Читать интересную книгу Козел отпущения - Дафна дю Морье

— Мне следовало позвонить, — сказал я. — Меня задержали в Вилларе, но, честно говоря, я забыл. Мне нечего сказать в свое оправдание. Я даже не прошу простить меня. Как ты себя чувствуешь? Поль передал мне, что доктор Лебрен велел тебе лежать.

Ладонь в моей руке была холодная и вялая, но она ее не отняла.

— Если я встану, я потеряю ребенка. То, чего я боялась с самых первых дней. Я всегда знала, что случится что-нибудь плохое.

— Ничего плохого не случится, — сказал я, — надо только быть осторожней. Вопрос в том, насколько компетентен Лебрен. Ты не будешь против, если я приглашу акушера?

— Не надо, — сказала Франсуаза. — Я не хочу, чтобы сейчас вмешивался кто-нибудь чужой. Это выведет из равновесия меня, огорчит доктора Лебрена. Главное — не вставать с постели и чтобы никто меня не волновал. Я чуть с ума не сошла от беспокойства, когда Мари-Ноэль приехала с рабочими в грузовике, а Рене — в наемной машине, так как ты куда-то исчез. А затем, спустя несколько часов, так и не дождавшись тебя, я решила, что с таким же успехом могу махнуть на тебя рукой и надо смириться с тем, что ты не вернешься, что ты нарочно избавился от них обеих и уехал в Париж.

Усталые глаза всматривались в мое лицо, и я понимал, что должен держаться как можно ближе к правде.

— Я застрял в банке, — сказал я. — Тебе я охотно все расскажу, но не хотел бы, чтобы об этом знали остальные. Дело в том, что я налгал насчет контракта. Мне не удалось его продлить, когда я был в Париже, и я сумел все организовать, лишь позвонив отсюда к Корвале, а затем и зайдя сегодня в банк. Они согласились подписать новый контракт, но только на их условиях. Это, естественно, значит, что verrerie будет работать с еще большим убытком, чем раньше, но тут уж ничего не попишешь. Придется так или иначе изыскать для этого средства.

На лице Франсуазы отразилось недоумение, и я продолжал стоять рядом, держа ее руку в своей.

— Не понимаю, зачем тебе было лгать? — сказала она.

— Наверно, из гордости, — ответил я. — Хотел, чтобы все поверили в мой успех. Возможно, я и добился его… на какое-то время. Я еще не знаю точно, каково наше финансовое положение. Но я хотел бы, чтобы ты держала все это при себе. Я не намерен ничего говорить maman, или Полю, или Рене, разве что обстоятельства сложатся таким образом, что не будет иного выхода.

Впервые Франсуаза улыбнулась и приподнялась на подушках — видимо, хотела, чтобы я ее поцеловал; так я и сделал, затем отпустил ее ладонь.

— Я никому не скажу, — пообещала она. — Я так рада, что ты хоть раз в жизни доверился мне. Только странно, почему тебя так волнует фабрика. Мне казалось, мысль о том, что ее придется закрыть, беспокоила тебя куда меньше, чем Поля и Бланш.

— Да, — согласился я, — возможно, и так. Впервые я задумался о ее судьбе вчера, когда ездил туда.

Франсуаза попросила передать ей с туалетного столика гребенку и зеркало и, выпрямившись среди сбившихся в кучу подушек, принялась зачесывать со лба гладкие белокурые волосы точно таким же движением, которое я видел всего два часа назад. Но различие между моим настроением тогда и сейчас и между самими женщинами — одна беспечная и веселая, другая измученная и вялая — было столь разительным, что странным образом растрогало меня: я бы хотел, чтобы равновесие было восстановлено, чтобы Франсуаза тоже стала энергичной и счастливой, как Бела.

— Почему ты не рассказал мне все это в тот вечер, когда вернулся из Парижа?

— Тогда я еще не пришел ни к какому решению, — сказал я, — не был уверен, что предприму.

— Поль все равно обо всем узнает, — сказала Франсуаза, — как ты сможешь это от него скрыть? К тому же какое это имеет значение, раз контракт уже подписан! Как бы то ни было, всем нашим трудностям придет конец, когда у нас родится сын.

Франсуаза положила зеркало на столик у кровати.

— Мари-Ноэль сказала, что ты спускался в подвалы банка. Никто не мог понять — зачем? Я не знала, что ты держишь что-нибудь в сейфе.

— Разные документы, — сказал я, — ценные бумаги и прочее.

— А наш брачный контракт тоже там?

— Да.

— Ты взглянул на него?

— Да, мимоходом.

— Если у нас снова родится девочка, все останется по-прежнему, да?

— Очевидно, да.

— А что будет, если я умру? Все отойдет тебе?

— Ты не умрешь… Закрыть ставни? Шторы спустить? Зажечь у кровати свет? У тебя есть что читать?

Франсуаза не ответила. Снова откинулась на подушки. Затем сказала:

— Дай мне медальон, который ты привез из Парижа. Пусть лежит тут, рядом.

Я подошел к туалетному столику в алькове и взял небольшую шкатулку для драгоценностей, которую увидел там, и отнес ее Франсуазе. Она подняла крышку и, вынув медальон, нажала на пружинку, как раньше, и посмотрела на миниатюру.

— Где ты его сделал? — спросила она.

— В одном месте в Париже, — ответил я, — забыл, как оно называется.

— Рене говорила мне, что хозяйка антикварного магазина в Вилларе изредка рисует миниатюры.

— Да? Возможно. Не знаю.

— Если это так, закажем ей потом миниатюру Мари-Ноэль. И малыша. Обойдется дешевле, чем в Париже.

— Да, вероятно.

Франсуаза положила открытый медальон на столик у изголовья.

— Тебе бы лучше было сойти вниз и помириться с Рене, — сказала она. — Я слишком плохо себя чувствовала, чтобы утихомирить ее, когда она вернулась; ты же знаешь — с ней сладу нет, стоит ей выйти из себя.

— Ничего, остынет.

Я закрыл ставни, подбросил в камин дрова.

— Девочка, скорей всего, у Бланш, — сказала Франсуаза, — или наверху, у maman. Я была не в состоянии ее видеть. Скажи ей, что я не думала того, что наговорила сегодня утром, что я была расстроена и больна.

— Думаю, она и сама это понимает.

— Что ты сделал с осколками?

— Не беспокойся. Я позаботился о них… Тебе еще что-нибудь нужно?

— Нет-нет… Буду просто тихонько лежать, и все.

Я прошел через ванную в гардеробную комнату, как накануне, переоделся и сменил обувь. Флакон «Femme» все еще стоял на комоде. Он перестал быть безличным, как предмет, увиденный мельком на витрине, он знаменовал собой важный момент моей собственной частной жизни. Я убрал его в ящик и, так как в скважине торчал ключ, сам не зная почему, повернул его и сунул в карман. Затем вышел в коридор и у подножия лестницы столкнулся лицом к лицу с Шарлоттой.

— Господин кюре только что ушел, — сказала она. — Госпожа графиня уже несколько раз о вас спрашивала.

— Я иду к ней, — отозвался я.

И снова, как в первый вечер, она пошла впереди меня. Но теперь, через каких-то двое суток, мне казалось, что с тех пор прошла целая вечность; ряженый, который шел тогда следом за ней, так же отличался от того, кто поднимался сейчас по лестнице, как теперешний я, в свою очередь, отличаюсь от того меня, который проснулся в гостинице в Ле-Мане. В тот первый вечер мужество мое было напускным, сейчас оно стало несокрушимым, моя новая оболочка защищала меня, как броня.

— Господина графа надолго задержали в Вилларе? — спросила Шарлотта.

Я знал, что имею все основания не доверять и не симпатизировать ей, что каждое ее слово фальшиво.

— Да, — ответил я.

— Мадам Поль пила чай у нас наверху, — продолжала Шарлотта. — Она была вне себя из-за того, что ей пришлось нанимать машину, чтобы вернуться в замок, и рассказала всю историю госпоже графине.

— Никакой истории не было, — сказал я. — Я задержался, больше ничего.

Мы уже достигли верхнего этажа, и, обогнав служанку, я прошел но коридору, завернул за угол и направился к дальней двери. Я вошел, приветствуемый визгливым тявканьем собачонок, спокойно отпихнул их ногой и, не задерживаясь, приблизился к креслу у печки, в котором сидела графиня в лиловой шали на массивных плечах. Я наклонился и поцеловал ее, с облегчением увидев, что Бланш в комнате нет и графиня одна.

— Доброе утро и добрый вечер, — сказал я. — Простите, что не смог раньше к вам зайти. Я уехал еще до завтрака. Да вы уже все об этом слышали. Рад видеть вас на ногах. Как прошел день? Хорошо?

Я встретил насмешливый взгляд графини — казалось, ее глаза выискивают что-то в моих.

— Садись, — сказала она, указав рукой на стул. — Сюда, к свету, чтобы я видела твое лицо. Убирайся, Шарлотта. И чтобы не подслушивала у дверей. Спустись в кухню, скажи, чтобы сюда принесли два подноса с обедом. Ступай, да не задерживайся там. Только сначала убери эти вещи.

Графиня отодвинула на край стола лежащий там молитвенник. Собачонки забрались на кресло и устроились у нее на коленях. Я закурил сигарету, по-прежнему чувствуя на себе ее взгляд.

— Так где же ты был? — спросила графиня, как только служанка вышла.

Я догадывался, что все, известное Рене и Мари-Ноэль относительно моего утра: поездка в Виллар, поход на рынок, посещение банка, возможно, даже час, когда я оттуда ушел, — достаточно было туда позвонить, — уже передано графине. Раз она спрашивает меня, где я был, значит, про домик на канале ей ничего не известно. Эту часть своей жизни Жан де Ге от нее утаил.