мысли. Ха, да кто я такой, чтобъ это сдѣлать? Просто никто, оказавшiйся въ этомъ мѣстѣ, среди этихъ безразличныхъ глазъ.
Ощущенiе холода пронзаетъ до самыхъ костей, и я не могу не задаться вопросомъ: а правда ли я здѣсь? Можетъ быть, это всего лишь сонъ, и я скоро проснусь въ своей теплой постели? Но нѣтъ, всё такъ жизненно. Этѣ ледяныя стѣны, эти безжизненные лица, эта тишина, оглушающая, пугающая. Я, какъ истинный бунтарь, не могу оставаться въ стороне. Въ то темное и холодное зимнее утро я проснулся вовсе не в своей комнатѣ. Но объ этомъ, пожалуй, послѣ.
И вотъ, подъ натискомъ моего внутренняго напора, я рѣшаю написать это письмо — мой маленькiй островокъ свободы въ морѣ безысходности. Въ немъ моя ярость, моя надежда, мои искреннiя мысли о томъ, какъ мы, люди, должны бороться за собствѣнные права и свободу. Ха, да кто я такой, чтобъ опредѣлять, что такое свобода? Просто человѣкъ, чье сердце горитъ неугасимымъ пламенемъ непрiятiя.
Я пишу письмо, словно проповѣдникъ, пытающiйся передать свое посланiе черезъ слова. Улыбки и благодарные взгляды — это мой сокровенный источникъ радости. Хоть на время, хоть на мгновенiе я ощущаю, что не одинокъ въ своей борьбѣ, что кто-то другой раздѣляетъ мои стремленiя. Если осмотреться, видно, что всё вокругъ покрыто плотнымъ слоемъ снѣга.
Но, братцы и сестры, не всё такъ просто. Не всё вамъ достается такъ легко. Вѣдь есть и тѣ, кто мнѣ не просто не помогаетъ, а противодѣйствуетъ. Они смотрятъ на меня свысока, съ презрѣнiемъ, словно я ничтожество, несущее свою правду въ безнадежный мiръ. Что я имѣю противъ нихъ? Ничего, я просто хочу, чтобъ они услышали, чтобъ они почувствовали то же, что и я — этотъ огонь внутри, который не даетъ покоя. Обнаруживъ, что есть мѣсто, гдѣ ледъ съ отверстiями водъ тоньше и слабѣе, мы начали рыть туннель, надѣясь найти тропу въ болѣе теплое мѣсто. Тщетно.
Ха, да кто я такой, чтобъ судить? Новая глава въ моей жизни начинается съ осознанiя, что я не долженъ судить мiръ. Судьбы другихъ — это их собственное дѣло, и я не имѣю права навязывать свою точку зрѣнiя. Вмѣсто этого я рѣшаю фокусироваться на своей собственной борьбѣ и на томъ, какъ могу быть полезнымъ окружающимъ меня людямъ. Когда вокругъ ледъ, деревья, усталые люди, значенiе рецептуръ блюдъ обезцѣнивается. Дни превратились въ недѣли, а недѣли — въ мѣсяцы. Но мы не сдавались. Выжить въ такихъ условiяхъ непросто. Женщины научили меня, какъ охотиться и ловить животныхъ, чтобъ добыть пищу. Мы строили укрытiя, чтобъ защититься от суроваго холода.
Я избѣгаю паденiя въ яму самоѣдства и стараюсь оставаться открытымъ для разныхъ точекъ зрѣнiя. Вѣдь именно из этого разнообразiя мнѣнiй возникаютъ идеи и открытiя. Стремленiе къ приключенiямъ, побѣдитъ всѣ трудности, даже заснѣженные холмы и ледяныя преграды.
Чувство внутренняго огня не дѣлаетъ меня выдающимся. Я буду искать своихъ соратниковъ и единомышленниковъ, чтобъ вмѣстѣ двигаться впередъ. Даже въ томъ случае, если они живутъ значительно позже меня.
Но я не сдаюсь. Я продолжаю бороться, пишу это письмо, словно мой послѣднiй рубѣжъ сопротивленiя. И пусть это не бенефисъ, а скорѣе исповѣдь безумца, но я не могу молчать'.
Прочитав, я несколько минут молчал. Захлестнула какая-то апатия. Это же, получается, вовсе не три года длится. И не пять, если верить байкам Кассандры об умирающих людях, построивших первые избы в Городе. Я ведь дотошный. Однажды удалось вывести её на разговор. В сердцах мэр призналась, что успела познакомиться с теми, кто жил в поселении на момент высадки самой Кассандры. Но она давила на то, что ни порядков, ни общины тогда не было.
Это письмо написано лет сто назад! Или больше. Я ещё раз с отвращением посмотрел на впечатливший меня носитель информации.
Письмо забрызгано чем-то похожим на гной и кровь, определить точнее не берусь. Наверняка от зомби осталось. Бумага, на которой оно написано, толстая и грубая. Она казалась старой и пожелтевшей, словно пребывала в пыльных подвалах веками. Её поверхность выглядела так, будто её не раз мяли.
Чернила, которые использовались для написания письма, были тёмно-фиолетового цвета и имели густую консистенцию. Текст размазан, что свидетельствует о том, что письмо написано в спешке. Буквы заострённые и вытянутые, будто пытались проникнуть сквозь бумагу, чтобы передать своё отчаяние.
В тексте множество помарок и исправлений. Перечёркнутые фразы намекали на то, что кто-то постоянно пытался выразить свои мысли более точно. Это письмо несло с собой предупреждение адресатам о том, что мир, в котором жил автор, изменился.
— Прикольно? — нарушил тишину Греховод.
— Ты понимаешь, что вообще это значит? — тихо спросил я.
— Не совсем. Я тут недавно. Обучаюсь экстерном.
— Людей сюда отправляют уже целый век. Я сначала считал, что это пространственные дыры из-за того, что учёные с чем-то напортачили. Но теперь картина совсем другая. Это какой-то эксперимент. На Карфаген привозят и бросают выживать. Наверняка за нами смотрят. Тут не природа виновата. Мы — подопытные приматы!
— Не кипешуй ты так. Ну, телепортировали нас на другую планету. Надо выбираться. Теперь ты знаешь больше, ха-ха. Погнали, разденем зомбяру. Заодно, может, ещё чего пронюхаем. Оптимизма добавь, брателла. Стакан наполовину полон пивом!
Как он не теряет такой настрой? Или бравирует? Слишком молодой, не чувствует опасности? Мне нечего возразить.
Мы отправились на указанное Греховодом место. Сейчас он меня там пристрелит, а сам вернётся жить в доме припеваючи.
— А ты кем работал на Земле? — я спросил только ради того, чтобы разбавить гнетущую обстановку.
— Воровал, — спокойно ответил Греховод. — Потом обнёс кого не надо, меня чуть не грохнули. Бог спас, поэтому теперь в завязке с криминалом.
Ох, повезло же мне. Я аж содрогнулся. Почему сюда не отправили молчаливого физика-ядерщика с монтировкой в руке?
Зомби лежал на месте. Джемпер с узором в виде оленя, поверх какая-то несуразная жилетка с двумя пуговицами. Верхней одежды на нём не было. Джинсы клёш. Массивные ботинки красного цвета. Какой-то неформал, что ли? Откуда у него письмо из позапрошлого века?
Глава IV