части главный. Еще что-то говорит. Губы шевелятся, но я уже не слышу… Не слышу.
— Там Есения, — хриплю я, рывком сбрасывая с плеча руку Шведова. — А там Катя со своим классом. Проследи, ладно, чтобы они нормально эвакуировались? — прошу и несусь вперед. Семен, кажется, матерится, но мне плевать. Пусть займется делом. А я — взрослый дядя, как-то разберусь, что да как.
— Осторожно! Вот тут тяните…
Присоединяюсь к работникам сцены, которые пытаются своими силами разгрести завал. Отбрасываю прочь куски гипсокартона, кажется, это была колонна. Вытаскиваем пострадавших. Их не так много. Сердце гремит в ушах. Я как робот, нащупавший новый предел возможностей — кажется, все смогу. Руки что-то делают, а в голове проносится — «Боже мой, боже, пожалуйста… Ничего же никогда у тебе не просил. Даже когда по просьбе местных выстроил новых храм, даже там, на освящении, где был самым почетным гостем, не просил. Потому что не верил ни хрена же. Вообще ни во что такое. Вот в себя — да. Это другое дело. Но теперь… Пожалуйста, боже. Просто, мать его, пожалуйста, а?».
— Здесь Есения.
Я попытался пролезть, чтобы вытащить ее из-под обломков.
— Стой! — рявкнул кто-то за спиной. Отмахнулся от него, как от мухи, и продолжил свое. Если как-то скинуть вон ту металлическую конструкцию, то… — Да стой же ты, твою мать.
В спину вцепились чьи-то руки. Оглянулся посмотреть, что там за бессмертный. В дурацком костюме и макияже на меня смотрел Руслан.
— Ее нельзя сдвигать с места. Если поврежден позвоночник… — нерв у него на щеке дернулся, и это было заметно даже через толстый слой грима. Дурость — но полоснуло ревностью. Потому что не хер за мое переживать. — Вы слышите меня? Эй!
Кивнул резко, потому что, конечно, сопляк был прав. Я и сам в курсе, что нельзя. Просто… Это так невыносимо, что она там, без сознания. Или даже…
— Есения, Сенечка, девочка… — позвал я, чувствуя, как что-то горячее касается щек. — Малыш, пожалуйста, слышишь, открой глазки…
— Артур, — раздался за спиной напряженный голос, — Артур, милый, там врачи! Дай им пройти.
Я коснулся дрожащими руками сцены, помогая себе встать. Зарылся пальцами в волосы.
— Не волнуйся. Ей обязательно помогут.
— Катя? — моргнул. — Ты почему здесь? А где дети? Это небезопасно… — начал я, не без труда собираясь с мыслями, тогда как взгляд то и дело соскальзывал вниз. Туда, где Есению грузили на носилки. Значит, она все же жива? Трупы вроде сразу в черный пакет кладут? Или это заблуждение родом из голливудских фильмов?
— Детей мы вывели. Они в безопасности. Я вернулась к тебе…
— Не стоило. Лучше езжай домой.
Потом, конечно, стало понятно, что я вел себя как мудак, но в тот момент… Боже, я вообще ни о чем не мог думать, кроме Есении. И ни о ком. У меня каждая клетка внутри дрожала. Я как завороженный пялился на ее свисающую с носилок руку с тоненькими, совсем детскими какими-то пальцами… Почти прозрачными. И в затылке сводило от чувства давно забытого бессилия. А в ушах звенело — «Че, Верх, охуеть ты в себя поверил, да? Возомнил себя почти богом? Ну-ну…».
Глава 19.2
— Она жива? Что с ней? — требовательно поинтересовался я, устремляясь вслед за громыхающей каталкой.
— Возможно, черепно-мозговая. Или внутреннее кровотечение. Пока трудно судить.
Я замер всего на мгновение, переваривая полученную информацию, когда за спиной опять раздается голос Шведова.
— Я позвонил Юре. Помнишь Юру? Ну, с яхты? Он — хирург-травматолог от бога. Примет твою девочку.
Я не понимал, что он говорит, какого черта тормозит меня! Какой хирург? Доходило тяжело, как до жирафа.
— Слышишь? — встряхнул меня Шведов.
— Д-да. Да, Сем. Спасибо. Буду должен. Ты как тут вообще?
— Жену в свет вывел, — хмыкнул. — Типа, положительных эмоций набраться.
Жену? Разве они с Верой не разъехались? А, похер. Правда, сейчас на все похер. Я попрощался кивком и понесся дальше, игнорируя резь в груди. На ступенях бараны, несущие Есению, чуть не выронили носилки, и я разорался, как конченый псих. Куда только моя выдержка делась?
— Сюда нельзя! В карету посторонним не положено.
— Я не посторонний!
В глазах фельдшера мелькнуло недоверчивое узнавание.
— Понял, Артур Станиславыч. Проходите, конечно.
Надо было справиться, не нужна ли помощь остальным. Сделать для них все возможное. Но я не мог себя заставить отвлечься. Казалось, у нас с Сенькой на счету каждая секунда. Я вглядывался в ее мертвенно-бледное лицо, по которому скользили сине-красные всполохи скорых, и зверел.
— На секунду тебя нельзя отпустить… Ну что ж ты за беда-то такая?
Рядом врачиха пыталась поставить Есении капельницу.
— Можете фонариком подсветить? Темно, а у нее такие ручки тоненькие. Невозможно вену найти.
— У вас какое-нибудь одеяло есть? Она же совсем голая.
Одеяла в скорой не нашлось. Я снял пиджак, проклиная себя, что не додумался до этого раньше, накрыл Есению, а потом, не зная, чем занять дрожащие руки, взялся освобождать ее маленькие ножки от пуант. И пока она была рядом, я еще как-то держался. Невыносимо стало потом, когда за каталкой закрылась дверь приемного отделения. Какое-то время я сидел на неудобном стуле в «предбаннике». Новость о том, кто посетил их больницу, разнеслась с молниеносной скоростью. И уже очень скоро на столике передо мной нарисовались чашечка кофе и корзинка с печеньем — чем могли, как говорится…
— Девушка, вы мне лучше скажите, что с пострадавшей?
— Ее осматривают.
— И долго это еще будет продолжаться?
Не заорать стоило огромных усилий.
— Там непонятная ситуация. Но Юрий Игоревич обязательно разберется. Вы не переживайте. Он у нас — умничка. Лучше врача не найти.
— Ясно, — выдохнул я, прикрывая глаза и откидываясь затылком на стенку. — А покурить у вас здесь где-нибудь можно?
— Так на крылечке.
— Ну да. А сигареты где можно купить?
— Вот, если не побрезгуете ментоловыми.
Я открыл глаза. Покосился на протянутую мне пачку.
— Не побрезгую. Спасибо большое.
— Забирайте все, — вздохнула медсестричка. — У меня еще есть.
Я благодарно кивнул. Вышел за дверь, как и было предложено. Подкурил, прикрывая ладонью огонек обнаружившейся тут же, в пачке, зажигалки. А на второй затяжке вспомнил, что обещал Кате бросить. Катя… Позвонил ей, чтобы убедиться, что она благополучно добралась до дома, выслушал довольно сухой ответ и не менее сухой вопрос — собираюсь ли я домой возвращаться. Чуть не психанул на нее, чуть не сорвался. Буквально прикусил язык, чтобы не вывалить на Катю истерикой свою беспомощность.
— Я не могу ее бросить в таком состоянии.