Читать интересную книгу Тяжкие повреждения - Джоан Барфут

Эд Конрад склоняется к нему с приветливым лицом, как будто собирается что-то спросить у своего клиента, и шипит:

— Сядь прямо. Руки положи на колени. И убери с лица это выражение.

Если он о том, чтобы Родди перестал щуриться, то это невозможно. И так плохо, что все знают, как его вырвало. Будет только хуже, если он заплачет.

Полицейский говорит:

— Пострадавшая все еще в больнице, прогноз относительно ее полного или частичного выздоровлении пока туманен.

Это значит, что Родди не единственный, кто не до конца понимает, что натворил. Так странно, что есть эта женщина, которую он при встрече, наверное, и не узнает, если только она не будет в том же синем костюме, и они внезапно совершенно изменили друг другу жизнь. Родди мотает головой, потому что она никак не прояснится. Эд Конрад откашливается, ерзает на стуле и хмурится.

Полицейский рассказывает про Дорин: что она уехала на несколько дней к сестре; что преступники, наверное, думали, что она сделает, как в прошлом году, то есть велит оставлять всю выручку в кафе до своего возвращения, только на этот раз она передумала. Полицейский говорит:

— Выбор времени преступления говорит об умысле и осведомленности. Преступление было нацелено именно на «Кафе Голди», это не случайный выбор.

Эд Конрад возражает. Он говорит, что это бездоказательное предположение, а не один из фактов, имеющих отношение к делу, которые должен излагать офицер. Судья соглашается. Эд сам себе кивает, как будто сделал что-то умное.

Когда приходит его очередь задавать вопросы, все, что делает Эд Конрад, это заводит речь о том, как отец Родди хранит ружье и патроны.

— Моему клиенту, в конце концов, всего семнадцать, — говорит он. — Окружающие его взрослые должны быть ответственнее и защищать его, если потребуется, даже от него самого.

— Это вопрос? — спрашивает судья.

— Это? — говорит Эд. — Нет. — И садится.

Если бы это не касалось самого Родди, было бы смешно. А Эд Конрад все-таки крут. Если учесть, кто ему платит, это сильно: предположить, что отец Родди тоже кое в чем виноват. Или что он дурак. По-любому.

На этом почти все заканчивается, только адвокаты, та, что против Родди, и Эд Конрад, подводят итог. Та, что против него, заводит речь про умышленное преступление, подростковое насилие, жестокость, безответственное поведение, невинную жертву, необходимость сурового наказания в назидание другим. Родди все это кажется общими фразами; как будто это не совсем о нем.

Эд Конрад ведет себя совсем по-другому. Для начала он медленно и тихо говорит о матери Родди, но что он может о ней знать? Он рассказывает о мальчике, которого выдернули из привычной обстановки и окружения из-за семейной трагедии. Трудолюбивая семья, тяжелое положение, любящие бабушка и отец, старающиеся изо всех сил; у того, кого так поддерживают, есть будущее. Беспечный, неразумный, трагический поступок, говорит он, совершенный мальчиком, в котором есть хорошие задатки, которые окончательно погубит суровое наказание.

— Он совершил ужасный поступок, — говорит Эд Конрад. — Но он не ужасный человек. Лишь однажды он пошел против своей натуры, и это не должно погубить такой потенциал.

Что, по его мнению, он знает о натуре Родди? У Родди нет четкого представления о себе самом. И о потенциале тоже. Он вообще не хочет думать об этом слове. Оно означает будущее, которого не будет. Что он мог бы сделать, что могло бы получиться, если бы у него получилось.

Но вот чего Эду Конраду не надо было делать, так это заговаривать о матери Родди. Если бы он знал, что адвокат начнет переходить на личности, он бы ему сразу сказал, чтобы он ее не трогал. У нее и так хватало неприятностей, чтобы сюда еще и ее приплетать. Вроде как обвинять, хотя Эд Конрад прямо этого не говорит.

«Мама была хорошая, с ней было весело, я ее любил».

Ему хочется встать, прервать Эда Конрада и сказать это вслух. Он с ненавистью смотрит на Эда Конрада, сузив глаза. Эд Конрад в ответ хмурится, предупреждая.

Судья говорит:

— Назначаю оглашение приговора через неделю, в десять утра, в этом зале.

Эд Конрад думал, будет пара недель, но судья, наверное, считает, что думать особо не о чем. Может, он приговорил Родди уже сейчас, просто это было бы слишком быстро.

— Сейчас я заслушаю заявление потерпевшей стороны и заявление обвиняемого, если он пожелает сделать таковое. — Голос у судьи утомленный. Как будто все, что тут могут сказать, он уже слышал. Может, и слышал. Всем это уже не в новинку, кроме Родди.

Он слышит, как вздыхает Эд Конрад, и видит высокого дядьку в костюме, не как у отца, пошикарнее, темно-серая тройка, а не черный пиджак с брюками, он выходит из-за спины Родди вперед. Непохоже, что он расстроен или нервничает, но вид у него очень серьезный. Он выглядит знакомым, по крайней мере его фигура: последний раз она была видна в дверях «Кафе Голди». Судья говорит:

— Пожалуйста, назовите себя суду.

И он говорит, как его зовут и где живет. Что он — муж. И еще юрист. Произносит какое-то длинное название фирмы, там много имен, и одно из них — его собственное. Выглядит он уж точно умнее и дороже, чем Эд Конрад.

— Я буду краток, — говорит он, — поскольку не считаю, что этот молодой человек, — кивнув в сторону Родди, но не взглянув на него, — достоин того, чтобы тратить на него время суда. Моя жена, однако, заслуживает внимания.

Это обидно, хотя ясно, что у него есть все основания быть резким.

— Я просто хочу немного рассказать вам о ней, чтобы вы поняли, что за человек пострадал в результате всего этого, пострадал не по своей вине и не из-за своих действий.

Что говорить, так и есть. Она ничего не сделала, просто появилась не в тот момент.

— Мы женаты всего шесть лет. Первый ее брак закончился очень скверно, и ей было очень тяжело устроить свою жизнь после этого. Но у нас получилось. Мы смогли.

Ура, молодцы. Эд Конрад опять на мгновение хмурится и искоса смотрит на Родди.

— У нее двое детей, оба уже взрослые молодые люди, она очень много сделала, чтобы помочь им пережить тяжелое время после того, как распался ее первый брак. Я не собираюсь вдаваться в интимные подробности, но хочу сказать, что всю свою взрослую жизнь она была преданной матерью, а также талантливой и одаренной деловой женщиной, одним из партнеров и вице-президентом крупного рекламного агентства. Полезным и деятельным членом общества. Но, конечно же, для меня самое главное, — его ровный голос становится тише и начинает пресекаться и дрожать, — что она — мой партнер. Мы дали друг другу второй шанс, что в нашем возрасте — большая победа.

Раз так, можно было бы предположить, что он кое-что знает о вторых шансах. Можно предположить, что он задумается, не следует ли дать кому-то еще один шанс. Но Родди думает, что просить его об этом было бы слишком.

— Нам нравится наша жизнь. Моя жена умеет и любит праздновать, и как раз это мы собирались сделать — отпраздновать счастливое событие, купив мороженого. Вот и все, что она сделала: пошла за мороженым.

Его голос пресекается. Если уж у Родди сердце сжимается, то что говорить об остальных?

— А теперь по вине этого парня она в больнице, не может двигаться и ничего не чувствует. Она парализована. Даже если обеспечить ей лучшую медицинскую помощь, в самом лучшем случае пройдут месяцы, возможно, годы, прежде чем она выздоровеет. Этот молодой человек, — и он внезапно смотрит на Родди, прямо ему в глаза, горячим взглядом, который вплавляется в Родди, не давая ему отвести глаза, — этот молодой человек разрушил ее жизнь, уничтожил наши надежды, он сделал нечто более ужасное, чем может себе представить.

Откуда он знает, что Родди может себе представить?

Хотя он прав.

— Искупить это нельзя. Ни один приговор этого не исправит. Справедливости тут быть не может. Я просто хочу попросить вас, ваша честь, при вынесении приговора помнить о любящей, работящей женщине, которая наконец-то была счастлива.

Блин. Счастлива. Любима.

Возвращаясь на место, он идет напряженной, немного подпрыгивающей походкой и не смотрит на Родди. Родди кажется себе крохотным, раздавленным, как насекомое, одно из тех, красоты которых никто, кроме него, не видит.

Теперь он слышит, что кто-то еще приближается, подходит сзади, мягкие, мелкие шаги. Девушка. Молодая женщина, совсем рядом с ним, он бы мог до нее дотронуться, если бы немного наклонился и вытянул руку. И она, как будто собираясь наклониться, протянуть руку и дотронуться до него, останавливается на пути через зал. Она очень странно на него смотрит.

У нее ослепительные рыжие волосы, пылающие, распущенные и потрясающие. Платье на ней такое, какое вряд ли подойдет кому-то с такими волосами; длинное, коричневатое и просвечивает, так что ноги видно, и сверху тоже. Она такая худая. Она такая — нет, слабая — не то слово, но чем-то она похожа на стеклянных зверушек, которых бабушка держит в горке. Кажется, что она может разбиться. Рассыпаться.