Не вернулась к пещере и Меланиппа.
Один остался в пещере Хирон. Бродил он по осенним горам, слушая шепоты трав и ягод, и узнавал их маленькие тайны — горькие и сладкие, жгучие и терпкие, сонные и бодрящие. Сам же молчал. Тревожил его необузданный нрав диких кентавров и вражда их с древолюдьми-лапитами. Жаловались ему лапиты и упрекали в потворстве родному племени. Тревожила его и неприкрытая, громкоголосая ненависть кентавров к богам Кронидам.
— Титаново мы племя, — говорили дикие лесные кентавры, угрожая яростно небу, и смеялись над властью богов.
Ждал беды Хирон.
Знал: не будут сами Крониды истреблять титановы племена. Запрещает им это древняя клятва Стиксом. Но есть у них дети-полубоги. И всех грознее среди них, полубогов, питомец древолюдей Тезей и сильный, как бог, Геракл. Породили их боги Крониды для того, чтобы истребляли они чудовищ — древнее порождение на почве земли, и чтобы бились друг с другом богам на потеху. Все титаново непокорное племя стало для героев чудовищами. Утаили боги свой замысел от героев.
Знал Хирон: в ком из полубогов-героев нет титановой правды, те истребят титановы племена.
И вспомнил мудрый кентавр, как спрашивали его полубоги-герои, отъезжая на подвиг:
«Учитель, разве нет смиренных чудовищ?»
И ответил за него Язон:
«И яд — смиренная капля, пока ее не проглотишь».
И еще спросили Хирона герои:
«Учитель, как отличить нам злобное чудовище от титана в коже чудовища? Ты нас учил, что и урод таит в себе красоту. Где примета?»
И пояснил им Хирон:
«Кликни титанов клич. Если скрыт под кожей чудовища титан, то ответит он тебе тем же кличем. И в глазах его будет примета. Не забудьте только этот клич».
Но забывали этот клич и слова Хирона полубоги-герои в жажде подвигов и славы — волю Кронидов выполняли. И гибли титаны-оборотни, и потомки титанов, и людские титанические племена на земле.
Сказание о битве кентавров с древолюдьми-лапитами и об изгнании Хирона с Пелиона
Было утро на Пелионе, и услышал Хирон из пещеры топот, и гул голосов, и грубый смех со всхрапом, похожий на ржанье. Выглянул: кентавры толпятся на поляне. Что ни слово, то дыбом и друг на друга наскоком. Кулаки и копыта в воздухе. Вороные, гнедые, пегие, в яблоках рыжих и серых. Дебри грив на висках и на затылке. И такие дремучие бороды, и хвосты конские. На плече дубы, с корнями вырванные, и свисают с корней сырые комья земли. Яры, могучи, зверины, на копытах — и все же людское племя: и руки у них человечьи, и глаза, и человечья речь. Видно, нужда привела их на эту поляну.
И вышел к ним Хирон из пещеры с лирой в руках. Стих табун. Сбился в кучу. И стоят друг против друга: кентавр Хирон, сын Крона, и лесные дикие кентавры.
Смотрит безвопросно на свое племя Хирон. Чуть касаются его пальцы струн, и нежно рокочут струны под пальцами в свежем утреннем воздухе.
Переступили с ноги на ногу конские копыта табуна. Подтолкнули слегка локти и плечи друг друга. Молчит Хирон. Только пальцы по-прежнему пробегают по лире.
Дохнул один кентавр, сказал:
— Хирон.
Дохнул другой кентавр, сказал:
— Хирон.
Дохнули еще два, три и сказали:
— Хирон.
Смущают их глаза мудрого Хирона. Мыслью смотрят эти глаза, а не просто зрением. В них укор за буйство. Не по нраву такой укор буйному лесному племени.
Тогда отделился от дикой гурьбы огромный пегий кентавр Агрий, по прозванию Свирепарь.
— Мы к тебе, — сказал Агрий. — Хирон, нам нужна твоя хитрая сила. Ты ведь хитер, как небо, а мы только лес. Некому дать нам совет. Только ты необорим и бессмертен и почитаем всеми племенами титанов. Поведи нас против древолюдей-лапитов, наших давних врагов на Пелионе. Жены нужны нам. Много серебряно-березовых невест у племени древолюдей. Похитим их у лапитов. Есть у них и запасы пьяного вина. Го-го! Вино!
И подхватил табун:
— Го-го! Вино! Отнимем заодно и вино. Веди нас, Хирон, против лапитов. С ними и Кайней неуязвимый. Народ тебя требует в вожди.
Затопал табун, стоя на месте. Закричал зычно:
— Веди нас против лапитов!
Ничего не ответил Хирон, только протянул Агрию лиру, сказал:
— Сыграй-ка, Агрий, на лире. Сумеешь сыграть — поведу вас против лапитов. Будете делать то, что я, — буду и я делать то, что вы.
Задышали бурно кентавры, затопали, зычно закричали:
— Дуй, дуй, Агрий!
Взял Агрий в ручищи лиру. Видел, как бегали пальцы Хирона по струнам, и сам дернул всей пятерней: рванул — и разом лопнули со стоном жилы и хрустнула основа.
Засмеялись с храпом кентавры. Заскакали с гоготом на месте. Стали хлопать себя по бокам ладонями:
— Дуй, дуй, Агрий! Го-го! Дуй!
Рассердился Агрий-Свирепарь на Хирона и кентавров:
— Не нужна нам твоя штука с комариным зуденьем и птичьим иканьем! Отдай ее соловьям. А я не соловей — я кентавр.
И бросил обломки лиры с оборванными жилами-струнами наземь, под копыта табуна.
Тогда выступил вперед кентавр Пиррий, по прозванию Гнедой.
Сказал:
— Любим мы, кентавры, как и ты, песни соловья и мед звуков твоей лиры, когда мы грустим без жен. Далеко слышна она на Пелионе. Чтим мы тебя, сын древнего Крона. Но буйна наша кровь и пьяна наша воля. Ты бессмертен — мы смертны. Мала для нас твоя радость — соловьиная, лирная. Нужна нам радость громовая: в грохотах, с гудом, топотом и ревом, чтобы сердце кентавра заржало, чтоб скакать нам, кружить и крушить, чтобы вихрями быть, чтобы руками скалу прижимать к груди — и была бы та скала горяча, как добыча для львиных лап, как вино на пиру у лапитов. Утопить бы в нем, горячем, наше горе кентавров, когда-то бессмертных, как боги. Из садов золотых феакийских нас изгнали Крониды, а волю богов, волю к жизни из нас не изгнали, осталась у нас. И вот голодна эта воля, жадна и свирепствует в буйстве — перед гибелью. Ненавистны нам боги. Знаем: обреченные мы на Пелионе.
И понурили человечьи лохматые головы дикие кентавры, слушая слово Гнедого. А огромный Агрий ударил себя острым суком в грудь у сердца, и текла по могучему торсу полузверя-получеловека кровь и падала на ноги и копыта.
Весь золотой стоял кентавр Хирон с серебром бороды перед ними и печально смотрел на родное дикое племя — он, учитель героев, сын Крона, титан.
Сказал:
— Не хотели вы копать копытом те волшебные корни, что копали Хирон и Асклепий. Не хотели насыщать ими свою пьяную волю. По бессмертью богов грустите вы, дикое племя? Вот смотрю я вам в глаза, былые боги, и вы, смельчаки, опускаете их предо мною к земле. Полубоги-герои смотрят прямо в глаза Хирону. Не ходите на пиры лапитов. Не вступайте в бой с их вождем, огненным Пейрифоем. С ним полубоги-герои Тезей, Пелей и другие. Сам пойду я к древолюдям. Примирю вас, яростных, с ними.
Ускакал радостно табун лесных кентавров. И долго доносились до Хирона их ликующие крики и гуд их копыт.
Тихий день. Поют птицы. Улыбнулся дню Хирон, подобрал с земли затоптанные обломки лиры и стал ее чинить и натягивать на колышки струнами новые жилы.
Ох, как шумели древолюди-лапиты по лесам Пелиона! Такой гул стоял в бору кедровом, что как ни закрывали грибы шапками уши, оглохли старые боровики. Сходились древолюди со звериных троп и из непролазных зарослей, с болот и просторных полян, даже с утеса-бирюка — в одиночку, по двое, по три, а то и целой рощей кудрявой. Пришел Дриас — муже-дуб. Ого, муже-дуб! Пришел Гилей-деревище с братьями: сам он — Гилей, и все его братья — Гилей. Стали братья целой чащобой Гилеев и стоят: не пройти сквозь них, не прорваться ни кентавру, ни полубогу. Тьма их и тьма в чащобе, да еще какая!
А Элатон — муже-ель все трещит, все брызгает во все стороны словами-шишками, созывая мужей.
Столпились древолюди вокруг старого Питфея, муже-сосны, бывалого великана-вождя древесных племен. Дед он героя Тезея. Его даже дикие кентавры чтили. А кентавры никого не чтут. Не раз пили они у старого исполина его смолистые меды, возглашая здравицу Хирону.
Только где же огненный Пейрифой, юный вождь древолюдей-лапитов? Почему не видать нигде нежноликого Кайнея-Чистотела, неуязвимого сына Элатона? Не укрощает ли он зеленых кобыл Магнезийских на горных склонах Офриды?
За грабителями — дикими кентаврами, за гостями-насильниками, похитителями серебряно-березовых лапиток, погнался Пейрифой сам-друг с Тезеем. Разлучился с новобрачной Гипподамией. А за ним другие лапиты.
Не простят лапиты лесным кентаврам смерть неуязвимого Кайнея. Не простят гостям пьяного разбоя у хозяина-хлебосола.
Говорили мошки комарам, говорили комары жукам, говорили жуки паукам: будто девушкой был некогда Кайней — не березкой, но почти что березкой, такой серебристой девушкой, лесной Кайнеей в темном ельнике, что сразу полюбилась она при встрече Посейдону. Не далась она в руки бога. Сказала владыке вод: «Не умеем мы, лапиты, менять личины, как умеете это вы, Крониды. Не хочу я быть березовой девой, хочу быть отважным древомужем. Если ты так всесилен над морями, обрати меня, Кайнею, в Кайнея, и тогда поведу я тебя к Филюре-Липе. А Филюра красивее всех красавиц».