и переменных. Это была не самая простая задача, поскольку необходимо было закодировать большое количество очень сложных переменных. Например, нам нужно было знать обо всех источниках государственных доходов и относительной важности каждого из них в общей фискальной системе. Наши критерии отбора начинались с требования, чтобы закодированные общества отвечали минимальным организационным критериям государственности, а именно: имели правительства, состоящие из правящего принципала (или основной группы, такой как правящий совет), выполняющего функции формирования политики, и административного аппарата, организованного как минимум на трех уровнях административной иерархии (этот критерий оказался полезным для идентификации досовременных государств и менее сложных в социальном отношении политий, называемых "вождествами").
Для каждого государства мы собирали информацию, ограниченную конкретным фокусным периодом, для которого мы нашли подходящие данные и в течение которого политика правления была очень стабильной. Например, вместо того чтобы описывать Китай в каком-то абстрактном смысле, мы кодировали именно ранний и средний периоды правления династии Мин, в течение которых в основном соблюдалась основная политическая стратегия, задуманная основателем династии. Но мы не стали распространять наше кодирование на период поздней Мин, когда были внесены важные изменения в политику и когда общество претерпевало изменения в других отношениях, включая значительную фазу экономического и политического упадка.
В Китае и других случаях мы выбирали конкретный фокусный период, потому что он был самым ранним из тех, по которым имелась необходимая нам информация. Мы черпали информацию только из описательных источников, качество которых широко признано среди специалистов по региону, и выбирали общества и конкретные фокусные периоды, для которых мы могли обнаружить незначительное или полное отсутствие влияния европейских колониальных администраций или других форм недавнего демократического европейского влияния на институты управления. Мы остановились на выборке из тридцати досовременных государств, представляющих большинство основных мировых регионов (Восточную, Южную и Юго-Восточную Азию, Африку, Средиземноморье и Европу, а также Новый Свет) (рис. 7.2). Хотя было бы желательно, чтобы выборка была больше, мы были ограничены необъятными масштабами очень сложной и трудоемкой задачи кодирования.
Расположение выборки из тридцати премодернистских государств в сравнительной выборке.
Мы выбирали общества для сравнительной выборки не потому, что они показались нам интересными с точки зрения коллективных действий. Чтобы избежать предвзятости, мы не обращали внимания на детали политической системы, а вместо этого делали акцент на наличии подходящих и достоверных данных. Требования к данным для этого проекта были строгими, поскольку нашей целью было выйти за рамки простого качественного наблюдения и разработать количественные показатели ключевых переменных, сопоставимых в разных обществах. Это оказалось непростой методологической задачей, но, приложив немало усилий, мы все же пришли к схеме кодирования, которая позволила нам собрать сопоставимые данные по всем случаям выборки и, таким образом, использовать статистические и другие методы для выявления закономерностей корреляции или ассоциации между переменными и между случаями. По счастливой случайности в результате применения нашего метода мы получили выборку обществ, содержащих значительные различия в степени коллективных действий. К сожалению, учитывая, что очень мало известно об относительной частоте более коллективных политий в прошлом, мы не можем утверждать, что эта выборка репрезентативна для всей популяции досовременных политий.
Идеологическое позирование против доказательств для социальных действий
Поведение людей в коллективной группе - вхождение или выход, выполнение или невыполнение обязательств - определяется поведением других: Ведут ли другие себя так, чтобы соответствовать групповой выгоде? Учитывая центральное место поведения в нашей системе кодирования, мы, соответственно, сосредоточились на том, что люди делали на самом деле, а не на том, что они должны были бы делать в идеале в соответствии с моральным кодексом или другими формами культурных предпочтений. Это ставит наш подход в противоречие с теми направлениями политической теории, в которых утверждается, что управление наиболее стабильно, когда, по мнению большинства людей, лидеры удерживают власть легитимно, то есть авторитетно. Проблема с понятием легитимного правления заключается в том, что оно очень подвержено идеологическим манипуляциям. Джон Данн (John Dunn, 1988: 73-74) в качестве примера отмечает, что абсолютисты Людовик XIV, Иосиф Сталин и Мао Цзэдун утверждали, что правят легитимно, но он сомневается, что это имело смысл в ситуациях "массовых инегалитарных политических отношений", в которых было бы нереально оспорить власть. Почти во всех обществах нашей выборки мы встречали утверждения о легитимности правления, подобные тем, что выражены в классической исламской мысли, где от правителя ожидается преодоление "анархии, неразберихи, эгоистичной природы человека и тирании сильного" (Hasan 1936: 57; ср. von Grunebaum 1961: 127). В ранней индуистской и буддийской политической теории от правителей ожидалось поддержание морального и социального порядка. В доктринах китайских конфуцианских литераторов правильное исполнение правителем ритуалов и этические добродетели служили убедительными руководствами к действию, способствуя гармоничным отношениям между людьми. А от Алонсо де Зорита (1994: 93), раннего испанского комментатора ацтеков, мы узнаем, что правители должны были "следить и наказывать нечестивцев, как лордов, так и простолюдинов, а также исправлять и перевоспитывать непокорных".
Однако моральные теории, подобные вышеприведенным, не всегда совпадали с поведением людей, занимающих властные позиции. Из только что приведенных примеров значительное проявление поведения, соответствующего коллективным действиям, было обнаружено только в Китае и ацтекском полисе. Из всех обществ нашей выборки английское государство XIV века н. э. характеризовалось очень низкими значениями наших показателей сотрудничества. Несмотря на неэффективность правительства, его коррупцию, принудительную и автократическую модель правления, большинство людей верили, что Эдуард III правил легитимно в наш фокусный период. Чувство легитимности отражало широко распространенную и горячую веру в наследуемость законной власти - ведь Эдуард I, основатель династии, был сыном Генриха III. Тем не менее, действия людей указывают на то, что мало кто, особенно простолюдины, был уверен в том, что правительство, его главные чиновники или связанные с ними представители феодальной элиты будут действовать в интересах кого-либо, кроме себя. Простолюдины признавали серьезные недостатки судебной системы, неспособность государства обеспечить общественные блага, коррумпированную и неэффективную систему сбора налогов и, особенно, расточительность короля, использовавшего налоговые поступления для ведения дорогостоящих и бесполезных войн во Франции. Недовольство принимало различные формы - от антиэлитарного нарратива, такого как поэма "Против королевских налогов", до организованных оппозиционных движений. В конечном счете, помимо прочих причин, подобное недоверие и антигосударственные действия привели к реформам системы управления, особенно к созданию более влиятельного парламента, способного ослабить власть королей.
Заключительные замечания по методу
Кросс-культурный сравнительный анализ позволяет проверить теорию, но иногда вызывает сложности в применении. Это не означает, что наши усилия по кодированию были неудачными - на самом деле