Вождь пригласил своих гостей внутрь, указал им три табурета и в свой черед уселся перед ними сам, в то время, как позади него полукругом выстроилась его почетная охрана.
Прием начался с обмена привычными знаками вежливости. В целом весь церемониал сводится обычно к распитию чашки перебродившего зелья, произведенного непосредственно на заводе радушного хозяина; но для вящего подтверждения, что за этим знаком вежливости не таится коварных намерений, хозяин мочит в зелье свои толстые губы всегда первым и только затем передает чашу гостю. После столь изысканного приглашения не выпить вслед за хозяином выглядело бы смертельным оскорблением. Поэтому трое белых глотнули кафрского пива, хотя Аннибал Панталаччи и скорчил жуткую гримасу, бросив в сторону, что предпочел бы «этому пресному бечуанскому отвару стаканчик «христовых слез».
Потом речь зашла о делах. Лопеп хотел бы купить ружье. Но этого удовольствия ему не смогли доставить, хотя он и предлагал в обмен вполне приличного коня и сто пятьдесят фунтов слоновой кости. Действительно, колониальные установления на этот счет очень строги и запрещают европейцам уступать оружие живущим на границе кафрам, разве что по специальному разрешению губернатора. Чтобы задобрить хозяина, трое его гостей поднесли ему фланелевую рубаху, стальную цепочку и бутылку рома, что явилось роскошным подарком и доставило Лопепу явное удовольствие. После этого бечуанский вождь проявил полнейшую готовность сообщить все сведения, которых от него ждали европейцы, и благодаря посредничеству Джеймса Хилтона сделал это вполне вразумительно.
Прежде всего Лопеп сообщил, что путешественник, по всем приметам похожий на Матакита, миновал крааль пять дней назад. Это было первой новостью о беглеце, которую экспедиция получила за две прошедшие недели. Приняли ее с радостью. Скорее всего, молодому кафру пришлось потерять несколько дней на поиск брода через Лимпопо, и теперь он направлялся к горам на севере.
Много ли дней хода оставалось до этих гор?
Самое большее семь или восемь.
Не дружил ли Лопеп с монархом этой страны, куда Сиприен и его спутники вынуждены были вступить?
Да, и Лопеп очень этим гордился! Впрочем, кто не хотел бы стать уважаемым другом и верным союзником великого Тонайи, непобедимого завоевателя кафрских стран?
Хорошо ли Тонайа принимал белых?
Да, потому что он, как все вожди этого края, понимал, что белые непременно отомстят за оскорбление, причиненное одному из них. И зачем желать войны с белыми? Разве не останутся они навсегда более сильными благодаря своим ружьям, которые заряжаются сами собой? Поэтому лучше всего жить с ними в мире, оказывать им хороший прием и вести честную торговлю с их купцами.
Таковы в общем были сведения, которые сообщил Лопеп.
Возвратившись в лагерь, Сиприен, Аннибал Панталаччи и Джеймс Хилтон нашли Бардика и Ли в большой тревоге. Но их рассказам, их посетил большой отряд кафрских воинов из иного племени, чем племя Лопепа; сначала воины их окружили, а потом подвергли настоящему допросу. Зачем они приехали в эту страну? Не затем ли, чтобы шпионить за бечуанами, собирать про них нужные сведения, выяснять их число, силы и вооружение? Напрасно чужестранцы ввязались в такое дело! Разумеется, великий царь Тонайа не станет выражать недовольства, пока они не вступили на его территорию; но он может взглянуть на происходящее и другими глазами, если они вознамерятся туда проникнуть.
Таков был общий смысл их речей. Китайца не слишком взволновало случившееся, зато Бардик, обычно столь спокойный и хладнокровный при любой опасности, пребывал, казалось, во власти самого настоящего страха, чему Сиприен не мог найти объяснения.
— Воины очень злые,— говорил Бардик, сердито вращая глазами,— воины ненавидят белых и сделают им каюк!…
Это выражение принято у всех полуцивилизованных кафров, когда они хотят выразить идею насильственной смерти.
Что было делать? Следовало ли придавать инциденту большую важность? Разумеется, нет. Воины, хотя их было тридцать человек и Бардика с китайцем они застали безоружными, тем не менее не причинили им никакого зла и не обнаружили ни малейшего желания разграбить лагерь. Их угрозы следовало воспринимать как явное пустословие, к которому дикари часто прибегают в обращении с чужеземцами. Достаточно нескольких уважительных слов в адрес великого вождя Тонайи, каких-нибудь миролюбивых заверений касательно намерений, что привели троих белых в этот край,— и все его подозрения, если бы таковые и были, тотчас рассеются. Благоволение вождя им будет обеспечено.
С общего согласия решили продолжать путь. В надежде быстро догнать Матакита и отобрать у него украденный алмаз всякие иные тревоги были забыты.
Глава XV
ЗАГОВОР
За неделю пути экспедиция оказалась в краях, ничуть не похожих на те, что были пройдены ранее, начиная от границы Грикваленда. Теперь уже близок был горный хребет, который, судя по собранным о Матаките сведениям, скорее всего и являлся его конечной целью. Близость высокогорий, так же как и бесчисленность водных потоков, которые, спускаясь с гор, текли на юг до впадения в Лимпопо, заявляла о себе появлением нового растительного и животного мира, совершенно отличного от флоры[87] и фауны[88] равнин.
Первая из долин, незадолго до захода солнца открывшаяся взглядам троих путешественников, являла собой необыкновенно свежее и радостное зрелище. По саванне изумрудно-зеленого цвета протекала река, такая прозрачная, что в любом месте было видно ее дно. Склоны холмов, окружавших речную долину, покрывали плодовые деревья с самой разнообразной листвой. На этом фоне, пока еще освещенном солнцем, в тени огромных баобабов мирно паслись стада красных антилоп, зебр и буйволов. Немного дальше белый носорог своей тяжелой поступью шагал через широкую лужайку, неспешно продвигаясь к берегу, и уже радостно храпел, предвкушая, как всколыхнет речные воды своей мясистой тушей. Из лесной поросли слышался рык невидимого хищника, зевавшего от скуки. Ревел дикий осел, и целые стада обезьян гонялись друг за другом в кронах деревьев.
Сиприен и двое его спутников остановились на вершине холма, чтобы полнее обозреть это новое для них зрелище. Вот наконец и добрались они до одного из тех девственных мест, где дикое животное, пока еще безраздельный хозяин земли, живет столь вольно и счастливо, что даже не подозревает об опасности. Больше всего поражали не только многочисленность и спокойствие этих зверей, но и поразительное разнообразие фауны, которую они представляли в этом уголке Африки. Открывшаяся картина поистине совпадала с одним из тех странных полотен, где художник развлекался совмещением на узком пространстве всех главных представителей животного царства.