Когда прошли таможню и уже разъезжались кто куда, ко мне подошёл один из моряков:
— Игор, сегодня мы устраиваем вечер, праздник возвращения домой. Ребята приглашают тебя.
Я пытался было отказаться от приглашения. Сразу возникли в памяти рассказы о пьяных дебошах американских моряков, приходящих из плавания в иностранные порты.
— Нет-нет, Игор, ты просто обязан быть с нами в этот вечер. Мы заедем за тобой в гостиницу.
И действительно, вечером за мной заехал моряк, и пришлось ехать. Тревоги мои оказались напрасными. Была обычная вечеринка в американском стиле. Все вина стояли на одном столе, а закуски — на другом, и каждый наливал себе выпить, накладывал на тарелку кушанье и гулял с этим где угодно. Да, были девушки, но оказалось, что мы так отвыкли от общения с ними, так их стеснялись, что даже выпивка не спасла положения. Моряки, вместо того чтобы ухаживать за девицами, вдруг снова сбились в кучки и начали вести бесконечные беседы друг с другом, вспоминая Мак-Мердо, какие-то случаи, которые знали все на зимовке, но которые невозможно понять посторонним. Девушки сначала вежливо слушали, а потом одна за другой разошлись.
Дней десять я жил в Крайстчерче, этом маленьком, утопающем в цветах и зелени городе. Жил в гостинице, такой же старомодной, как и машины, как одежда людей на улицах. Для экономии сняли одну комнату на двоих с Луи Каплери, инженером фирмы «Дуглас». Днём я работал в библиотеке местного университета, собирал дополнительные материалы для моей работы, а по вечерам обычно заезжал кто-нибудь из местных знакомых, приглашал в гости.
Иногда мы с Луи ходили на танцы в банкетный зал гостиницы, который для этого арендовали различные организации. Как-то этот зал сняла для своего вечера фабрика по сборке швейных машин фирмы «Зингер». Когда мы с Луи пришли в зал, уже играла музыка, и несколько пар чинно кружились в такт, а остальные — в большинстве женщины и молодые девушки — сидели на стульях вдоль стен, как в деревне на посиделках. Только семечек не было. Набравшись храбрости, мы пригласили каких-то девушек и вошли в круг танцующих. Но ведь надо же говорить о чём-то, и я задавал своей первой девушке-иностранке, с которой танцевал, какие-то глупые вопросы, на которые она застенчиво давала какие-то удивительно неиностранные ответы. А потом я рассказал ей о том, что я русский, зимовал у американцев в Антарктиде и сейчас возвращаюсь на Родину. И вдруг я понял, что, несмотря на мой ломаный английский, показывающий, что я иностранец, эта девушка не верит ни одному моему слову, даже, казалось, она обиделась за то, что я её разыгрывал. И мне вдруг представилось, что я в зале какой-нибудь чайной или столовой, которую сняла для своего вечера фабрика в маленьком районном центре где-нибудь под Смоленском или Калугой. Там танцы, и девушка, и даже разговор и его результат были бы, наверное, в точности такими же. И так меня вдруг потянуло домой, в Москву. Ничего я не хочу смотреть и узнавать нового, я хочу одного — домой. Я покинул «свою» девушку и пошёл к выходу.
Через несколько дней, закончив работу в библиотеках Крайстчерча, я купил билет на теплоход и отплыл в Веллингтон, откуда должен был лететь дальше на север. В Веллингтоне я поселился в советском посольстве в маленькой, чистенькой комнатке. И тут неожиданно выяснилось, что у меня трудности с русским языком. Я не забыл ни одного слова по-русски, но появилось что-то в построении фраз, что заставляло останавливаться, исправляться. Правда, через сутки это состояние прошло окончательно. Мне было достаточно посмотреть наш советский фильм.
Однажды мы выехали со знакомыми на машине за город и остановились на каком-то поле с высокой некошеной травой, полной огромных, качающихся под ветром ромашек. И меня вдруг поразила нереальность окружающего. Всего несколько дней назад в Антарктиде вокруг были только снег и лёд, через неделю я буду в заваленной уже другим снегом холодной зимней Москве, а здесь — ромашки.
Когда я прилетел в Москву, была уже середина зимы. Жена к этому времени взяла отпуск, купила путёвки в подмосковный дом отдыха, и целыми днями мы катались там на лыжах. Засыпанные пушистым, ласковым неантарктическим снегом поляны, согнутые снежными набросами кусты орешника и молодые берёзки, тихие домики деревень — все это было так удивительно хорошо, необычно. Мне хотелось показать все это моим новым знакомым американцам. Это им я восторженно, молча как бы рассказывал все о своей стране, гордился ею.
На работе у себя я нашёл все почти неизменившимся, как будто и не уезжал. Прежде всего старался завершить срочные дела: отчёт, первые, самые неотложные статьи о результатах исследований.
Мы с Гау написали статью о намерзании под языком ледника Кеттлиц, и она должна была быть прочитана этим августом на юбилейном симпозиуме Института низких температур в городе Саппоро, в Японии. Поэтому я начал готовиться к поездке в Японию в качестве научного туриста. Пришло лето, и я взял остаток своего отпуска, уехал к отцу в домик, который он когда-то купил в деревне на берегу Истринского водохранилища. Я ходил с младшим сыном по лугам, на целые дни уезжал на лодке на рыбалку. Рыба не клевала, но мне она и не была нужна. Я смотрел на волны, на облака, на небо, на синие дали из зубчатых лесов. И был счастлив. Но вот во время моего очередного визита в Москву мне сказали, что вопрос с поездкой в Японию окончательно решён, ехать надо уже скоро. И тут я вдруг подумал, что статью может прочитать один Гау, и отказался от поездки и продолжал наслаждаться такой простой, неторопливой жизнью.
А потом началась обычная трудовая научная деятельность: обработка результатов наблюдений на зимовке, разработки, связанные с термическим бурением ледников, попытки использования различных новых физических подходов к исследованию ледников.
Были и экспедиции, но это были не длительные и не далёкие поездки на ледники Кавказа, Памира, Полярного Урала. Удалось поработать и на дрейфующей станции «Северный полюс-19». Могло показаться со стороны, что Антарктида для меня отходит на второй план. Но это только казалось. Голова моя по-прежнему была полна ею.
Я защитил докторскую диссертацию по Антарктиде и написал книгу о тепловом режиме ледников Антарктиды, ряд статей об этом. И когда вдруг получил предложение от руководства американской антарктической научной программы принять участие в специальном широком, многолетнем, комплексном «Проекте исследования шельфового ледника Росса», я был готов к этому.
Так начался для меня новый период, связанный с поездками в Антарктиду, теперь уже в центральную часть самого большого плавающего ледника Земли — шельфового ледника Росса. В то время внимание многих учёных обратилось к шельфовым ледникам, ведь они занимали очень большую часть береговой линии Антарктиды.