, особенно когда один чуть поклонился. Поляков переобулся, спрятал шприцы в саквояж и через ворота вышел на улицу.
Он не стал оглядываться назад, а пошел к центру. Откуда-то сбоку вдалеке хлопнули два-три выстрела, лениво взлетели голуби. У входа в аптечный корпус больницы стоял грузовик, запряженный лошадьми, и маленький комиссар с бантом в окружении солдат требовал что-то у медперсонала.
Поляков пошел дальше, а комиссар с бантом продолжал:
– Я вам объясняю еще раз, именем Мосревкома, я требую выдать медикаменты по списку.
Это был Яков Аронович. Заведующий что-то неуверенно отвечал.
– Вам нужен ордер? Вам нужен ордер? А вы знаете, что по решению Мосревкома я могу вас даже арестовать без ордера?
В кабине грузовика сидела Анна. Она была коротко подстрижена, в черном пальто и очень бледная. Анна посмотрела вслед уходящему Полякову и отвернулась.
За углом, куда он свернул, Поляков наткнулся на двух солдат с повязками. Один мочился у чугунной решетки, встреча была неожиданной. Солдаты – то ли калмыки, то ли казахи – подозрительно оглядели Полякова, один посмотрел сквозь решетку на своих у крыльца.
– Бумага есць? – спросил он с акцентом.
– Что?
– Бумага есць? Мандат есць? – тупо повторил он.
– Я доктор Поляков.
Его товарищ заправился и подошел ближе.
Анна вышла из кабины, на крыльце осталась пара солдат, остальные ушли внутрь. Анна, запахнувшись поплотнее, пошла по дорожке в глубь сквера.
– Бумага есць? – тупо настаивал калмык.
Поляков покопался в кармане, потом открыл саквояж и протянул ему бумагу. Калмык посмотрел, потом посмотрел его товарищ. На рецепте было написано: «Morphini – 0,5%. 10 гр., Aspirini – 30 гр. Доктор Поляковъ». Красноармейцы читать не умели.
Из флигеля вышли солдат и санитар с коробкой, потом Яков Аронович с какой-то банкой и свертком со съестным. Он отправил их к машине, а сам, что-то жуя на ходу, направился к Анне. Она кивнула, он суетливо вручил ей банку и побежал обратно. Анна постояла и снова медленно пошла по дорожке.
Калмыки отдали Полякову рецепт, он шел вдоль решетки и смотрел на Анну. Они почти поравнялись, и тут Анна его заметила. Банка выскользнула у нее из рук, масляная жидкость разлилась по булыжникам. Не отрывая глаз, она машинально подняла пергаментную бумажку, сложила ее в комочек. Их разделяла только решетка. Анна смотрела долго, уже вышел Яков Аронович и, окликнув кого-то, устремился к ним. Она просунула ладони сквозь прутья. Поляков взял ее за руки, вложил в ладонь коричневый пузырек.
Яков Аронович крикнул издалека:
– Доктор! Поляков! Вы… Стойте! Михалалексеич-секунду-стоять!
Поляков стоял, хотя уже и калмыки на углу обернулись, и солдаты у ворот смотрели в их сторону. Яков Аронович бежал, путаясь в кожаном пальто, и нелепо пытался спрятать за спину маузер. Кто-то из красноармейцев нерешительно двинулся, а потом уже побежал за ним.
– Поляков… Стоять… Вы здесь… Вы каким образом… Пойдите-ка сюда, пожалуйста, – сбиваясь на шаг, чтобы не спугнуть, и задыхаясь, шептал Яков Аронович. Полякова по-прежнему отделяла решетка, он, криво улыбаясь, попятился назад. – Держать! – взвизгнул Яков Аронович, неумело выставил маузер и бросился вперед. Нога его, проехав по масляной луже, взметнулась вверх, вторая выписала немыслимое па, и он, махнув левой, будто отдавая команду «пли», оглушительным и неожиданным выстрелом снес себе полголовы.
На секунду все замерли, наблюдая, как быстро смешиваются две жидкости на булыжниках сквера. Заведующий на крыльце быстро перекрестился. Потом грохнуло что-то, раздались крики, потом еще что-то грохнуло, зазвенело по решетке. Поляков понял, что по нему стреляют.
Он кинулся вдоль ограды, и, хотя расстояние до преследователей от этого только сокращалось, нырнул в калитку, обратно в парк, потому что слева виднелись постройки и кирпичный забор, а справа – открытое пространство.
Поляков видел, что слева, наперерез ему, бегут люди, их отделяли какие-то кусты и клумбы, но деваться было некуда. Вцепившись в саквояж, он перемахнул через кирпичную стену, свалился на какие-то мусорные ящики, метнулся в подворотню и почти столкнулся с солдатом. В лицо ему прогремел винтовочный выстрел. От неожиданности он упал, но сразу вскочил, бросился узкий проход, преследуемый топотом, обезьяной влез на другую, боковую стену и, пробежав по крышам дровяных сараев, спрыгнул в соседнем дворе на угольную кучу.
На него уставились двое мальчишек, которые сидели на заборе, пытаясь понять, откуда шум. Несколько секунд они изучали друг друга, Поляков тихо приподнялся, и, как только приложил палец к губам, пацаны пронзительно засвистели и заорали:
– Вон он! Здесь, вон там, вон!
Стараясь не бежать, Поляков сорвался в сторону улицы, но вдруг из низенькой пристройки возник какой-то татарин с бляхой, видимо дворник, и, что-то ласково шепча, цепко обхватил Полякова сзади за пояс. Тот дернулся изо всех сил, выгнулся, но татарин, весело лопоча, приподнял его над землей и закружил. Вырваться не было никакой возможности, мальчишки неистово визжали, дворник скалился: «Тиха, тиха, тиха…» – и качал Полякова. Картина была глупая. Тот вдруг перестал вырываться и скованными в локтях руками начал рыться в саквояже, перебирая бумажки и лекарства, которые падали и разлетались. Наконец он нашел, что надо, отпустил саквояж и, извернувшись, выстрелил дворнику прямо в набивную фуфайку. Татарин как-то насмешливо сказал «Ай!» и закружил его еще сильнее. Поляков выстрелил еще.
– Ая-яй!
Поляков выстрелил в третий раз.
– Айя-я-я-яй… Тиха, тиха, тиха, – татарин аккуратно поставил Полякова на уголь и посмотрел себе на живот. Поляков, спотыкаясь, бросился прочь.
– Тиха, тиха, – сказал татарин, пошел было следом, но рухнул наконец в угольную пыль.
МАТЕРИАЛЫ К БИОГРАФИИ
ЧТО ПИСАЛИ О СЕРГЕЕ БОДРОВЕ
О «Брате»