В глазах Токвиля и его друзей-либералов, таких как Бомон, Россия, породившая сельскую общину, — это страна деспотичная и эгалитарная. Он пишет:
«Здесь все однообразно: мысли, законы, обычаи и даже самый ход вещей. Мне кажется, это похоже на Америку, но без отдушины, которую дает свобода; этакое демократическое общество, от которого мурашки по коже»[206].
Кульминации французская русофобия достигнет в 1843 году с публикацией путевых заметок барона Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». К концу XX века книга будет переиздана десятки раз и переведена на английский, немецкий, датский, итальянский, русский и другие языки.
В отличие от Токвиля, де Кюстин не был теоретиком. Это консервативный аристократ, который искал в России аргументы против представительной формы правления. Он прочел всю антирусскую литературу и усвоил все ее стереотипы. Столкнувшись с особенностями русских нравов, он превратился в ярого сторонника конституции и русофоба, по мнению которого в России нечего спасать:
«Московия формировалась и крепла в глубоко безнравственных условиях чудовищного татаро-монгольского ига. Она обрела силу, лишь в полной мере овладев искусством подчинения. Даже освободившись, Московия не смогла отказаться от привычного распределения ролей раб — господин. В конце концов, Петр Великий объединил политическое искусство монгольского раба с честолюбивыми стремлениями господина, которому Чингисхан оставил в наследство задачу завоевания мира».
Де Кюстин был убежден, что «только обращение России в католичество сможет насадить в царской империи европейскую цивилизацию», от которой в России, по его мнению, лишь «внешний лоск»[207].
В таком духе написана вся книга, а ее заключение — это истинный шедевр русофобской мысли:
«Беспорядочные и непомерные амбиции, какие могут прорасти только в душе угнетенных и питаться несчастьем целой нации, бурлят в сердцах русского народа. Эта нация по существу захватническая: она в своем униженном положении лелеет надежду распространить господство на других; размышления о славе и грядущем богатстве отвлекают ее от испытываемого позора, и, чтобы отмыться от кощунственной жертвы в виде публичной и личной свободы, раб, стоя на коленях, мечтает о мировом господстве»[208].
К этой теме будут вновь и вновь обращаться русофобы XIX, XX и XXI веков.
Книга де Кюстина тщательно изучена, прокомментирована и неоднократно переиздана. И 150 лет спустя она считается крупнейшим памятником русофобской литературы в Европе и Америке. В ней сквозь изящный стиль изложения проступает реальный масштаб антирусских предрассудков западного человека по вопросам демократии, экспансионизма, варварских нравов, пьянства и взяточничества. Книга изобилует деталями и анекдотами о дворцовом этикете, униформе фельдъегерей и верноподданстве знати, обычаях и таможенных пошлинах. О каждом аспекте русской жизни у автора нашлось по паре слов, достаточных для негативной оценки. Конкретное, красочное, пикантное, сочинение де Кюстина стало универсальной библией русофобов, бесконечным источником их аргументов и кладезем иллюстраций.
Книга имела грандиозный успех сразу после своего появления и вновь стала бестселлером во времена холодной войны, когда ее переиздали в США с предисловием Уолтера Беделла Смита, посла США в Москве в 1946–1949 годах. По его словам, книга «Россия в 1839 году» представляет собой «политические наблюдения столь проницательные и вневременные, что может быть названа лучшим произведением, когда-либо написанным о Советском Союзе». В 1987 году при очередном переиздании Збигнев Бжезинский закрепил данное мнение, написав в аннотации следующее:
«Ни один советолог еще ничего не добавил к прозрениям де Кюстина в том, что касается русского характера и византийской природы русской политической системы»[209].
Последний раз книга была переиздана на французском языке в 2005 году издательством Actes Sud [210].
Возникновение социализма и русская община
Тем временем для богатых и привилегированных классов появилась другая угроза — социализм. И для либерал-демократов, и для консервативных монархистов она оказалась куда страшнее, чем Россия. С социализмом пришло злоупотребление равенством, которого так опасались со времен Великой французской революции. Этот страх крепко сплотит недавних противников — консерваторов и либералов.
Гизо, Токвиля и де Кюстина осенит гениальная идея противопоставить социализму привлекательную модель буржуазно-либеральной демократии на американский манер. В их распоряжении окажется лучшее пугало, которое только можно себе представить — Россия с ее деспотичным и коллективистским режимом, равноправием крестьян в общине и прямой угрозой частной собственности. В 1840-х годах Европа напоминала бурлящий котел. Благодаря стараниям Маркса, анархистов и социалистов-утопистов в 1848 году ее охватила революция.
Со второй четверти XIX века многие теоретики социализма и анархизма принялись расхваливать русскую общину. Вопреки буржуазным теориям французские общественно-политические деятели Виктор Консидеран и Эрнест Кёрдеруа превозносят казаков-варваров с севера, пришедших чтобы помочь европейским народам устроить революцию. Но их дифирамбы русским, которых вскоре станут называть «старшими братьями социализма»[211], звучат не слишком убедительно.
Немецкий барон Август фон Гакстгаузен вслед за Гердером и немецкими романтиками, заново открывшими добродетели славян в начале века, пропагандирует русскую общину в трех томах своего влиятельного труда «Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России», опубликованного в 1847–1852 годах. Он видит в России своего рода утопию: в то время как «во всех западноевропейских странах глашатаи социальной революции ополчились против богатства и собственности, в России такая революция невозможна, так как утопия западноевропейских революционеров получила в этой стране свое полное осуществление»[212].
Крепнущий социализм и сочувствие некоторых интеллектуалов левым силам и российскому аграрному протокоммунизму окажут двойное действие. Во-первых, сплотятся перепуганные консерваторы и либералы. Перед лицом социалистической угрозы первые отказались от иллюзорной надежды обрести в России образец возврата к старому строю, а вторые еще больше поверили в буржуазную демократию американского образца. И те и другие возложили на средний класс миссию по противодействию угрозе социализма в отношении имущества, общества и государства.
Но симпатии утопистов и анархистов к русской форме аграрного социализма, популяризированной Александром Герценом, жившим в изгнании в Швейцарии и Франции в 1840–1850 годах, и другими авторами, например Робером Сиприеном, заведующим кафедрой славянского языка и литературы в Коллеж де Франс, также поспособствовали радикализации немецких левых в антирусском и антиславянском смысле. Маркс и Энгельс крайне резко высказались о славянах и царизме. С их подачи тезис о русской отсталости положил начало русофобии левых и стал ее лейтмотивом, а позднее был подхвачен социал-демократами и европейскими социалистами после разрыва отношений с коммунистическими партиями и революционных событий 1917 года.
Влияние русофобских настроений, несмотря на отказ социалистических партий от марксизма, ощущается и по сей день. Общественные реформы теперь волнуют социал-демократов куда больше, чем защита социальных прав своего электората. Отсталость часто становится аргументом самых радикальных из современных русофобов. Ярким примером стали дебаты по поводу признания прав ЛГБТ в России в начале 2014 года.
В ходе борьбы с анархистами, например с Элизе Реклю, защищавшим идею «русской общины» как модели ассоциации крестьян в своем труде «Новая универсальная география», и особенно с Бакуниным, который призывал к объединению славянских народов для освобождения от иностранного ига (австрийского, османского и немецкого, о котором и писал Бакунин), Маркс и Энгельс долгое время считали славян и, в частности, русских неисправимыми реакционерами:
«Немцы и венгры являются не только символом прогресса и революции, но также просветителями и носителями цивилизации для славян»[213].
Удивительно, что тезисы Маркса и Энгельса все еще востребованы в XXI веке, и европейская журналистика с успехом использует их в рассуждениях о Европе и России!
Личная свобода как альтернатива русской общине
Но вернемся к спорам о демократии и противостоянию между западной либеральной демократией и русским коммунизмом-деспотизмом.