вступил в связь – налево с 6-м Финляндским полком, направо с частями среднего участка (124-й и пограничной дивизиями), подчиненными командиру 5-го Финляндского полка; последние без боя выдвинулись вечером в район Утеха. Ночью 494-й полк был изъят из моего ведения и вошел в средний участок.
II батальон (без 5-й роты), более слабый качественно и не энергично предводимый, натолкнулся у д. Адамчишки и в перелесках по соседству на ожесточенное сопротивление немцев, которое оказалось сломанным только тогда, когда немцы оказались обойденными с фланга и тыла I батальоном и действовавшими с последними пограничниками. Две роты II батальона несомненно принимали горячее участие в бою. Куда делись немцы, находившиеся перед II батальоном, было не совсем ясно – частью рассеялись, частью были перебиты. В лесном бою части II батальона и пограничники настолько перепутались, что ни ротные командиры, ни командир батальона не могли отдать себе отчета, кто, где, когда и с кем дрался. Отдельные группы II батальона прорывались в лесу между немцами с самого начала и были одновременно с I батальоном в Дукштах.
Уже в начинающейся темноте II и III батальоны, далеко еще не в полном составе, двинулись по перекрещивающимся направлениям занимать знакомые им участки: III батальон – левый, у Дукшт, II батальон – правый; I батальон, выдвинув одну роту в район Тржецякишки, с охранением в сторону Кемели, постепенно собирался в полковой резерв к Шавлишкам. Потери моего полка за 29–30 августа были незначительны: 33 убитых, 240 раненных, 35 пропавших без вести – преимущественно не разысканных в лесу убитых, 2 раненных офицера. У пограничников потери были ничтожные, за исключением энергичной 8-й сотни, потерявшей 2 убитых, 17 раненных, 2 пропавших без вести. В 494-м полку потери были около 50 человек. Несмотря на ничтожность этих потерь и на то обстоятельство, что в 6-м полку они довольно равномерно распределялись по ротам (за исключением 2 рот II батальона), наличность людей в ротах и пограничных сотнях вечером 30 августа была невелика: оставалось еще много бродячего элемента, разыскивавшего свои части; другие стрелки выносили раненых и еще не вернулись. Наконец образовалась нештатная команда из добровольцев I батальона – свыше сотни, под командой прапорщика К., ожидавшая полной темноты, чтобы начать откатывать в наше распоряжение немецкие пушки и зарядные ящики, находившиеся за нашим проволочным заграждением.
Около 21 час. телефонная связь со штабом дивизии восстановилась; по-видимому какой-то бродячий немец в нашем тылу умышленно перерезал провод в нескольких местах. Я сообщил начальнику штаба дивизии Шпилько об отправке мной пленных, о подъеме духа полка вследствие успешной атаки и спросил когда прибудут запряжки для захваченных орудий. «Каких орудий?» с удивлением ответил мне начальник штаба дивизии. «Да тех самых, о которых и говорил начальнику связи дивизии 3 часа тому назад, когда он мне сообщил о взятии батареи 5-м Финляндским полком». «5-й полк никакой батареи не брал». Недоразумение выяснилось: 5-й полк только обозначил переход в наступление и вперед вначале вообще не продвигался; мой правый фланг во время наступления был совершенно открыт, и если бы наступление гвардейского корпуса не связывало немцев по рукам и ногам, они жестоко могли бы наказать нас фланговым ударом. Миловский давал умышленно неверную ориентировку: в традиции нашего штаба дивизии было сообщать полкам ложные сведения об энергии и успехах соседей, чтобы пробудить дух соревнования, подтолкнуть вперед, изъять беспокойство за фланги.
Миловский имел поручение сообщить мне ложные данные о взятии моим соседом справа батареи. Когда же я в ответ заявил о 3 батареях, взятых 6-м Финляндским полком, то он даже обиделся на меня: он подумал, что я разгадал его ложную информацию и отвечаю на нее насмешкой. Узнав, что пушки подлинные, немецкие, каких давно в 10-й армии никто не видел, штаб дивизии заволновался: очень скоро запряжки были высланы, началось обсуждение наград.
Ночь на 31 августа в 6-м полку прошла беспокойно. Прапорщик К. был избран мной для откатки пушек на том основании, что он первым оказался у немецких орудий и был естественный кандидат на высшую награду. Если бы я лучше разбирался в людях и более основательно изучил полк, я конечно воздержался бы от того, чтобы выдвигать К. в главные герои. Его партизанские тенденции, нежелание действовать регулярно, под командой непосредственного начальника, были неисправимы. В данном случае, когда все шло успешно, они вытолкнули его вперед, но в критические для полка минуты выдвигали его во главу беглецов. Первое, что сделал этот младший офицер I батальона, когда его рота углубилась в лес, это отбиться в сторону – не случайно, а с дюжиной спевшихся с ним полуразведчиков – полупартизан. Эта группа, избегая столкновения с немцами, перебралась на северную опушку леса, увидела в стороне немецкую цепь – около взвода – перестреливавшуюся с нами, и открыла огонь ей во фланг. Немцы бежали к Дукштам, группа К. бежала наравне с ними, в 200 шагах сбоку, – настоящее параллельное преследование, очень стеснявшее немцев, имевших с другой стороны основного врага – роту I батальона. Немцы не имели возможности остановиться, не допустив К. еще дальше им в тыл. В этом беге немецкий взвод понес тяжелые потери, задохся и расстроился. Вправо от К. оказались отступающие немецкие батареи. Он открыл по ним огонь, стреляли помимо него и еще 2–3 кучки из состава I батальона и 9-я рота, но когда немцы бросили орудия, К. оказался первым у немецких орудий. Это фактически ничего не означало, и прапорщик Ходский, стрелявший по орудиям с другой стороны, разумно сделал, не выслав к ним даже дозора, а занял окоп и продолжал бой с живыми немцами.
Но в пехоте есть свои предрассудки, которые игнорировались Ходским – сесть первым на неприятельскую пушку, вступить в фактическое владение захваченным трофеем. Героем такого предрассудка и явился К. Мое представление его к ордену Георгия глубоко обидело ряд других гораздо более достойных офицеров, но никто мне не сказал о нем дурного ни слова, даже командир роты, распоряжения которого К. игнорировал с самого начала боя. Офицеры инстинктивно уклонялись от всего, похожего на донос или на проявление зависти, и от этого информация командира полка очень страдала. Всего своими глазами не увидишь.
К. отвратительно организовал откатку орудий. Одна пушка была доставлена мне еще засветло. Это была не скорострельная пушка, совершенно устарелой системы 1896 г.; мы такими пушками еще считали возможным пользоваться в небольшом количестве в 1904 г., вследствие наличия у них гранаты, необходимой для разрушения каменных построек. Заставить русского солдата и офицера драться с такой устарелой уже в момент своего рождения