В ходе учебы особое внимание я уделял умению быстро заряжать ружье, целиться и сохранять на полке порох сухим. Лишь после этого мы приступили к самой стрельбе. Каждому я позволял стрелять два раза, сначала с небольшой порцией пороха, чтобы не пугать стрелка звуком выстрела, а потом с нормальным зарядом. Ученики оказались прилежными и через несколько часов муштры кое-что усвоили. Их нельзя было считать еще отборными стрелками, по под надзором стрелять они уже могли.
— Будем ежедневно заниматься хотя бы по часу, но без стрельбы. Надо экономить порох! — пояснил я.
До захода солнца оставалось еще несколько часов, и Манаури с двумя своими людьми отправился в лес нарезать веток и лиан для луков и тростника для стрел. Я был этому рад, поскольку луки оставались все-таки основным оружием нашей группы и их не мешало иметь побольше и хорошего качества.
Находясь весь день вблизи пещеры, я чуть ли не каждый час поднимался на вершину нашего холма или посылал туда кого-нибудь из оказавшихся под рукой. Море сверкало приветливо и безмятежно: на огромном пространстве ничего тревожного. Я старался соблюдать все меры предосторожности, чувствуя себя ответственным за судьбы этих людей и как старожил острова, и как честный человек, которому они без колебания вверили свои жизни.
К вечеру охотники стали возвращаться. Добычу несли самую разную: были здесь и зайцы, и птицы, и ящерицы, и даже змеи. Ягод и фруктов принесли несколько корзин, хотя последних, к сожалению, у нас было маловато. Особым лакомством почитались макушки некоторых пальм, срезанные выше одеревеневшей части ствола; и впрямь, в вареном виде они пришлись мне очень по вкусу.
Рыбаки, выходившие в море к Пяти скалам, рыбы наловили, но немного, всего несколько штук. Зато им пришлось пережить волнующие минуты схватки с тюленем или каким-то подобным существом: еще немного — и они принесли бы в лагерь гору мяса. Но в последний момент раненное копьем животное сорвалось и скрылось под водой.
За ужином мы обсудили план на следующий день и решили выставить постоянный дозор на вершине холма, а кроме охотничьих групп, выслать на западный берег острова плот с несколькими людьми для отлова черепах. Заодно они посмотрят, как устроился Матео со своими людьми.
Мне интересно было узнать подробности о жизни на острове Маргарита. Индейцы рассказали, что там много испанцев, владеющих плантациями, но живущих в основном за счет ловли жемчуга. У берегов острова скалистое дно, на котором селятся особые раковины, образующие жемчуг — редкость, несущую радость избранным и горе угнетенным. Далеко не каждая раковина содержит жемчужину, и надо достать их сотни со дна Моря, чтобы напасть на одну с драгоценным плодом.
В качестве ныряльщиков используются исключительно рабы. Труд этот настолько тяжел, что даже самые сильные и выносливые через год погибают от разрыва легких. Ныряльщик в этих условиях приговорен к неизбежной смерти, а недолгая его жизнь — сплошное мучение. Из-за высокой смертности рабов испанцы на Маргарите постоянно испытывают в них недостаток и систематически устраивают охоту на людей на берегах островов Карибского моря, а известных своей силой негров покупают за бешеные деньги где придется. При всем этом испанцы одержимы каким-то бесом жестокости. Они издеваются над рабами на каждом шагу, при любой возможности. Изощренные пытки доставляют им садистское наслаждение.
Когда индейцы рассказали мне все это, на лице у меня, видимо, отразилось сомнение. Они заметили его и тут же стали показывать свои раны, спины с рубцами от плеток, руки с обрубленными пальцами, глубокие язвы на ногах, руках и груди. Где их только не было…
Впервые я так непосредственно столкнулся с чудовищным миром рабства. Рабство существовало и на севере; надо сказать, и в моей Вирджинии одни притесняли и угнетали других, но я не видел этого собственными глазами. Живя в лесах далеко на западе среди вольных поселенцев, я прежде нечасто над этим задумывался. Теперь же меня словно поразило громом. Я смотрел на этих людей, и в голове моей не укладывалось, что для других они служили исключительно рабочим скотом и безжалостно обрекались на гибель по чьей-то злой воле.
В этот вечер у костра на своем острове Робинзона я впервые в жизни болезненно ощутил всю несправедливость, царящую в мире людей. Как можно было ее терпеть?
— Хочешь послушать, — обратился ко мне Манаури, — как погиб брат Матео?
— Расскажи.
Брат Матео был ловцом жемчуга и работал у самого богатого на острове испанца дона Родригеса, одно имя которого вселяло в сердца людей ужас. Хозяин требовал добывать со дна моря все больше раковин, но ловец не мог — он проработал десять месяцев, и силы его были на исходе. Хозяин, видя, что многого от него не добьешься, и стремясь запугать других ловцов, приговорил его к смерти. Приговор исполнить должны были собаки. На Маргарите во множестве содержались огромные, специально обученные собаки. В день казни дон Родригес пригласил нескольких своих приятелей-испанцев, согнал всех своих рабов, даже маленьких детей, и устроил кровавое зрелище. На специальной арене на приговоренного натравили огромного пса. Брат Матео отбивался как мог — хотя и он, и все остальные знали, что минуты его сочтены, — и держался на ногах, защищая свое горло. Когда испанцы вдоволь насладились ужасом и отчаянной борьбой негра, хозяин велел спустить второго пса. Против двух собак негр устоять не смог. Пока он отбивался от первого пса, второй набросился на него, повалил на землю и разорвал горло. Это были страшные псы, такие же, как и их хозяева.
— Идите отдыхать! — предложил я индейцам в наступившей тишине. — Завтра нам предстоит много работы… И знайте — здесь вы в полной безопасности! Спите спокойно!
Пожелав им спокойного сна, сам я долго ворочался, прежде чем смог уснуть. Горькие минуты, которые я пережил, очевидно, подействовали на нервы.
Знак хищного грифа
Наутро, едва рассвело, все были на ногах, и, наспех позавтракав, каждый отправился по своим делам. Я пошел посмотреть на кукурузное поле, как вдруг ко мне примчался индеец, стоявший в дозоре на верху холма, и, задыхаясь, стал что-то торопливо объяснять, указывая на север.
— Hispanos! Hispanos! — только и понял я, но и этого было достаточно.
Я бегом бросился к лагерю и в один миг взобрался в сопровождении индейца на вершину холма.
— Там, — показал индеец рукой.
С севера приближался корабль. Он был еще в десяти-двенадцати милях от нас, но курс держал прямо на остров и через два-три часа мог оказаться здесь. Это была, как я определил, двухмачтовая шхуна под двумя парусами — судно, значительно меньшее по размерам, чем распространенные в этих водах бригантины, и очень быстроходное.
— Собрать всех людей! Вернуть охотников! — крикнул я индейцу, забыв, что это не Арнак и не Вагура, знавшие английский.
В лагере оставалось четверо взрослых: индеец, сообщивший мне о корабле, две женщины и я. Охотники отправились четырьмя группами, и каждую следовало предупредить. Арнак повел людей в глубь острова, к озеру Изобилия, Вагура на север — в район рощи Попугаев, Манаури на плоту отплыл на юг за черепахами, а рыбаки на втором плоту снова отправились к Пяти скалам. Жестами, показывая руками и называя имена, я растолковал, кто за кем должен бежать, а сам отправился за Арнаком. Охотники покинули лагерь четверть часа назад, и мы надеялись быстро их нагнать. К сожалению, рыбаки ушли намного раньше и давно уже ловили рыбу у Пяти скал.
Мы двинулись каждый в своем направлении. Обе женщины были сравнительно молоды и здоровы, и на них вполне можно было положиться. Спустя примерно час одна из них привела группу Вагуры, а другая — Манаури, который плыл недалеко от берега и вовремя заметил женщину, подававшую ему знаки. Пока они тщательно укрывали в зарослях плот, вернулся и я с группой Арнака.
— Рыбаков еще нет! — заметил я с беспокойством.
К ним отправился индеец, дежуривший на холме. Он был хорошим пловцом, как дал понять мне жестами, и обещал быстро вплавь добраться до Пяти скал.