которого я не могла понять. Было ясно, что отец расстроен, а дядя раздражен. Собаки визжали и бегали кругами у лодыжек Роуленда. Уинсом мыла кастрюли, а Джессамин засовывала тарелки в посудомоечную машину, не подходя к ней близко, заставляя моего отца и дядю повышать голоса еще больше из-за беспорядочного стука фарфора о фарфор. Николас и Оливер курили в саду. Периодически Джессамин кричала им, чтобы они пришли и помогли. Каждый раз она пыталась открыть окно над раковиной мокрыми руками, а когда у нее не получалось, стучала по нему кулаком. Моя мать сидела на кухонном стуле в позе Лайзы Миннелли, изображая некий перформанс, несмотря на то что никто, кроме меня, на нее не смотрел.
Патрика не было. Я подошла к Уинсом, которая сказала мне, что я выгляжу очень свежо, и спросила, не знает ли она, где он. Она сказала, что он уехал: она не знала куда.
Я отправилась к его квартире на такси, не зная, окажется ли он там, и не зная, что я скажу, если окажется, но он был единственным человеком, рядом с которым я хотела находиться.
Я приехала в одежде Уинсом. Патрик открыл мне дверь все еще в одежде Роуленда. Он спросил, не хочу ли я чашку чая. Я согласилась, и пока мы ждали, когда закипит вода, я сказала, что люблю его. Патрик повернулся, прислонился к стойке, расслабленно скрестил руки и предложил выйти за него замуж.
Я сказала «нет».
– Я не это имела в виду. Я говорю это, потому что думаю, что нам не следует проводить вместе столько времени, сколько мы проводили до твоего отъезда. Я чувствовала себя твоей девушкой, и всегда быть с тобой просто несправедливо, потому что даже если бы я была твоей девушкой, это бы никуда нас не привело. Хотя я, – я схватилась за край стола, – и правда хочу быть с тобой всегда.
В Патрике ничего не изменилось.
– И я хочу, чтобы ты всегда была со мной.
От того, как он это сказал, я почувствовала, как мое тело словно внезапно наполнилось теплой водой.
– И в таком случае, – продолжал он, – все, кажется, довольно просто.
– Все-таки нет, я же говорю, я не могу выйти за тебя.
Он спросил, почему нет. Он не выглядел взволнованным: потянулся и заправил рубашку сзади.
– Потому что ты хочешь детей, а я нет.
– Откуда ты знаешь, что я хочу детей? Мы никогда не говорили об этом.
– Ты сказал мне в Тейт, что всегда думал, что у тебя будут дети.
– Это не то же самое, что активно хотеть их.
– Я только что видела, как ты принял роды, Патрик. Это очевидно. Ты хочешь детей, и я стала бы твоим выбором Софи, потому что ты можешь либо жениться на мне, либо стать отцом рядом с кем-то другим. – Я продолжала, чтобы он не сказал то, что мне так часто говорили люди, которые меня знали, и люди, которые меня не знали. – Я не передумаю. Клянусь, я не собираюсь и не хочу быть причиной того, что ты не станешь отцом.
– Интересно, хорошо, – сказал Патрик и вернулся к приготовлению чая. Он принес чашку и поставил ее передо мной. Вынул пакетик, потому что знал, что с ним я буду чувствовать себя так, будто пытаюсь напиться из Ганга, не набив рот плавающим в нем мусором.
Я поблагодарила его, и он вернулся на прежнее место. Снова прислонился к стойке, скрестил руки на груди:
– Дело в том, что я никогда не изменю своего мнения о тебе.
Он сказал, что не читал «Выбор Софи», но отсылку понял.
– И это не невозможное решение, Марта. Это вообще не решение. Хочу я детей или нет, тебя я хочу больше.
– Хорошо, хорошо, – сказала я и коснулась края чашки. Было странно, что меня так желают. Я повторила: – Хорошо. Еще есть проблема моих наклонностей.
– Каких наклонностей?
– К безумию.
Он сказал: «Марта» – и впервые прозвучал недовольно.
Я подняла глаза.
– Ты не сумасшедшая.
– Сейчас нет. Но ты видел меня такой.
В тот летний день он приехал в обед забрать меня с Голдхок-роуд. Я все еще лежала в постели, потому что мои сны были слишком гротескными, и после пробуждения они остались в комнате неким физическим присутствием, отчего я слишком боялась пошевелиться. Я знала, что что-то начинается.
Патрик постучал и спросил, можно ли войти. Я плакала и не могла заставить себя ответить.
Он подошел и пощупал мне лоб, потом сказал, что принесет стакан воды. Вернувшись, он спросил меня, не хочу ли я посмотреть фильм и – я это помню – не против ли я, что он присядет на кровать рядом со мной. «То есть с ногами», – добавил он.
Я немного подвинулась, и, выбирая что-то на моем ноутбуке, он сказал: «Мне жаль, что ты неважно себя чувствуешь». Я так давно знала Патрика. Большую часть времени – тогда это еще случалось – одно мое присутствие заставляло его нервничать. Но в тот раз он был таким спокойным.
Он пробыл со мной весь день, а ночью спал на полу. Утром я чувствовала себя нормально. Все было позади. Мы пошли в бассейн. Патрик плавал туда-сюда, а я смотрела на него с книгой в руках, зачарованная непрерывными движениями его рук, тем, как он поворачивал голову, его бесконечным скольжением в воде. Потом он отвез меня домой, и я извинилась за то, что вела себя странно. Он сказал:
– У всех бывают плохие дни.
Не знаю, специально ли он повторил теперь, на кухне, что у всех бывают плохие дни.
– И меня бы не смутило, если бы ты и правда была сумасшедшей, – сказал он, – это ничего не меняет. Если это ты.
Я опустила глаза и снова ухватилась за край стола.
– Можно мне, пожалуйста, печенье?
Он сказал:
– Да, секунду. Ты можешь посмотреть на меня, Марта?
Я посмотрела на него. Наш разговор повторился. Я сказала, что мы не должны видеться, а он предложил мне выйти за него замуж. В этот раз его руки были в карманах, как обычно, и я рассмеялась, потому что это же был он. Это же был Патрик.
Я сказала:
– Если ты серьезно, то почему не встаешь на колени?
– Потому что тебя бы это взбесило.
Меня бы это взбесило.
– Ну ладно.
– Ну ладно – что?
– Ну ладно, я выйду за тебя замуж.
– Так, о'кей, – сказал он удивленно, и не сразу все осознав. Мне пришлось встать,