Читать интересную книгу Призрак Мими - Тим Паркс

К тому же в тюремной жизни имелись свои плюсы. В унизительном обращении, в убогой одежде, скудной пище и компании заключенных Моррис быстро обнаружил своеобразный опыт, обогащавший его взгляд на мир. Словно бы ему, как Данте, разрешили прогуляться по аду, посмотреть на людские грехи и Божьи кары, памятуя, что сам он не принадлежит к сонму отверженных. Но невзирая на подобные преимущества, Моррис вовсе не собирался задерживаться здесь надолго.

В камере он без устали рисовал распятия и вел дневник, посвященный Мими, заполняя страницу за страницей философскими диалогами, страстными признаниями и фантастическими историями. Все странности придумывала она сама – у нее так хорошо получалось. Когда время тянулось совсем медленно, он занимался психоанализом соседа; и это вроде бы тоже выходило неплохо. Несомненно, сокамерник под его влиянием сильно изменился в лучшую сторону. Моррис даже подумывал, если им все-таки удастся надолго запрятать его в тюрьму, получить за это время магистерскую степень, а то и написать докторскую диссертацию по психологии. Он всегда интересовался этой дисциплиной, а материала для исследований в тюрьме хоть отбавляй. Едой Моррис старался не увлекаться, дабы поддерживать форму. На свободе ждало столько трудов: переезд в Квинцано, восстановление Вилла-Каритас, реорганизация компании на более высоком уровне, чем прежде.

Засыпая по вечерам, Моррис погружался в блаженный покой. Так бывало всякий раз, стоило вызвать ее дух. Он вспоминал: вот Мими на пляже в Римини – черные, с едва заметной рыжинкой, волосы, запах ее кожи и лосьона. Вот она пьет кока-колу в баре – голова запрокинута, губы приоткрыты, глаза сияют. А вот в отеле: Моррис вошел, едва успев смыть кровь с рук, и обнаружил, что Мими позволила ночной сорочке соскользнуть с пышной груди. Тогда впервые он увидел пленительную наготу ее юного, цветущего тела. Что за жизнь была, истинный рай!

Но Моррис не распалял себя рукоблудием: просто постоянно держал в уме идеальный образ Массимины, так же как когда-то, подростком, вспоминал покойную мать. И вот как-то раз, явившись ему в одной из таких грез на сон грядущий, Мими очень доходчиво объяснила, что нужно сделать. Моррис даже вспомнил про ангела, который разверз узы апостола Петра, отворил ему двери темницы и провел мимо стражей. Только Мими была еще более бестелесным духом. Кто бы мог представить ее?

Духовник, которого велела вызвать Мими, оказался молод и доброжелателен. Он носил модные очки в золотой оправе и был явным либералом, что, к сожалению, не вписывалось в план разговора, продуманный Моррисом. Однако привычка обходиться тем, что ниспослал Господь, уже сделалась второй натурой. Он объяснил священнику, что хотя и не совершал никакого преступления, заточение вызвало у него своего рода духовный кризис на почве религии. Он успел многое передумать за это время; зрелище людских страстей и страданий привело к убеждению, что вся его прежняя жизнь преуспевающего бизнесмена лишена смысла – это не более чем алчная погоня за фантомом гедонистического благополучия. Священник даже глазом не моргнул, услышав этот перл.

Но кое-что еще не дает покоя, продолжал Моррис свой монолог. Падре внимательно смотрел на него, и Моррис обратил внимание на свежий порез от бритья в опасной близости к маленькому вздернутому носу. Дело в том, что Моррис обратился в истинную веру больше года назад, но лишь ради женитьбы на Паоле. Он лгал перед Господом о своих грехах и раскаянии, ибо считал Церковь не более чем простой формальностью, вроде печати на документах. Он даже не верил в Бога, и все это время на совести лежал тяжкий груз, но об этом он не мог ни с кем поговорить. Моррис посмотрел священнику в глаза и склонил голову. Теперь он хочет исповедоваться по-настоящему и почувствовать, что принят в лоно Церкви Христовой.

Священник извлек из складок сутаны ежедневник с логотипом «Ридерс Дайджест» и назначил дату исповеди. Таким образом, через два дня в час послеобеденного отдыха Моррис преклонил колена в исповедальне бетонной часовенки и рассказал, в числе прочего, что несколько лет назад был влюблен в сестру своей жены и сожительствовал с нею, пока ее не похитили и не убили. На Паоле он женился только потому, что та напоминала ему Массимину, с чьей душою он по-прежнему чувствует тесную связь – часто видит ее в снах, а то и наяву в образе Мадонны и других святых, постоянно думает о ней. В результате отношения с женой охладились, будто они и не супруги вовсе. Конечно, им с Паолой приходится решать сотни бытовых вопросов – домашнее хозяйство, стол, автомобили и так далее, – но по-настоящему они не поговорили ни разу, тем более теперь все эти внешние стороны жизни, буржуазное накопительство и прочее кажутся полной бессмыслицей. Даже во время близости с женой он представлял на ее месте Массимину и иногда даже называл Паолу именем сестры. Потому он чувствует перед ней огромную вину и в то же время как бы парализован, не способен двигаться вперед, быть честным и справедливым даже наедине с собой.

Так Моррис распространялся минут двадцать, изредка отвечая на уточняющие вопросы исповедника, кое-что поясняя по его просьбе, но в основном он упирал на то, хочет избавиться от мучительной болезни, которая кроится в глубинах его подсознания – и отравляет ему существование. И в последнее время это наваждение стало столь тягостным, что недавно он совершил такие извращенные поступки, о которых раньше и подумать не мог. Ужасные, грязные дела.

– Откройте мне душу, figlio mio, – мягко сказал священник. Но Моррис настаивал, что ему стыдно произносить такие слова.

Священник стал убеждать, что только сбросив груз с души, можно освободиться.

Моррис умолк. Истинная правда была в том, что колени разболелись не на шутку от долгого стояния на бетонном полу, хоть он и понимал, как уместна сейчас эта боль.

– Сын мой, все мы грешны. Нет ничего такого, чего бы Господь наш не ведал и не простил в сердце Своем.

Его слова напомнили Моррису карнавальную толпу на Пьяцца-Бра, детишек в масках вампиров и диктаторов. Господи, как давно это было…

– Grazie, padre, – поблагодарил он, затем помолчал с полминуты. И продолжал: – Незадолго до того, как я попал в тюрьму, умерла моя теща.

– Но ведь в этом вас не обвиняют, – напомнил священник.

– Для того, чтобы похоронить ее в семейном склепе, нужно было… – голос дрогнул.

– Что, сын мой?

Моррис перенес вес тела на правую ногу, чтобы прекратить начавшуюся судорогу.

– Нужно было вынуть гроб Массимины, девушки, которую я любил… люблю.

Следующую паузу священник заполнил замечанием, что такова обычная процедура.

– Когда… когда я услышал, что ее гроб вынули накануне похорон, я поехал на кладбище. Я приехал после закрытия. Перелез через ограду, – продолжил Моррис срывающимся голосом, – нашел ее гроб и провел рядом с ним несколько часов.

– И это тоже не грех, сын мой.

– Я сидел там, в темноте, и онанировал. Два раза.

Священник замолчал. Моррис слышал его дыхание по ту сторону решетки.

– Но то, что я делал, еще не самое страшное. Хуже было то, что я думал.

После очередной паузы священник спросил:

– О чем же вы думали, сын мой?

– Мое сердце было полно горечи, – сказал Моррис чистую правду.

– Вы думали нечто такое, чего ныне стыдитесь?

– Я думал, – произнес Моррис очень внятно, хоть якобы с трудом, – я думал, что… – мне хотелось бы, чтоб это моя жена, а не Массимина, была похищена и убита, я мечтал заняться сексом с Массиминой, даже мертвой, даже с разложившимся телом. – Он заколебался, опасаясь, не зашел ли слишком далеко. – Я хотел излить в нее сперму, пускай даже в то, чем она стала теперь.

– Figlio mio… – священник был явно потрясен услышанным. Хотя, решил Моррис, на тюремной службе давно бы следовало освоиться и не с такими штучками. Тут не место для разборчивых. Он немного подождал.

– Это все, сын мой?

Разве еще недостаточно? Подумав, Моррис заговорил:

– Si, padre, si, но только… понимаете, я до сих пор не могу от этого избавиться. Я просто не в состоянии думать ни о чем другом. Это так унизительно! Меня посадили за то, чего я не делал, а мне совершенно все равно. Я даже рад заключению. – Потому что все мои мысли теперь только о Массимине, и я не знаю, что сделаю, если меня выпустят. Я не хочу видеть жену и чувствовать себя виноватым перед ней. К тому же она ждет ребенка, и…

Тут Моррис совершенно неожиданно и вполне искренне расплакался. Уже третий или четвертый раз за последние дни. Они всхлипывал как ребенок, и эхо вторило в бетонном закутке часовни. Моррис оплакивал свои нескончаемые обманы и испорченную душу, что так безошибочно отразилась в этой лжи.

Несколько минут он боролся с жалостью к себе, а голос за решеткой произносил слова утешения. Затем пронзительный звонок возвестил об окончании тихого часа. Значит, пришло время объявить, какого покаяния потребует от Морриса Церковь.