Читать интересную книгу Падай, ты убит! - Виктор Пронин

— Здравствуй, Митя, — произнес Игореша, вставая с кресла, — как поживаешь?

— Уже лучше! С одной печкой разделался. А ты? Жив-здоров?

— Местами, — усмехнулся Игореша.

— Но самые важные места в порядке?

— Смотря какие считать важными... У одних важно то, у других это...

— А у тебя что, не так, как у всех людей? — изумился Шихин.

И смех Селены подтвердил, что победа все-таки за ним.

— Привет, Илья! — воскликнула Селена, увидев Ошеверова. — А тебя какие черти сюда занесли?

— Занесли, — добродушно проворчал Ошеверов, по-медвежьи обхватывая Селену и тыкаясь в ее нежное лицо своей щекастой щетинистой мордой. — А что, Селена, поехали со мной, а? Прокачу тебя тыщу-другую километров по нашей необъятной родине, а? Некоторые соглашаются и не жалеют. Еще просятся, а?

— А куда мы денем Игорешу?

— К черту пошлем твоего Игорешу! По-моему, только там он еще не был!

— Ой, ну что вы такое говорите? — ужаснулся Вовушка. — Разве так можно! Ведь они муж и жена, они любят друг друга, заботятся. У них дети будут, их воспитывать надо, дети пользу принесут...

— Если дело за этим, Селена, не дрейфь! Заведем в дороге детей, а?

— Фу! — замахал Вовушка руками. — Она вон какая нарядная, красивая, а ты приглашаешь ее в свою конуру на колесах, да еще намеки всякие неприличные...

— Вся ее нарядность до второй сотни километров! А там сама комбинезон попросит.

— Здравствуй, Илюша, — Ююкин прорвался наконец к Ошеверову. — Привет, Вовушка! Илья, так как же ты все-таки оказался здесь нежданно-негаданно?

— Да вот привез Митьке радостную весть — оказывается, из газеты его шуганули не из-за фельетона, а по причине куда более простой — анонимка на него была.

— И что в ней?

— Что бывает в анонимке... Поклеп. Усомнился кто-то в симпатиях нашего друга Митьки. Только усомнился. И этого оказалось достаточно.

— А что ты, Митя? — повернулась Селена к Шихину. — А что Митя! — воскликнул Ошеверов. — Чепуха, говорит, все это. Но ведь кто-то написал! И написал кто-то свой! Тот, кого мы знаем, привечаем, руку жмем, целуем куда попало...

— А куда именно? — уточнила Селена.

— Как скажешь, Селена, как скажешь... Для меня в любом случае это будет радость и наслаждение. Ты не писала?

— Анонимку?! На Митю?! Как ты можешь, Илья?! — Селена зарделась от гнева, и глаза ее сделались как никогда прекрасными.

— Селена, ты очень красивая женщина и нравишься мне все больше. Ты просто обалденная. Даже не представляю, как я смогу уехать без тебя. Немного в моей кабине перебывало женщин, которые сравнились бы с тобой... В более спокойной обстановке я бы сказал это тебе полнее и откровеннее, но... Но пока мой вопрос к тебе прям и прост — ты писала?

— Конечно, нет!

— Вот и все. Прошу прощения. А ты, Игореша?

— Все, что мы пишем в последнее время, мы пишем с Селеной вместе. Ее ответ — это и мой ответ.

— Э нет! — Ошеверов поводил в воздухе из стороны в сторону коротким сильным пальцем, из которого еще не вымылись мазут, сажа, глина и прочие почетные доказательства его трудовой деятельности. — Анонимки не пишутся коллективно. Анонимки пишутся в одиночку, правда, Васька? — неожиданно обернулся Ошеверов к молчаливо стоявшему в сторонке стукачу.

— По-разному бывает... Например, когда я писал анонимку на свою жену, мне помогал один человек. Поправил стиль, а то, говорит, больно страсти много, сразу догадаются, кто писал.

— Ясно, благодарю. Игореша, я ведь не прошу у тебя никаких доказательств. Я просто спрашиваю. И мне непонятно, зачем тебе понадобилось прятаться за столь прекрасную спину.

— Откуда ты знаешь, что у Селены прекрасная спина? — нервно улыбнулся Игореша.

— Видел. Да, Игореша, видел собственными глазами.

— Когда?

— Долго перечислять. И потом, это не только моя тайна верно, Селена?

— Да, Илья, не отвечай ему. Он не отвечает на твой вопрос, и ты не отвечай.

— Почему же, я могу ответить... — Игореша говорил, явно преодолевая внутреннее сопротивление, ему неприятно было оправдываться, коробила бесцеремонность Ошеверова. — Я не писал, — проговорил он и, чувствуя вымученность этих слов, добавил: — И не собираюсь.

— А ты, Вовушка? — круто повернулся Ошеверов всем своим розовым корпусом.

— На Митьку? На Митьку, вроде, нет. Если это важно, могу" уточнить, у меня копии остались. Дело в том, ребята, что я отвечаю за каждое слово в анонимке, поэтому раскрытие меня не пугает. Анонимка — это жанр, своеобразное выражение своего мнения, позиции... Не подписывая письмо, я тем самым придаю ему вес, убедительность, неоспоримость. Это уже не только мое письмо, это глас народа! Раза два или три меня раскрывали, — Вовушка конфузливо улыбнулся. — Ноя сознательно оставлял в письме следы, чтобы они, поломав голову, все-таки догадались, кто писал. И догадывались. Не дураки. О, как со мной разговаривали! Уважительно, обстоятельно, с извинениями... А когда своим именем подпишешь, даже ответа не пришлют, — Вовушка заморгал глазами, словно до сих пор переживал обиду.

— Ладно, с тобой мы еще разберемся, — хмуро проговорил Ошеверов. — А ты, Васька? Писал?

— Анонимку? — переспросил Васька-стукач. — Нет, анонимок я не писал. Кроме одной. Но о ней ты знаешь.

— Так, — протянул Ошеверов, оглядываясь по сторонам и прикидывая, в кого бы еще воткнуть свой твердый указательный палец, у кого бы еще потребовать ясного и четкого ответа. — Так.

— А ты, Илья, не писал? — спросил Игореша, затаенно улыбаясь. — А то ты весь в таком горении, что у меня невольно возникают всяческие мысли. А?

— Но ведь я же и затеял разговор, — растерялся Ошеверов.

— Может, ты потому его и затеял... Ну, сам понимаешь...

— Ребята! Как на духу — не писал.

— Знаете, кончайте, — проговорил Шихин, падая в плетеное кресло. — Далась вам эта анонимка... Я здесь. И я доволен, что я здесь. Какие силы меня сюда забросили, уже не важно. Я даже благодарен этим силам. Они уделили мне внимание, поместили в этот сад, в этот дом, в это кресло... На кого из нас не писали, ребята! Замнем для ясности. Если у человека нет возможности сказать впрямую о чем-то, то как ему удержаться от анонимки? Верно, Вовушка?

— А зачем от нее удерживаться? Анонимщик — это человек неуспокоенный, граждански активный, жаждущий борьбы и схваток! Двигатель прогресса! Где бы мы сейчас были, не будь у нас доносчиков, анонимщиков, стукачей и слухачей! В каменном веке. Как бы мы боролись с нетрудовыми доходами, вредными идеями, склочными соседями, самогонщиками, дурными начальниками, как?!

— Вот и я говорю, — подхватил Шихин.

— Митька! — предостерегающе проговорил Ошеверов. — Перестань заниматься словоблудием. Скажи, ты согласен и впредь пожимать руку сволочи, пить за нее, лобызать ее свиную харю?

— Конечно, — легко улыбнулся Шихин. — Ведь эта сволочь — мой друг. Как же мне не пожать ему руку, не выпить за его здоровье?

— Но в таком случае ты будешь каждого немного подозревать, слегка опасаться. Хочешь ты того или нет, но и меня ты станешь недолюбливать. Мне этого, Митя, не надо. Я хочу твоей любви безраздельной, преданной и по гроб.

— Именно так я тебя и люблю.

— Но я хочу, чтобы ты и Селену любил так же!

— И за Селену не беспокойся.

— А вон Васька стоит, смотрит, слушает... Как с ним быть?

— Васька анонимок не пишет. У него другая слабость.

— Митя! — Ошеверов ткнул своим указательным пальцем в голый шихинский живот. — Слушай сюда, Митя. Его подловатость ты разбросал на всех поровну, и оказалось, что мы еще терпимы для дружбы и любви, да? Поскольку грязи на каждого попало не столь уж много, то мы не столь уж и отвратны, да?

— Илья, ты взялся за дело с таким азартом, будто ищешь предателя времен войны, — заметил Игореша.

— Нет, я ищу человека куда более гнидного! Если тогда на кону стояла жизнь и, предавая друзей, кто-то покупал себе спасение, то здесь предательство в чистом виде. Бескорыстное. А потому особенно опасное. Здесь не задашь вопрос — кому выгодно. Митя, это предательство не вынужденный поступок, а натура!

— Выходит, самое натуральное предательство, — улыбнулся Шихин.

Анфертьев и Света, покинув гамак, вышли к дому, сели на ступеньки. И, глядя в сад, Анфертьев заговорил негромко, будто продолжал неспешный разговор со Светой:

— Что получается, ребята, что получается... Дружим со сволочами, делимся заветным со стукачами, ищем помощи у подонков, одалживаем деньги у воров, посвящаем стихи распутницам, заискиваем перед дураками... И ведь не заблуждаемся, знаем, с кем имеем дело, отлично видим, кто есть кто... Что же заставляет нас все это проделывать с ясным взглядом и искренней дрожью в голосе? А ребята? — Анфертьев встал, поднялся по ступенькам на террасу. — Но когда тебя прижмет, прижмет по-настоящему, на помощь приходит эта отвратительная шелупонь, которую так презирают твои ближние, твои высоконравственные друзья и подруги. Может быть, ею, шелупонью, движут не самые лучшие чувства, может быть, за ее великодушием стоят корысть и расчет, но когда ты под колесами, так ли уж это важно? А если мы наберемся хамства и обратимся к честнейшему и благороднейшему... О, на сколько вопросов нам придется ответить, пока мы докажем, что достойны участия, что он не выпачкается и не осквернит себя, связавшись с нами. А сволочь вопросов не задает. Наплевав на собственную чистоту и непорочность, на нашу возможную испорченность, не интересуясь даже, на кой нам эти деньги, что нам даст этот звонок, куда мы сунемся с его рекомендацией... Что-то в этом есть, ребята, что-то есть... Наши нравы сложнее, чем это кажется.