Читать интересную книгу Заезд на выживание - Дик Фрэнсис

Стало быть, снимок забрали затем, чтобы его уничтожить. Может, изображение на снимке и является ключом, указывает на истинного убийцу?

Я сидел, погруженный в размышления, и тут на столе зазвонил телефон.

Я с некоторой опаской поднял трубку. Но на другом конце линии раздался знакомый голос, я просто мечтал слышать его почаще.

— Что сказал врач? — первым делом спросила Элеонор.

— Сказал, что жить буду, — с улыбкой ответил я.

— Это хорошо, — протянула она. — Скажи, а как он считает, ты в состоянии пригласить меня сегодня пообедать?

— Он сказал, что это категорически противопоказано, — ответил я. — Что есть я должен только Дома, один. Это вопрос жизни и смерти.

— Что ж, тогда придется тебе распрощаться с жизнью, — со смехом заметила она. — Поскольку ты, солнышко, просто обязан повести меня сегодня «К Максимилиану», хочешь ты того или нет. Я хотел.

— Ну, как конференция? — спросил я ее. Она находилась на двухдневном международном симпозиуме по ветеринарии, проходившем в Лондонском ветеринарном институте.

— Скука, — ответила она. — Послушай, мне надо бежать. Сейчас начнется лекция о слепой кишке и ее роли при коликах.

— Звучит заманчиво, — сказал я.

— Что угодно, только не это, — ответила Элеонор.

— Ладно, договорились, у входа в ресторан в семь тридцать.

И не успел я даже попрощаться, как она повесила трубку. Я подумал, что Элеонор решила поехать на симпозиум лишь для того, чтоб провести ночь в лондонской гостинице и вечер со лигой в ресторане.

После моего падения в Челтенхеме мы виделись раза четыре или пять.

— Типичный случай, — заметила она, входя в палату вскоре после того, как я очнулся.

— Чем же типичный? — спросил я.

— Проторчала возле его койки в ожидании, когда он придет в чувство, почти три дня и три ночи. И на тебе, когда надо выходить на работу, тут он, бац, открывает глаза.

Я криво улыбнулся ей:

— Ты не обязана была… сидеть.

— Да, не обязана, — ответила Элеонор. — Но хотела.

А что, здорово, подумал я.

Она приходила ко мне еще два раза на той же неделе, пока меня держали в больнице Челтенхема. И помогла, когда меня перевозили домой, на Рейнло-авеню.

Сколь ни покажется странным, но первые две недели после выписки мне разрешалось лишь лежать плашмя на спине или стоять, причем абсолютно прямо. Сидеть можно не более нескольких минут в день, сказали врачи. Это сильно осложняло жизнь — поехать куда-нибудь на машине было невозможно. «Скорая» доставила меня домой на носилках, поднимался по лестнице я самостоятельно, поджав одну ногу и опираясь на костыли. Элеонор поднималась следом, страхуя меня от падения, чем еще больше затрудняла процесс.

В тот первый день дома она осталась ночевать у меня, в той комнате, где семь с половиной лет тому назад мы с Анжелой наклеили веселенькие обои с плюшевыми медвежатами, готовя ее как детскую к рождению сына. У меня так и не поднялась рука что-либо переделать здесь. И я понял, что с тех пор, как отец уехал после похорон Анжелы домой, Элеонор стала первым человеком, переночевавшим в моем доме за долгое время. И не то чтобы я так отбивался от гостей, просто ни разу не пригласил никого из них переночевать. С тех пор прошло много времени, и одновременно казалось: эти семь лет пролетели как один миг.

И еще мне показалось, что Элеонор испытывала неловкость, оставшись у меня, как, впрочем, и я тоже. Перед тем как вернуться в Лэмбурн, она провела в Барнсе всего одну ночь, но ни разу не навестила меня с тех пор, хоть мы и встречались пару раз на нейтральной территории и часто перезванивались.

Она мне нравилась. Очень нравилась. Но я далеко не был уверен, что готов к серьезным отношениям. Я уже привык к одиночеству. Привык обслуживать себя сам и не беспокоиться, что поздно приду домой, если задержался на работе. Возможно, меня даже начал устраивать такой образ жизни, и я вовсе не собирался менять его.

Что тем не менее не мешало мне с нетерпением ждать нашей сегодняшней встречи. И в одноногой моей походке даже появилась какая-то пружинистость, когда я в семь часов вышел из здания конторы на поиски такси.

Джулиан Трент стоял у ворот, выходивших на Теоболд-роуд. Стоял, привалившись спиной к кирпичной кладке одной из опор, и, едва выйдя из двери, я заметил его. Впрочем, на этот раз он и не пытался затаиться, как было во время нашей встречи в ноябре, когда он прятался между машинами, чтоб затем напасть на меня с бейсбольной битой.

И я сразу понял: бежать нет смысла. Какую скорость я могу развить на одной ноге и двух костылях? Вряд ли мне удастся обогнать двухлетнего ребенка, а уж о том, чтоб удрать от крепкого, физически сильного парня двадцати четырех лет, и речи быть не могло. И тогда я развернулся лицом к нему, и он наблюдал за тем, как я, медленно ковыляя, преодолевал разделявшие нас ярдов шестьдесят или около того. Он даже выпрямился, перестал прислоняться к кирпичной опоре. И я от души понадеялся: подонок не замечает, как бешено колотится сердце у меня в груда.

И вот он сделал несколько шагов навстречу. И я тут же пожалел, что не вернулся в контору сразу же, как только заметил его. Еще хорошо, отметил я про себя, что он явился сегодня без своего надежного помощника, бейсбольной биты. Впрочем, кто его знает, она может появиться в любой момент. Он собрался что-то сказать, но я его опередил.

— Какого черта тебе надо? — крикнул я.

Он, похоже, немного растерялся, потом огляделся по сторонам, словно опасаясь, что кто-то может меня услышать. В семь вечера погожим майским днем Теоболд-роуд была улицей весьма оживленной, мимо ворот непрерывным потоком шествовали прохожие. Услышав мой крик, несколько человек обернулись, но никто не остановился.

— Ты что, оглох? — не унимался я. — Спрашиваю: какого черта тебе здесь надо?

Его нервировала такая реакция. Он явно этого не ожидал.

— Послание получил? — спросил он.

— Ты об этом, что ли? — крикнул я, вытаскивая конверт из кармана брюк. Потом взял и демонстративно разорвал его вместе с содержимым надвое, а затем — на мелкие кусочки. К этому времени Трент находился менее чем в десяти ярдах. Я подбросил клочки бумаги в воздух, они приземлились у самых его ног.

— А теперь вали отсюда! — громко закричал я.

— Перестань орать, — сказал он.

— С какой такой стати? — еще громче прокричал я, голос эхом разнесся у стен здания. — Что, испугался, да?

— Заткнись, — злобно прошипел он.

Но я не унимался, мало того, даже грозно взмахнул одним из костылей.

— Я заткнусь, когда ты отвалишь и оставишь меня в покое!

Он нервно сжимал и разжимал кулак правой руки. Возможно, уже пожалел, что не захватил с собой бейсбольную биту.

— Делай, что тебе сказано, — еле слышно, но угрожающе произнес он, точно хотел компенсировать мою крикливость.

— Это почему? — снова громко крикнул я. — С какой такой радости? Кому это надо, а? На кого работаешь, подонок ты эдакий? Убирайся, и чтоб никогда в жизни я больше тебя не видел и не слышал! Не смей высовываться!

Тут уже многие обернулись на нас, а один мужчина остановился и уставился на Джулиана Трента. Тот, похоже, занервничал.

— Ты об этом пожалеешь, — прошипел он сквозь крепко стиснутые зубы, — Еще как пожалеешь!

С этими словами он развернулся, прошел мимо ворот и уставившегося на нас зеваки и направился по Теоболд-роуд в сторону Клеркенвелла. Я стоял еще с минуту, глубоко втягивая ртом воздух. И думая, что совершил большую ошибку. Возможно, Трент прав, я еще пожалею об этом. Но подчиниться сразу и безоговорочно — нет, это не выход. Я не допущу, чтоб мне диктовали условия, и отец, и Элеонор тоже не допустили бы. Сдаться под угрозами — это означает, что в будущем последуют все новые и новые. И Джозеф Хьюз, и Джордж Барнет сдались по первому же требованию, и к ним пришли снова.

Я понимал, что на протяжении последних нескольких месяцев испытывал самые противоречивые чувства, думая о процессе над Стивом Митчеллом. Если его признают виновным, Джулиана Трента или того, кто за ним стоит, мне бояться нечего. Если оправдают и освободят, я могу ходить с высоко поднятой головой и радоваться тому, что правосудие восторжествовало. И одновременно — опасаться мести.

И тут вдруг я почувствовал, как важно для меня выиграть этот процесс. Если Митчелл невиновен, а я был в этом уверен, тогда мне придется найти способ доказать это. И одновременно я должен выяснить, кто же совершил убийство.

Пока что я не сомневался: его признают виновным просто потому, что нет никаких доказательств обратному. Но даже косвенных свидетельств будет достаточно, чтоб вселить сомнения в умы и души присяжных. Да, ДНК Митчелла на месте преступления обнаружено не было, зато кровь Барлоу и ДНК Митчелла нашли на сапогах последнего и в его машине — одно это сильно осложняло позицию зашиты. Будь я обвинителем по делу, то в вынесении вердикта «виновен» не сомневался бы. Даже сэр Джеймс Хорли, королевский адвокат, который должен возглавить защиту, был уверен в виновности своего клиента и предлагал мне навестить его в тюрьме и уговорить сделать чистосердечное признание. И еще у меня создалось впечатление, что сэр Джеймс уже был не рад, что взялся за это дело, и предпочел бы назначить меня вести его. А потому я подозревал, что он найдет вескую причину не ехать в Оксфорд в первый день слушаний, а затем использует это как предлог и вовсе не принимать участия в процессе. Что вполне меня устраивало.