— Так, — парень оглянулся через плечо. — Теперь осторожно. Держи вон на тот камень, который на жабу похож.
— Не первый раз на руле, — буркнула я. — Тогда я прошла здесь без весел и при отливе, между прочим.
— И все гребеня бортами пересчитала. Благо, что не совсем раскокала. Потом целый день пришлось дно смолить. Держи правее, говорю!
Мы благополучно пристали в тесном заливчике, совсем, кстати, не в том, где я приставала прошлый раз. Ратер все-таки знал реку гораздо лучше меня. И было очевидно, что тут лодку не побьет о камни, даже если начнется болтанка при отливе.
Мы вылезли на тропинку, опоясывающую скалу с севера. Здесь имелась довольно широкая ровная площадка и мне нравилось входить в грот с этой стороны.
— Там, среди вещей, есть шаль, достань ее, — велела я. — Нет, не клади сверток на землю, держи в руках. Я должна завязать тебе глаза.
— Как же я тогда увижу мантикора? — засопротивлялся Кукушонок.
— Когда дойдем до мантикора, тогда и снимешь, — отрезала я. — Кстати, разуйся. Придется идти по пояс в воде. Холера черная!
— Что?
— Мантикора будет плохо видно из-за прилива. Он же в воде лежит. — Я почесала нос. — Ну, выбирай: или мы идем сейчас и видим только верхнюю часть мантикора и немножко спинного гребня или ждем полчетверти и видим мантикора целиком.
— А почему бы… ну, не дождаться отлива там, внутри? — поинтересовался Кукушонок.
Он, кстати, заметно разволновался, хоть и не подавал виду. Он взмок, и не только от жары, подмышками на старенькой льняной рубахе расползлись темные пятна. По вискам тоже текло, красноватые волосы прилипли ко лбу. И глаза у него очень уж сильно блестели.
— Ты думаешь, у тебя хватит сил простоять в мертвой воде полчетверти?
— Почему бы и нет?
— Хм? Ну пойдем, раз ты такой храбрый. Снимай обувку и бери ее с собой. А повязку все-таки придется сделать.
Я намотала шерстяную шаль ему на глаза, что при такой жаре было немалым испытанием. Поставила его лицом к стене, достала свирельку и заиграла.
Посыпался песок, камень заморщил и лопнул. Я толкнула Кукушонка меж лопаток.
— Шагай вперед. Шагай!
Парень сделал шаг в темноту, споткнулся и грохнулся на четвереньки. Я едва успела перескочить через него, когда щель в скале захлопнулась как капкан.
Он споткнулся, наступив на крышку сундука, утонувшего в песке и монетах, проломил гнилые доски и застрял босой ногой в бронзовых лентах обивки. Сверток выпал у него из рук.
— Не снимай повязку!
— Я не снимаю. Куда это я влез? Там горох, что ли?
— Держись за меня. Сейчас я тебя освобожу.
— А здесь холодно. И гулко так! Э-эй!
Заметалось эхо, взлетело под купол, к косому пролому в потолке, со звоном отскочило от поверхности воды, понеслось колобродить и аукаться по закоулкам.
— Это пещера, — объяснила я, — Вытаскивай ногу, только осторожно.
Ратер потащил ступню вверх, вытягивая вместе с ней завязшие в пальцах, спутанные как кудель жемчужные нити. Они тут же разорвались от ветхости сразу в нескольких местах и жемчуг градом брызнул в разные стороны.
— Хм… пара царапин. Ничего, мертвая вода залечит.
— Эге-гей! — снова заголосил Кукушонок и вдруг испугался. — Слушай, а я не разбужу мантикора?
— Не знаю. Но скорее всего нет. — Я взяла его за руку. — Пойдем. Осторожнее, напорешь ногу. — Отпихнула с пути острозубый венец. — Вот здесь надо аккуратненько перешагнуть. — Длинный вал тускло блестящего оружия, щитов и доспехов, частично поломанных и разрозненных. — А сейчас мы войдем в воду, не поскользнись. — Дно сплошь покрыто чешуей из золота. — Но это еще не мертвое озеро, мертвое озеро будет дальше.
Мы свернули налево. Еще десяток шагов в стремительно остывающей воде — мне почти по грудь, Кукушонку по пояс — и перед провалом, полным выстуженной тьмы, я сдернула платок с кукушоночьих глаз.
Он сразу заозирался, закрутил головой. Я нашарила между камней корзину и вытащила рыбешку. Отправила ее за пазуху (куда же еще!), а шаль завязала узлом на груди, чтобы не потерять.
— Вперед. Но учти, сейчас тебе будет очень холодно, очень душно и очень плохо.
Он неловко вытянул перед собой руки, ощупывая мрак.
— Что в повязке, что без — не видно ни шиша. Дьявол, я даже тебя не вижу! Леста, ты где вообще? Вот ведь пропасть какая…
— Перед тобой что-то вроде завеси, — объяснила я. — Что-то вроде пленки из темноты. Проходи сквозь нее, там будет светлее. Ну, кто рвался к чудесам?
Кукушонок вытянул руки словно ныряльщик, и ринулся в непроглядный провал. Раздался плеск и слабый вскрик — шагнув следом за ним, я обнаружила, что он опять споткнулся и окунулся чуть ли не с головой.
Вынырнул, вытаращив глаза, разинутым ртом ловя неживой разреженный воздух. Слепо цапнул зеленоватую жижу, заменяющую тут воду, захрипел, схватился за лицо, потом за горло…
— Успокойся! — я хотела прикрикнуть на него, но окрика не получилось, потому что воздух в легких оказался на две трети разбавлен пустотой, как вино разбавляют водой, и остался лишь слабенький кисловатый привкус на большой объем совершенно бесполезного ничего. — Спокойней, Ратер, не дергайся, иначе задохнешься. Спокойнее, спокойнее… спокойнее.
В это мгновение он вдруг застыл, замер по пояс в воде, напрочь забыв про свой испуг, и про попытки дышать тоже совершенно забыв.
Он увидел мантикора.
Он видел его фосфорным стеклистым силуэтом, окруженным слабо светящимся гало, как луна в пасмурную ночь. Он видел бессильно распахнутый крест рук и упавшую на грудь голову, и каскад лезвий-волос, скрывающих лицо. Он видел торчащие из воды зеленые сабли спинного гребня, видел тусклое, плывущее из глубины свечение драконьего тела. Он видел спящее чудовище, не живое, не мертвое, не опасное, распятое на цепях, заросшее светящейся слизью, ранящее глаз одним только обилием режущих кромок, пугающее своей неподвижностью, пугающее возможностью движения, скрытой угрозой, вероятностью разрушения, тайным зародышем насильственной смерти.
Ратер издал какой-то всхлип и протянул к чудовищу мокрую дрожащую руку. И закашлялся от недостатка воздуха, сгибаясь пополам, чуть не окунаясь лицом в ледяной студень. Я придержала его за плечи.
— Назад? Пойдем назад?
Как ни странно, но я сама чувствовала себя почти терпимо, и вполне находила в себе силы добраться до мантикора и накормить его рыбой. То ли я умудрилась привыкнуть к этому месту, то ли вид чужих страданий меня каким-то непонятным образом поддерживал.
Кукушонок не мог говорить. Он только упрямо мотнул головой и потащился вперед, к чудовищу. Наверное, хотел его потрогать.
Я помогала ему идти. Вернее, почти плыть. Парень, похоже, не очень соображал что делает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});