Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Видать, растравила себе душу воспоминаниями Настасья — замолчала и отвернулась. Данилка изогнулся, заглядывая в лицо, — не плачет ли? Нет, не плачет, глаза сухи…

— Настасьица… — когда молчание затянулось, напомнил о себе Данилка.

— Да, вот так он ехал за мной и ждал, пока обернусь. И глядит он на меня, улыбается, словно говорит: моей будешь! Я насилу с собой совладала. Все девки о женихах мечтают, а такой красоты никому и во сне не привидится. Потом стала я понемногу с этой гадюкой Егоровной сговариваться… Она в церкви перед образами слово дала — хочет княжич на мне повенчаться. И он тут же — смотрит из дальнего угла, усмехается… Потом я в сад вышла, он в переулке к забору подошел, словечком перемолвились. И увел он меня, дуру! Спрятал в высоком тереме, и там я с ним жила. На рождество Ивана Крестителя я из дому ушла, а на великомученицу Катерину беда и стряслась. Я его возьми да и спроси: Саввушка, когда ж повенчаемся? Вот уж пост наступил, потом — Рождество, Святки, а зимний мясоед, говорят, будет короток, Великий пост начнется рано, а ты родителям еще, поди, и словом не обмолвился? А он мне в ответ и рассмеялся. Дура ты, говорит, дура, нешто на таких дурах венчаются? Живем — и ладно, поживем еще. Как я оземь не грянулась, до сих пор не понимаю… А ведь уже дитя носила… Как раз сказать ему хотела…

— У тебя ребеночек есть? — снова ни к селу ни к городу спросил Данилка. Но она не обиделась.

— Есть, Данилушка. В богаделенке при Моисеевском монастыре растет. Но ты меня не кори! — Настасья даже отшатнулась от парня. — Лучше моей доченьке не знать, не ведать, какова ее мать стала! Родилась доченька в один годок с царевной Марфой Алексеевной, только моя-то малость постарше будет, я ее в Успенье Анны-праведницы родила, а государыня Марья Ильинишна свою — на семьдесят апостолов. А вскоре после того моровое поветрие случилось, за патриаршие грехи. Мы из Москвы успели уйти, меня купец увез казанский, я с ним тогда сошлась. И Анюте моей матушки-черницы сказали — твои, мол, сирота, родители от чумы скончались. И точно — хуже чумы мне моя жизнь, а тому Савве не только что чумы — огненной печи было бы мало!

Данилка молчал. Ярость Настасьи ошеломила его. Он и понимал, что за такой грех женщина не прощает, и дико было ему узнавать, какие невзгоды прячет языкастая девка, в придачу не чужая, а его же собственная кума…

— Жалеешь? — вдруг спросила Настасьица.

Он не знал, что отвечать.

— Хорошо хоть не врешь… И то — с ума ты съехал, что ли, зазорную девку жалеть? А теперь слушай, свет.

Настасьица сделалась строга, жестка, яростна, но тихой и ледяной яростью.

— Слушай, говорю! Я такое сказывать буду, что ушам не поверишь. Однако коли хочешь клубочек размотать и догадаться, кому та баба, Устинья, и та сваха помешали…

— Хочу, а то как же.

— Упрям ты, куманек, за это и люблю. Я твое упрямство сразу разглядела. Слушай же! Тебе первому открою. Как поняла я, что Савва на мне венчаться не собирается, да как дитя во мне расти принялось, всполошилась я. Ну, думаю, есть у меня разлучница! То любил-тешил-миловал, а то вдруг я ему — дура! И стала я вокруг княжьего двора петли вить. Девки-то дворовые меня в лицо не знали. То с одной, то с другой словечком перемолвлюсь, и все к тому клоню — не собирается ли Савва Протасьевич жениться да не высватал ли ему Протасий Тихонович боярышню? И узнаю я, что за Арину-то Протасьевну, за княжну, уж сватались, и сам князь вроде не против был, однако Савва Протасьевич как белены объелся — не хочет отдавать сестрицу, да и только!

Тут Настасьица нехорошо засмеялась.

— Девка у них есть, Анисья. Говорят, с лица не воду пить, да только на ту Анисью поглядишь — дня два есть не захочешь. Угревата лицом и страшна, аки сатанаил, прости Господи…

— Аки кто? — недослышал Данилка.

— Как смертный грех! Все рыло в прыщах и нос едва ли не свиной щетиной порос, — столь безжалостно описав бедную девку, Настасьица продолжала: — Вот я и подумала: редко бывает, чтобы такая уродина была дурочкой незлобивой, по глазам видать — умна и завистлива! Я к ней. А я как с Саввой жила, и наряжалась, и украшалась, и знала я одну старушку, она мне притирания носила. Взяла я у той старушки траву чистотел и еще иных трав она добавила, отвела я Анисью в сторонку и говорю — возьми, свет, настаивай да и умывайся на утренней и вечерней зорях. Она — гордая: сколько с нее за снадобье возьму, спросила. Я ей: на свадьбу позовешь, тем и сочтемся! Но она в доброту мою не поверила — и правильно сделала…

Настасья поправила лучину в светце, щелчком сбила обугленный конец.

— Я, куманек, недобрая. Слово держу — это да, а разжалобить меня трудно. И не пытайся! Денег в долг и под залог не дам. А коли кто полюбится — так подарю!

Данилка решительно отодвинулся. Слыхивал он о бабах и о вдовах, которые платят полюбовникам. Но такое дело было не по нему. Ведра с водой по обледенелой крутизне ради спасения жизни таскать было не унизительно, а вот брать от бабы деньги за блудную радость ему претило.

— Да что ты дергаешься! Ты мне кум! А куму с кумой — не велено, вот и у батьки Ефимия спроси! Слушай дальше, — велела Настасьица. — Догадалась та Анисья, вокруг кого я петли вью. И говорит мне как-то — ты, девка, там поищи, где никто искать сроду не догадается. Вроде ни к селу ни к городу говорит, однако ж я смышленая. А сама-то там искала — спрашиваю. Искала, говорит, и нашла, да что с находкой делать — ума не приложу. На тот свет раньше времени неохота. А встречались мы с той Анисьей потаенно, я вроде как другим девкам на продажу всякий швейный приклад по малой цене приносила, и с ней потом словечком перемолвлюсь. Тут я ей возьми да и брякни: видать, обидели тебя тут, девушка, так давай начистоту: коли находкой поделишься, я и за тебя, и за себя посчитаюсь! Не удержалась. А что, коли бы и Анисья со мной играла, как я с ней? Но уберегла меня матушка Пресвятая Богородица. И знаешь ли, что обнаружилось?

— Откуда мне знать? — буркнул Данилка, которого вовсе девичьи тайны не волновали, а слушал он Настасью лишь потому, что говорила настойчиво и увернуться было никак невозможно.

— Да, куманек, знать этого никто не мог, потому что человеку богобоязливому, вот как мы с тобой… — Она помолчала, усмехнулась, но упреков, каких бы заслуживала зазорная девка, в любое время готовая лечь с первым встречным, не услышала. — … ему такая мерзость и на ум не взойдет. Все еще не понял?..

Ярость была на лице Настасьицы, когда не задала она этот невинный вопрос, а скорее уж прорычала.

— Не-е!.. — Данилка помотал головой.

— Никогда не слыхивал, что и между братом с сестрой блуд бывает?

— Да Господь с тобой! — сердито возразил Данилка.

Долгий и малопонятный рассказ Настасьи вылился в откровенную чушь, и парень не знал, как же теперь завершить странную беседу.

Настасья встала, подошла к образам, встала перед ликами глаза в глаза и широко перекрестилась.

— Крест еще могу поцеловать, — сказала она. — А теперь слушай да примечай!

Девка встала перед Данилкой, словно закаменев, и он явственно ощутил холод, как от промерзшего валуна.

— Коли та Аринка с братом жила, стало быть, уж порченая. И замуж ее отдавать придется не за равного, а такого дурака поискать, что наутро после свадьбы и не пикнет. Уж знает ли князь Протасий Тихонович или не знает — дело десятое. Довольно того, что Савва Протасьевич знает. А он горяч! К кому привяжется — целиком завладеть норовит! Так и со мной было. Да только со мной он баловался, а сестру, видать, любит… Теперь же что получается? Нельзя ее чересчур долго в девках держать — или в обитель, или под венец, ей же лет немало, двадцать два или двадцать три уже. Иначе подозрительно — нет ли какого изъяна? Бывает, что и глухонемые девки рождаются, и кривобокие, и такие, что нога вихляется, ступить на нее невозможно. Вот ежели со стороны смотреть — какого беса князь дочку замуж не отдает? В обитель решил отдать — так самое время! А не отдает — значит, невеста с изъяном, и такого жениха ищут, чтобы ее род для него все телесные немощи перевесил. А теперь подумай — ведь всякий, кто к Аринке посвататься вздумает, прежде захочет узнать, в чем там закавыка!

— Захочет, — согласился Данилка.

— А Гвоздь-то — княжича Обнорского верный слуга. Вот и разумей, с чего его ночью сваху Тимофеевну убивать понесло! Проведала, видать, что-то сваха.

— Так то — сваха! А Устинья?

— Про Устинью точно тебе не скажу. Но судя по тому, что свахи Тимофеевны девка к Устиньиному двору прибегала, было между ними сговорено, что Устинья, как разведает, явится и доложит. Должно быть, сваха ее не дождалась и девку послала поглядеть, не стряслось ли чего. Кабы ты девку не спугнул, она бы по Конюшенной слободе пошла, кого-нибудь из баб бы спросила — мол, куда Устинья-то подевалась. А ты сдуру за ней погнался, вот она и не узнала, что Устинью мертвую нашли. А кабы узнала — тетку бы свою предупредила! И они бы к кому-нибудь из родни перебрались. Что — складно выходит?