сир, позволить мне разделить дорогу с вами. Я не стану обузой, поверьте. Умею шить и стряпать. Не знаю, кто занимается этим в вашем обозе, но он найдет во мне хорошую помощницу. Еще, я знаю много песен — дюжины три, не меньше. Какие песни вы любите, сир?
— Я не рыцарь, — признался, наконец, Джоакин.
— Но вы — добрый воин и благородный человек. Встретить вас — большая удача для меня.
Она умолкла в ожидании. Джоакин приложился к кубку, затем молвил:
— Конечно, вы можете поехать с нами. Завтра я скажу об этом Хармону-торговцу.
— Вы очень добры, сударь! — на радостях выпила и Полли, ее бледные щеки порозовели. — Так какие песни вы предпочитаете?
Он сказал, что любит песни о героях и былых войнах. Полли назвала с полдюжины песен — о Лесных Кораблях, о рыцарях Медведя и рыцарях Черной Стрелы, о Лошадиной войне, даже напела несколько строк. Джоакин поднял кубок за здравие рыцарей и певцов, Полли сделала пару глотков, облизнула губы. Губки ее были сложены, как это говорят дамочки, бантиком. Премило сложены. Джоакин придвинулся поближе к девушке и обнял ее за плечи. Она напряглась, но не отстранилась. Джоакин окинул победным взглядом людей за соседними столами.
— Расскажите про себя, сударь, — попросила Полли. — Где вы побывали? Что видали?
Он рассказал про бескрайние Пастушьи луга, которые пересек осенью; про замок барона Бройфилда и его отличную псарню; про Алеридан — великолепную столицу Альмеры, которую Джоакин видел лишь издали, но и то было зрелище. Тут он припомнил, что слыхал от кого-то, будто девицы любят, когда их смешат. Джоакин выпил еще и рассказал про потешный бой в Смолдене. И правда, Полли слушала с удовольствием, хихикала, краснела, а под конец истории и вовсе рассмеялась.
— …тогда я хватил кузнеца деревяшкой прямо по носу, и патока ему по всей бороде разбрызгалась, — окончил свой рассказ Джоакин. — Он завизжал, бросил оружие и двумя руками себе в нос вцепился. Тут я подобрал с земли булаву-окорок, и дал этому мужлану как следует по шее, а потом и по заднице.
При слове «окорок» Джоакин перекинул ладонь с плеча Полли на ее бедро. Плоть под платьем была упругой и теплой, его бросило в жар. Девушка, однако, отодвинула его руку.
— Этого не стоит, сударь…
Как назло, сие неприятное событие было замечено одним из давешних мастеровых. Он вполголоса пересказал приятелям, и все весьма обидно загыгыкали. Джоакин сунулся в кубок — он был уже пуст.
— Сударыня, не желаете ли еще чего-нибудь?
Римма ответила, что не желает, и Джоакин заказал ей вина.
— Мне, сударь, не стоит пить более. И, пожалуй, я отправлюсь спать. Время позднее.
— Я провожу вас, — заявил Джоакин.
Полли внимательно поглядела на него. Как это скверно — когда девица глядит на тебя таким вот образом.
— Сударь, боюсь, вы неверно поняли мои намерения. Простите, если я, того не желая, ввела вас в заблуждение.
Джоакин ощутил нечто такое, будто всунул в рот половину лимона и сейчас силится его прожевать. Но выпитое вино, поздний час и душная жара таверны придали ему наглости, и он снова положил ладонь на ногу девушке.
— Зачем эти пустые слова про намерения? Зачем ты противишься тому, что рано или поздно случится?
— Сударь, вы пьяны, и мне следует уйти.
Она дернулась, чтобы встать. Тогда в отчаянном порыве Джоакин пошел на приступ. Он обхватил Полли обеими руками (одна легла на спину, а другая — хорошо так пониже спины) и прижался губами к ее рту. Несколько мгновений понадобилось девушке, чтобы отлепиться от него, а затем она вкатила ему оплеуху. Звонкую, хлесткую — половина таверны обернулась к ним. Мастеровые за длинным столом расхохотались всей толпой, и притом так заразительно, что Полли не выдержала и тоже улыбнулась. Этого Джоакин не стерпел.
— Ну, сударыня, если вам так нравится общество мужланов, с ними и оставайтесь!
Он вышел — едва не выбежал — из таверны, весь красный от стыда и досады.
В фургоне Джоакин пнул в бок Снайпа, что разлегся на все свободное пространство, бросил шкуру на пол, улегся, думая о том, как паскудно и несправедливо — засыпать вот так, несолоно хлебавши, на твердых досках, обиженным и отвергнутым. Смакуя свое унижение, он быстро уснул.
Поутру его разбудил ответный тычок в ребра от Снайпа. Надо же: и спал крепко, а припомнил. Джоакин сел, протирая глаза, выбрался из фургона и обнаружил вокруг странное шевеление. От гула в голове, он не сразу сообразил, что происходит. Человек семь чужих оживленно терлись около телег торговца, укладывали свои мешочки и котомки. Среди них был благообразный старичок, пара детишек, несколько девиц… Тут Джоакина перекосило — точно в рот ему впихнули оставшуюся половину вчерашнего лимона: в задний фургон вместе с Вихрем и Луизой усаживалась белокурая Полли из Ниара.
Глава 8. Стрела
Конец апреля 1774 г.
Кристальные горы — поселок Спот
Неженка. Когда, от кого Эрвин впервые услышал это словечко?
Уж конечно, не в глаза. В глаза-то он был милордом. Но когда днями ползешь по горной тропе вместе с тремя дюжинами мужчин, а вечерами ютишься с ними же на тесной стоянке вокруг костра, и стоит вокруг прозрачная, хрустальная тишина, — то многое услышишь из того, что тебе и не предназначено.
Наверное, началось это в первый вечер простуды. Эрвин жался к огню, специально для него разведенному, кутался в оба плаща и овчинную шкуру поверх, стучал зубами от озноба и раз за разом подзывал Томми, чтобы тот вскипятил чашу вина. Получив очередную дозу горячего напитка с имбирем и перцем, Эрвин отправлял грея взмахом руки, и тот возвращался к солдатскому костру. Томми усаживался на свое место среди воинов раз, пожалуй, в пятый, когда до Эрвина донеслось:
— Наш неженка совсем расклеился…
Тут бы подозвать болтуна, поставить навытяжку подальше от костра и переспросить: что-что ты сказал? Да так и оставить стоять на всю ночь, чтобы поразмыслил. Но очень уж скверно было тогда Эрвину, и оттого на все плевать, к тому же, не смог понять по голосу, кому принадлежали слова. Короче, он спустил воину наглость. А потом было поздно — прозвище прижилось. Солдатня любит прозвища…
— Неженке огонь нужен, — слышалось ему на дневном привале, когда пара греев раскладывали очаг. Спутники Эрвина