— Миша! — сказал он. — Хочу рассказать тебе кое-что приятное. Мы как-то говорили с Хозяином о тебе, и он очень хорошо о тебе отозвался. Что ты хорошо работаешь и, главное, полностью изжил вредное влияние Троцкого, под которое ты одно время подпал.
Брат был совершенно спокоен и даже посмеивался, но у меня тревожно сжалось сердце: ведь в переводе на простой человеческий язык это означало: «Товарищ Кольцов! Печатания фотографий Троцкого в «Огоньке» после моего предупреждения я не забыл».
Ничего плохого, однако, не происходило. Брат продолжал работать на всех своих многочисленных постах, каждую свободную минуту диктовал продолжение «Испанского дневника». Не скрою, что часть кольцовского времени принадлежала Хулите Родригес, испанке переводчице. Она была руководительницей группы испанских детей, вывезенных с охваченной войной родины.
Глава седьмая
…За свою долгую жизнь мне довелось видеть много разных стран на различных меридианах и параллелях нашей планеты. И, если вдуматься, среди них шесть разных Германий. Я уже рассказывал о первой из них, увиденной глазами школьника-подростка. Во «вторую Германию», так называемую Веймарскую республику, я приехал в 1924 году уже взрослым человеком с опытом четырехлетней Гражданской войны в своей стране, профессиональным художником-журналистом. Вместе со мной поехала в Германию и моя жена, Рузя Борисовна. Такая поездка стала возможной, когда в результате нэпа рубль стал практически конвертируемой валютой и был разрешен выезд за границу гражданам Советской России.
Куда девалась та довоенная, сытая, вылощенная, надменная кайзеровская Германия? Передо мной была совсем другая страна, едва-едва оправившаяся от послевоенных тягот, еще терзаемая инфляцией, безработицей, внутренними неурядицами. Страну лихорадила нарастающая с каждым днем конфронтация непримиримых политических сил, партий, группировок.
Обывателей, так называемых средних немцев, не примыкающих ни к коммунистам, ни к нацистам, тревожит и пугает непредсказуемое будущее, и, чтобы заглушить эту тревогу, им необходимо во что бы то ни стало веселиться. И для этого существует берлинский Луна-парк.
…Два мальчугана лет двенадцати — четырнадцати в шутовских париках и с размалеванными лицами сидят на узеньких деревянных дощечках, как куры на насесте, примерно на двухметровой высоте над землей. Над их головами помещаются три цветных диска. Толпа нарядно одетых людей, тесня друг друга, непрестанно бомбардирует эти диски деревянными шарами, похожими на бильярдные. Много шаров летит мимо, но время от времени кто-нибудь попадает в цель. Тогда соответствующая дощечка автоматически опускается и один из мальчиков тяжело шлепается вниз на плоские брезентовые подушки, вызывая торжествующий гогот, улюлюканье зрителей. Это продолжается час, три, пять, и так — до полуночи.
По лицам ребят струится обильный пот, смешанный с пылью и белилами. Глаза их блуждают, ноги дрожат, но они по-прежнему паясничают, отпускают остроты хриплыми недетскими голосами, поощряют метких игроков, ободряют неудачников. Иногда, несмотря на специальную предохранительную сетку, деревянные шары хлопаются о головы и тела мальчиков, и это удваивает веселье публики. Что за дикая сцена? А это один из бесчисленных аттракционов знаменитого берлинского Луна-парка — огромной увеселительной машины, куда сегодня по случаю воскресного дня десятки тысяч берлинских приказчиков, чиновников, просто обывателей явились со своими женами или подружками вкушать заслуженный за неделю отдых и получать удовольствие.
Все мужчины удивительно похожи друг на друга манерами и повадками. Все одинаково одеты, все, без исключения, в одинаковых мягких шляпах. Все носят полосатые сорочки и галстуки, одинаково причесываются и стригут догола затылки.
Одинаково раскатисто смеются, зычно окликают знакомых, хлопают по плечу или по животу, пьют пиво, едят сосиски и танцуют. Над огромной территорией Луна-парка стоит неистовый гул от криков, хохота, женского визга, от зазывающих в различные павильоны пронзительных трубных звуков, грохота и лязга многочисленных оркестров и увеселительных механизмов, сложнейших технических сооружений, где посетители скользят, переворачиваются, проваливаются, спотыкаются, опрокидываются, вертятся, скатываются, окатываются водой, испытывают другие, столь же тонкие и изящные ощущения.
Берлин сиял, безукоризненно вымытый, аккуратно разутюженный и до блеска начищенный, с зеркально-гладкими мостовыми, в которых, как в полированной крышке рояля, красиво отражались бесчисленные огни фонарей, автомобилей и реклам. Предупредительно вежливый и подобострастный перед долларом Берлин поражал вопиющими социальными контрастами. На одном полюсе — тяжелый труд, голод, нищета, безработица, беспросветная борьба за существование обитателей Нордена — северных рабочих кварталов Берлина, на другом — бесстыдная спекуляция и коррупция, наглая, вызывающая роскошь и разврат Вестена (Западного Берлина): биржевики — «шиберы», богатые прожигатели жизни, содержатели всевозможных притонов и их обширная клиентура.
У роскошной витрины на Тауенциенштрассе, одной из самых фешенебельных улиц Вестена, еще не старый слепой мужчина молчаливо продает спички: нищенство безжалостно карается. На рукаве его желтая повязка с тремя черными кружочками — знак инвалида войны. Рядом собака-поводырь и тарелочка для монет.
Сияет уютными шелковыми абажурами знаменитое кафе «Эльдорадо» — место встреч гомосексуалистов. За столиками потягивают через соломинку какое-то питье мужчины в дамских платьях, с накрашенными губами и подведенными глазами. Дико и мерзко видеть, как элегантный господин в смокинге, выйдя из «Эльдорадо», усаживает в шикарный автомобиль рослого детину в нарядном вечернем платье с голыми напудренными плечами…
Раззолоченные швейцары маячат у входов бесчисленных кабаре, винных погребков, танцулек, варьете и прочих заведений, носящих самые зазывающие названия. Из ярко освещенных вестибюлей несутся гром джазов, хрюканье саксофонов, стоны гавайских гитар — Берлин веселится!
Германия именуется демократической республикой, президент ее — верноподданный кайзера Вильгельма фельдмаршал Гинденбург.
…Милому и культурному юноше-студенту, с которым мы познакомились случайно, я хочу на память вдеть в петлицу советский значок. Он вежливо отказывается.
— Очень нужно, — простодушно говорит он, — чтобы наци расквасили мне нос.
— Наци? Какие наци?
Мой собеседник удивлен: неужели я не знаю? Он объясняет, что так называют хулиганистых парней в коричневых рубашках с ремнями через плечо. Они носят нарукавную повязку с изображением крючковатого креста — свастики, ходят целыми шайками, вооружены хлыстами с тяжелыми свинцовыми наконечниками. Есть у них и ножи. Они скандалят и дебоширят в пивных, задирают прохожих на улицах, причем полиция делает вид, что не замечает этого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});