только один – выбираться наружу и принимать бой. Пробовать выкатываться поочередно и делать по одному-два выстрела, как это изначально планировал Терехин в поединке с вражеской артиллерией, в бою с самыми сильными бронемашинами вермахта не получилось бы. Вся разница в том, что артиллерийская батарея открыта и неподвижна, достаточно попасть осколочным снарядом даже вблизи ее, чтобы расчеты получили ранения – защитные щитки спасают разве что от осколков. А вот танк нужно разглядеть, поймать в прицел, удачно выстрелить, но ведь вражеский экипаж также целится в тебя, также стреляет. И пока ты покажешься из низины и займешь позицию для ведения огня, бронебойная болванка уже твоя… Кроме того, немец движется, того и гляди зайдет с флангов!
Еще можно было бы сдать из укрытия кормой, подставив под слепой снаряд моторное отделение, ведь риск, что фрицы откроют слепую стрельбу сквозь дымовую завесу, был велик. Но в случае успеха несколько секунд смогли бы отыграть, да и появились бы не там, где противник ждет, а обошли бы завесу краями… Но комвзвода, который должен был быстро принять решение и у которого не было времени взвесить все за и против, свой выбор сделал.
Теперь экипажам оставалось лишь принять бой.
Глава 16
27 августа 1942 года
Декретное время: 17 часов 51 минута
Район высоты 135,4 Три кургана. Танковый взвод лейтенанта Терехина
Несмотря на все опасения советских экипажей, фашисты не стали спешить с выстрелами, решив бить наверняка, когда обе «тридцатьчетверки» целиком пройдут молочную дымку. «Тридцатьчетверка» Игоря Косых рванула вперед – механ, каждую секунду ожидавший тяжелого удара по броне, инстинктивно увеличивал скорость, желая увести машину из-под обстрела. А младший лейтенант, в качестве средства обзора располагающий лишь узким оптическим прицелом, не останавливал мехвода, не успев еще поймать в перекрестье штатного ТМФД-7 вражескую машину…
В большей степени повезло Василию Терехину: едва его танк миновал полоску завесы, как он разглядел одну из «четверок» и, бешено крутанув маховики вертикальной наводки и поворотного механизма башни, резко скомандовал Кондратьеву:
– Короткая!!!
«Тридцатьчетверка» замерла как вкопанная, а в следующее мгновение практически синхронно ударили три орудийных выстрела.
Дистанция маневренного боя в один километр на деле была непривычна танкистам обеих сторон. В 1941 году огонь открывали чаще всего за полкилометра – что советские, что германские экипажи. На этом расстоянии броню пока еще достаточно слабо защищенных панцеров брали танковые сорокапятки Т-26 и БТ, на этой же дистанции для «троек» и «четверок» были хотя бы относительно уязвимы борта Т-34. Правда, в танковых засадах последние могли поупражняться в точности стрельбы по неспешно катящим колоннам вражеской бронетехники за тот же километр… А теперь новые, удлиненные орудия позволили немцам открывать эффективный огонь на немыслимых ранее полутора тысячах метров. Но даже их хваленая цейсовская оптика давала то же самое 2,5-кратное увеличение, что и оптика советских боевых машин. И попасть по вырвавшейся вперед стремительно движущейся «тридцатьчетверке» Игоря Косых смог лишь один германский экипаж…
Снаряд одной из «четверок» прошел в метре от башни Т-34, тряхнув машину динамическим ударом, а вот выстрел танка старшего офицера был более точен – его наводчик целил в середину корпуса, в район уязвимого люка механика-водителя. Прошедшая по внутренним нарезам длинноствольного орудия болванка разогналась до девятисот метров в секунду и в следующее мгновение проломила корпус замершего, словно налетевшего на преграду танка, пополам разорвав тело мехвода… «Тридцатьчетверку» уже не могли спасти «обвесы» на броне – дистанция боя сократилась на полкилометра от первоначальной.
Ответный выстрел Терехина не нашел цели, болванка лишь вскользь чиркнула по чуть скошенным по бокам броневым листам башни панцера. Однако удар вышел крепким, сбив с ног и командира взвода, и заряжающего. Сбросило с кресла и наводчика, а мехвод тут же включил заднюю скорость, откатывая «четверку» назад. Между тем возбужденный обер-лейтенант, вскочив на ноги, уже вызывал по рации подчиненных:
– Второй русский стреляет в нас! Срочно заткни его!!!
Лейтенант, командир второй машины, принял приказ и уже командовал наводчику:
– Курт, не спеши с выстрелом, наведи орудие точно в цель! На тебя работает весь экипаж, мы не должны промахнуться во второй раз!
…Игорь Косых не сразу пришел в себя. А когда открыл глаза, то перед его взором предстала лишь кровавая пелена. Проведя по лицу тыльной стороной ладони, он ощутил под пальцами что-то горячее и влажное. Кровь.
Тут же вернулась память, и младший лейтенант рывком встал, ощущая тяжелый, густой запах крови и порванных человеческих внутренностей. Вниз смотреть не хотелось, но все же Игорь испытал легкое облегчение оттого, что сумел встать – ударив чуть выше, болванка могла ведь достать и его ноги…
Рядом зашевелился, приходя в себя после тяжелого удара о броню, заряжающий-башнер, а командир машины привычно занял место наводчика, приникнув к визиру прицела и повторно смахнув с лица кровь, обильно текущую из рассеченного лба. Сейчас это была недостойная внимания мелочь, как и то, что из моторного отделения потянуло дымом и запахло горелым. Покидать «тридцатьчетверку» с исправным орудием до настоящего огня было нельзя, да Косых и не собирался, горя желанием поквитаться с врагом.
Немецкий панцер он поймал на прицел еще до попадания болванки в его машину. Тогда не успел дать команду мехводу на «короткую», но сейчас он четко видел замершую «четверку» и быстро навел перекрестье оптики под основание башни, после чего зажал левой ногой педаль спуска.
Грохнул выстрел, лязгнул затвор, выбрасывая стреляную гильзу. Германская машина, за секунду до того пославшая в полет собственную болванку, даже дернулась вперед, но в следующее мгновение чудовищный взрыв сорвал башню с погон и подбросил ее на несколько метров в воздух! Советский снаряд БР-350 проломил пятьдесят миллиметров крупповской брони и попал в боеукладку, вызвав мгновенную детонацию… Однако рядом с неподвижной «тридцатьчетверкой» Игоря Косых уже вовсю горел танк комвзвода Василия Терехина.
Русский лейтенант успел сделать второй в этом бою и последний в жизни выстрел, прежде чем сразу две бронебойные болванки поразили его машину. Смерть экипажа была мгновенной – так же, как и в немецком панцере, произошла детонация уцелевших осколочных снарядов.
Но и командир взвода не промахнулся по замершей для выстрела «четверке» обер-лейтенанта. Его снаряд вломил внутрь шаровую установку курсового пулемета, буквально срезав голову стрелку-радисту и оторвав стопу дико заоравшему от боли заряжающему. Кроме того, осколками брони серьезно ранило мехвода. Чудом не пострадавший офицер шумно дышал, раздувая ноздри, с ужасом и омерзением смотря на оторванную голову подчиненного, и пришел в себя только с поворотом башни танка.
– Проклятье,