Читать интересную книгу Корсар с Севера - Андрей Посняков

А вот Олег Иваныч — совсем без шлема — все примечал. И то, что из своих — ха, из своих!!! — на носовой палубе в живых только он да Гриша у мачты.

А везде уже венецианские солдаты. Хмурые, опирающиеся на пики. Пока на поединок смотрят заинтересованно. Да Олег Иваныч ведь не на морковке вскормлен — давно просек, что конец тут один: как станет уставать рыцарь, его противника просто заколют пиками с разных сторон, к тому все шло. Значит: надо думать. Сражаться, парировать удары, смотреть по сторонам и думать… Но сражаться!

А ну-ка! На!

Атака Олега Иваныча была настолько внезапной и сильной, что рыцарь попятился к ограждению. Туда, куда и надо.

Черт! Гришаня же…

Олег Иваныч на миг обернулся — отрок стоял там же, у обломка мачты, — громко крикнул по-русски:

— Твою мать! Прыгай! Хоть на головы к шиурме, понял?

Тут же повернулся к врагу — чуть не пропустил удар. Не видел, как Гришка проворно отбежал от мачты и, оттолкнув засмотревшегося на бой пикинера, прыгнул вниз, на развал, где помещались гребцы.

Олег Иваныч бешеной атакой прижал противника к балюстраде. И вдруг, отбросив саблю, быстро сделал шаг в сторону. Крутанул изо всех сил установленную на уключине кулеврину! Длинный тяжелый ствол с размаху въехал рыцарю в грудь и, перевернув, смел его с палубы вместе с остатками балюстрады. Не дожидаясь приветствий публики, цветов и поздравлений, Олег Иваныч тут же скакнул за ним, в море.

Мастер меча пошел ко дну сразу, потянули доспехи. А вот Олег Иваныч вынырнул, уцепился за обломок весла, за чью-то руку… Ха! Гриша! Спасибо за помощь! Как там наши пираты, держатся?

Пираты Селим-бея не просто держались, а бились вполне удачно. Сопутствовавший венецианской пехоте первоначальный успех быстро сошел на нет перед отчаянной решимостью обреченных людей. К решимости прибавлялась и тактика. Селим-бей недаром считался самым удачливым авантюристом в Магрибе. Да к тому же и опытным. Палубных сражений было в его жизни не счесть. Потому и людей он организовал быстро. Построил в плотные каре, очистил корму, остальных отправил по куршее на бак. Кормовая артиллерия и баллисты получили приказ палить по всем приближающимся судам без разбору, что и исполняли теперь с большой охотой.

Кулеврины заряжались за двадцать минут! Много, конечно, но ведь — по очереди. Так, чтоб всегда парочка была наготове, мало ли. Удачные выстрелы уже отпугнули несколько вражьих галер.

— А, Ялмыз Эфе! Выплыл?! Рад, что ты жив и твой юный друг тоже. Идите оба, помогите матросам! Смотри, шторм! Сейчас как грянет! Шторм, я сказал!.. Вах, шайтан, забыл, что ты не говоришь по-арабски…

Они вырвались, ушли. Воспользовались внезапной бурей, волнами, ветром.

С пушечным громом разорвались абордажные канаты. Поднятый на грот-мачте парус поймал ветер. И подхватил, понес корабль, словно на крыльях, да с такой скоростью, что захватило дух! Огромные волны вскидывали «Тимбан» на свои вершины и с уханьем бросали вниз, казалось, на самое дно. В снастях ревел ветер, и Селим-бей молился Аллаху — только бы не сорвало парус. Так хоть как-то можно было управлять судном. Даже и не «как-то», а очень неплохо! По крайней мере, галера не становилась к волне боком и хорошо слушалась руля, который так и не успели заклинить враги, отгоняемые кормовыми пушками. Изменившийся ветер нес их на юг, к берегам Триполи.

Трещали мачты, вышвырнуло в море остатки весел. Гребцы, те кто еще остался в живых, в страхе сидели, прикованные к своим банкам, захлестываемые «зелеными барханами океана». Нескольких матросов смыло за борт. Обломком бизани ранило четверых. Пару раз корабль едва не напоролся на скалы. Ветер играл «Тимбаном», словно щепкой. Но они все-таки плыли. И не как российская молодежь по жизни — «без руля и ветрил», а как раз и с рулем, и с ветрилами! И четко держались курса.

А враг? Врага тоже изрядно трепал шторм. «Тимбан» венецианцы давно потеряли, удовольствовались уже захваченными судами. Парусов не поднимали — себе дороже, — только разошлись подальше, но держались в виду друг друга. Все-таки задали перцу поганым пиратам! А шторм… Что шторм? Мало ли штормов пережили — и этот не первый, не последний.

Лишь адмирал, синьор Франческо Гвиччарди, недовольно поджимал губы в своей шикарной каюте: ушел Селим-бей, опять ушел!

Глава 7

Стамбул — Магриб. Декабрь 1472 г. — январь 1473 г.

Наша злоба на вас — что в глазу песчинка,

Вы хитрите, но мы расправимся с вами!

Не хотите вы с нами поладить миром —

Или тех вы нашли, кто славнее делами?

Аль-Харис ибн Хиллиза

Над Стамбулом нависал туман — низкий, серый, плотный и настолько густой, что не было видно ни строгой красоты купола Айя Софии, ни изящных игл минаретов, ни высоких башен по краям бухты, Румелихисары и Анадолусары. Накрапывал дождь — мелкий, противный и нудный, заставляя прижиматься к стенам домов многочисленных нищих. Народ посолиднее оккупировал древние портики — наследие славы Восточного Рима. Общественные бани в центре города были переполнены — всем хотелось согреться. Даже во дворце султана курились благовониями жаровни, а слуги в саду старательно укрывали дерюгой нежные пальмы.

В этот ненастный день в район Галаты, миновав западные ворота, въехал всадник: молодой человек со спутанными белесыми волосами и мокрой от дождя бородкой. Голову и плечи всадника покрывал коричневый дорожный плащ с капюшоном, подбитый теплым бобровым мехом. Серый ослик, покрытый сиреневым чепраком, был явно низковат для всадника, длинные ноги которого, обутые в высокие сапоги, едва не чертили по булыжникам мостовой.

Молодой человек пару раз останавливался, сверяясь с начертанным на пергаменте планом, пока, покружив с полчаса по узким кривым улочкам, наконец не понял, что окончательно заблудился. Чертыхнувшись, он слез с ослика и поднялся по ступеням портика. Что-то спросил собравшихся на ломаном греческом языке, настолько плохом, что никто ничего не понял. Белобрысый повторил вопрос на латыни и здесь нашел понимание. Кто-то из прятавшихся от дождя румелийских торговцев знал наречие гяуров.

— Рынок? — Торговец выглянул из-за колонн, махнул рукою, указывая в сторону Ускюдара. — Пока прямо, потом через два квартала направо, а дальше сам увидишь.

Парень взобрался на ишака и потрусил дальше. Он проехал прямо, затем, повернув, взобрался на холм. В этот момент сквозь желтые разрывы туч на миг проглянуло солнце. Вспыхнул золотом купол древней Софии а Босфор загорелся, заиграл искрящимся разноцветьем: палевым, розовым, нежно-зеленым. Великий город императора Константина распростерся перед всадником во всем своем великолепии, от Галаты до редких строений Ускюдара.

Молодой человек завертел головой во все стороны, впитывая терпкую южною красоту, совсем не похожую на красоту его северной Родины. Полюбовавшись, тряхнул поводьями и медленно поехал вниз — вдоль широкой и опрятной улицы, сплошь застроенной беломраморными дворцами. Кое-где за оградами росли стройные кипарисы. Улица оказалась длинной и довольно людной. Даже несмотря на ненастье, в попутном и встречном направлениях двигались обозы, носилки, всадники, да и просто пешеходы в разноцветных одеждах, с преобладанием изумрудно-зеленых и темно-голубых тонов. Видно, эти цвета были в моде.

Улица вела в гавань. Но всадник свернул направо, а там… А там шумело людское море! Спору нет, велик новгородский Торг, велик и славен, но тут… Люди всех рас, всех цветов кожи, азартные крики, блеск дорогих тканей, полуобнаженные танцовщицы в золотых браслетах, запах пряностей и всепроникающий разноязыкий гул.

Белобрысый спешился, взял ишака под уздцы, стал пробиваться вперед, то и дело глазея по сторонам. Танцовщицы! Акробаты! Фокусник, глотающий пламя!.. Белобрысый задержался у рядов башмачников, обернулся и… О, Боже! От ишака-то осталась одна уздечка! Сперли, сволочуги!

Досадливо сплюнув, он швырнул бесполезную уздечку оземь:

— Эх, мать твою…

Волшебная фраза! Башмачник, оказавшийся подле него, подпрыгнул, показал в улыбке редкие зубы:

— Рус?!

— Рус, рус.

Башмачник отвернулся от него, заорал кому-то:

— Яган! Эгей, Яга-а-ан!

— Салам, Мюккерем-ага, — растолкав плечом приценивающихся к разноцветным башмакам покупателей, подошел мужик с русой бородой, в коричневой кожаной шапке с отворотами и добротном темно-голубом полукафтане с коричневыми обшлагами, какой носили турецкие артиллеристы — жопеги. К желтому шелковому поясу была привешена сабля.

— Салам, Яган-эфенди! — Башмачник кивнул на белобрысого: — Рус.

— И что с того, что рус? — недовольно буркнул мужик по-русски и уже собрался уйти.

И ушел бы, если б белобрысый крепко не ухватил за рукав:

— Невольничий рынок подскажи, батя!