Читать интересную книгу Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров

Говоря так, Шейбани-хан имел в виду и своих строптивых приближенных, иные из них тайно роптали: «Наш хан, не довольствуясь троном, провозгласил себя имамом — верховным духовным лицом и халифом — божьим наместником». Шейбани, давно и пристально следя за делами в Мавераннахре, хорошо понял, как ослабляется государство из-за власти таких, как Ходжа Ахрар. У себя такого он не допустит, нет! Еще в пору обучения в бухарском медресе он хорошо усвоил и шариат, и тарикат[114], ныне же в ближайшем окружении Шейбани тем более не было человека, который лучше хана знал бы хадисы и выразительнее читал бы Коран. Что он, хан, предводитель воинства, без веры, которая сплачивает вокруг него и султанов, и простой люд разных племен? Но что он за имам, за халиф — без крепкого, послушного его воле войска? Воитель-халиф — вот какое единство нужно!

— Наши враги в Самарканде сильны, словно семиглавый дракон. Каких богатырей победил этот дракон! Но наши помыслы были чисты, намерения благочестивы. И всевышний, сам всевышний выманил дракона из логова, привел его к нам, отдал в руки, сказав: «Делай, что хочешь!» По воле аллаха ворота великого Самарканда открылись пред нами без битвы!

Приближенные хана будто только теперь уразумели, сколь большая победа одержана ими; в самом деле, Самарканд, великий Самарканд сдается без сражения, правитель и духовный вождь города сами пришли к Шейбани-хану с повинной. Всемогущ аллах, всемогущ, Шейбани-хан истинно воитель веры, излюбленный богом, потому и смог так мудро и так искусно осуществить такое трудное дело.

Мулла Абдурахим провозгласил:

— Пусть здравствует тысячу лет наш святейший имам!

Вскочили с мест и другие:

— Второму Искандеру хвала!

— Избраннику божьему тысячу благодарений!

— Да живет воитель-халиф, пока стоит мир!

Поднялись и Султан Али с Ходжой Яхъей, бледные от страха, едва держались на ногах. И было им чего бояться. Стоило сейчас Шейбани-хану произнести слово, и его сподвижники растерзали бы самаркандцев в клочья.

По знаку хана славословия прекратились, снова все расселись по местам. Шейбани-хан указал на ходжу и мирзу:

— Не было бы греха убить их, перед тем причинив тысячу мук. Но мы еще раз покажем миру, какой должна быть сила у тех, кто идет за веру и справедливость, — эта сила милостивая. Кровь пришельцев не прольется, им даруется жизнь!

И мирза, и ходжа, уже потерявшие надежду на жизнь, согнулись в раболепных поклонах. Ни надменности Султана Али, ни достоинства Ходжи Яхъи! Последний даже прослезился:

— О повелитель, да умножит бог лета вашей жизни!..

— Обожди! — возвысил голос хан. — Ходжа Яхъя, корыстолюбец, что забыл о благочестии! Дабы очистить свою душу, тебе надлежит совершить хадж[115]… Пусть возьмет нужные вещи и отправляется с двумя своими сыновьями. Купакбий, проследи, чтоб не позже завтрашнего утра!

— Да будет исполнено, повелитель!

— Ну, а этот юный мирза, — продолжал Шейбани-хан, глядя на Султана Али, — пожелал назваться нашим сыном. Ладно, вернуть на путь истины забывшего заповеди истинной веры — благое дело. Тимур-хан, допусти его в круг своих людей.

Ладно скроенный сын хана бросил на Султана Али взгляд, выражавший отвращение, но слово отца — закон. Султан Тимур поклонился отцу.

— Будет хорош — наград удостоится, — прибавил Шейбани, — будет плох — головы лишится.

Кому надлежало догадаться, догадался, что Султан Али недолго задержится в числе живых.

Теперь надо было решать судьбу Зухры-бегим, запертой внизу.

До Шейбани-хана давно доходили слухи о красоте Зухры-бегим, одно время он думал взять ее за себя как гунчачи — жену на время, это допускалось обычаем. Конечно, в письме, которое он сдобрил несколькими зарифмованными строчками, про гунчачи не было ни слова: пусть тщеславная самаркандка вдова думает, что она и впрямь будет владычицей его сердца и его действий. Правда, разочарование, им испытанное сегодня, было не единственным чувством в душе: некое подобие угрызения совести царапало ханскую душу, ведь своими стихами, своим письмом он ввел бегим в заблуждение, проще сказать, обманул, надул. Ему важно было, что султаны с отвращением говорили о Зухре-бегим на совете, словно убеждая своего хана в развращенности, бесчестности бегим. Совесть успокаивалась. «Сама Зухра-бегим оказалась скверной женщиной, — значит, достойна обмана, — думал хан. — Конечно, я не дам султанам казнить ее, нет. Но единенье с султанами мне дороже любой, даже настоящей красавицы. Ее намерением было выйти замуж. Так я сдержу свое слово, найду ей мужа».

Взгляд Шейбани остановился на толстом ряболицем человеке, что сидел далеко от почетных, близких к хану, мест. Мансур-бахши[116] — вот султан для Зухры-бегим. Султан захудалый, но кроме воинских дел занимался он и лечебным шаманством. Умел, значит, громоподобно стуча в бубен, изгонять из тела больного злых духов, пугать их всяческим сквернословием, за что и прозвали его «пугателем». Еще был прославлен сей султан необычным неистовством своей мужской плоти, чего не могла вытерпеть ни одна его жена, — через год-два жены его или сбегали, или помирали.

— Мансур-бахши, вам опять не везет с женой, правда? — спросил Шейбани султана-пугателя. — Бегим, что сидит внизу, прибыла, вы видели, в наряде невесты. Не выдать ли нам ее за вас?

Пугатель вскочил с коврика и, расплывшись в улыбке до ушей, низко поклонился хану:

— О повелитель, радетель мой, жизнь готов отдать за вас: готов, готов жениться!

Раздался дружный хохот. Все султаны были довольны тем, что Шейбани-хан и этот узелок развязал искусно.

— Святой наш имам поступил мудро, ах, как мудро… Ох, и сожмет же Мансур-пугатель в своих объятьях Зухру-бесстыдницу…

— Подходят друг другу, подходят…

Шейбани заговорил, и тут же смех и возгласы прекратились:

— Свадьбу справим в Самарканде. Войдем туда, соблюдая порядок…

Хан не раз бывал в Самарканде, хорошо знал город, заблаговременно подумал, как войдут его отряды в столицу и как разместятся там. Военачальники получили точные указания, подняли войско, и пять тысяч нукеров Шейбани-шаха быстро начали проходить через ворота Чорраха. В это же самое время через другие ворота, Сухангарон, с противоположной Чорраху стороны, бежали сотни людей. Бабур находился в Шахрисябзе. Его сторонники спешили в Шахрисябз.

Ушли не все. Воины Шейбани-хана на конях, быстрых как вихрь, настигли многих, пограбили всласть, а кто сопротивлялся — того тут же на месте убивали.

Особенно усилился грабеж ночью. Пожалуй, один только богатый дом Ходжи Яхъи был в безопасности: всю ночь его охраняли воины Купакбия. Охрана во главе с самим кипчакским султаном следила за тем, как Ходжа Яхъя при помощи двух сыновей и доверенных слуг извлекает из разных мест во дворе и в доме сундуки с золотом, собирает и укладывает вещи. Утром слуги нагрузили целых пять врытых арб да с десяток верблюдов. Три жены ходжи взгромоздились на груженые арбы; слуги повели верблюдов в поводу; телохранители вместе с Ходжой Яхъей и его сыновьями составили конную группу, — и вот, после печального прощания с Самаркандом, некогда могущественный пир направился на юг. Путь Ходжи Яхъи лежал через горы. Дальше узкого горного ущелья караван не ушел. В вечерних сумерках, перед временем ночлега на берегу «реки, Купакбий перебил всех „паломников“ до единого — и пира, и сыновей его, и телохранителей. Лишь женщин и слуг, вместе с другой добычей, распределил между своими десятниками и нукерами. Половину награбленных богатств Купакбий в ту же ночь отвез в казну хану, который и приказал убить Ходжу Яхъю вдали от людских глаз. Узнав об убийстве, Султан Али понял, что его ждет та же самая участь. Он решил во что бы то ни стало бежать. Однажды под покровом густого осеннего тумана ему с двумя телохранителями удалось выскользнуть незамеченным из восточных ворот самаркандской крепости. На быстром коне поскакал он в сторону Пянджикента. Но и он не успел уйти далеко: на берегу речки Сняб, что протекала в десяти верстах к востоку от Самарканда, беглеца настиг Тимур. Голову „никчемного“ показали воителю-халифу.

Зухра-бегим уже вкусила первых побоев в замужестве за Мансуром-бахши, когда привезли к ней труп сына без головы. Она закричала истошно, порвала платья, била себя кулаками по голове, исцарапала в кровь лицо.

Победители смотрели и веселились, ведь ничто так не веселит их, как зрелище мук поверженного врага.

5

Под осенним ветром воды текут, увлекая за собой покрывало из палых листьев.

Несколько сот вооруженных всадников переправились через усыпанный листвой, словно пожелтелый Зерафшан в тридцати верстах к юго-востоку от Самарканда. Спешили они к Сиябу; ехали быстро, но осторожно и по возможности бесшумно. Кишлаков стремились избежать или проскочить через них понезаметней. Дехкане, на которых они все же натыкались, норовили и сами скорее скрыться: всадников принимали за воинов Шейбани-хана, а они уже успели нагнать страху на всю округу.