Я очень благодарен вам, товарищ Сталин, за то, что вы укрепляете меня танками и самолетами. Прошу только ускорить их отправку. Они нам очень и очень нужны. А насчет этого подлеца Гудериана[412], безусловно, постараемся задачу, поставленную вами, выполнить, то есть разбить его»[413].
К. С. Москаленко утверждает, что в успехе операции Брянского фронта Сталина убедил Шапошников[414]. Даже если и так, это лишний раз подчеркивает — тактически ситуация была стопроцентно выигрышной, войска Брянского фронта занимали столь выгодную позицию, что разгром ими левого крыла танковой группы Гудериана даже в августе 41-го представлялся весьма вероятным.
«Однако на деле произошло иное. Танковая группа Гудериана, оставив в полосе Брянского фронта две дивизии, ушла главными силами на юг и наносила удар за ударом во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта.
Обещание, которое генерал А. И. Еременко, как мы видели, дал И. В. Сталину, он не смог выполнить. Брянский фронт в эти дни вел наступательные бои силами ослабленных 13-й и 3-й армий. Противостоявшие им немецкие 17-я, 18-я танковые и 29-я моторизованная дивизии, применяя тактику «сдерживающего сопротивления», с боями отошли за Десну, где и закрепились. Отбросить их дальше на запад (создав тем самым реальную угрозу тылам 2-й танковой группы. — А.Б.) войска Брянского фронта не смогли…
…Гудериан продолжал основными силами стремительно продвигаться в тыл Юго-Западному фронту. Более того, всю 17-ю танковую дивизию вместе с моторизованным полком «Великая Германия» он снял со своего растянутого левого фланга и бросил в наступление против 40-й армии»[415].
Результаты не заставили себя ждать. Уже 2 сентября сплошной организованной обороны советских войск между Черниговом и Шосткой не существовало. 12 сентября немцы нанесли удар с Кременчугского плацдарма и заняли Хорол. На следующий день передовые части 2-й танковой группы овладели Ромнами и прорвались к Лох- вице. Парировать удары Юго-Западному фронту было нечем, его войска изолировались немцами друг от друга концентрическими ударами с многих направлений.
14 сентября начальник штаба Юго-Западного фронта генерал-майор В. И. Тупиков, информируя Ставку о создавшемся положении, закончил свой доклад словами: «Начало понятной вам катастрофы — дело пары дней». Шапошников назвал доклад Тупикова паническим…[416] Он все еще надеялся на удар Еременко. Лишь 17 сентября Верховное главнокомандование дало разрешение на оставление Киева. Глубокой ночью Кирпонос отдал приказ всем армиям с боями выходить из окружения, но было уже поздно. Почти сразу же была потеряна связь как со штабами армий, так и со Ставкой. Противник рассекал окруженные армии на части и уничтожал их поодиночке. 20 сентября в бою в роще Шумейково, у хутора Дрюковщина Сенчанского района, погибли командующий фронтом генерал-полковник М. П. Кирпонос и член Военного совета М. А. Бурмистенко. Начальник штаба фронта генерал-майор В. И. Тупиков был убит 21 сентября при попытке прорыва.
Кто-то сумел вырваться из окружения, пробился к своим и воевал еще. Большинство, многие сотни тысяч, погибли или попали в плен[417]. Потеряна была и вся почти техника. Четыре армии, 5-я, 21-я, 26-я, 37-я, и часть сил 38-й армии были уничтожены. Фронт откатился на восток еще на несколько сот километров. Собственно, его пришлось восстанавливать заново. Клейст, который потерял в непрерывных тяжелых боях больше половины своих танков, который и думать не смел в одиночку противостоять Юго-Западному фронту, получил возможность продвинуться до Ростова.
Все приходилось начинать и готовить заново…
Многие, в том числе и В. Карпов, считали и считают, что немалая доля вины за происшедшее ложится на генерала Еременко. Но что же он сам? Нимало не смущаясь, Еременко утверждает следующее:
«…отдельные историки считают, что Брянский фронт… был создан Ставкой якобы в предвидении возможного развития наступления врага в направлении Чернигов — Конотоп — Прилуки. Это толкование искажает реальные исторические факты. Общеизвестно, что по плану «Барбаросса» гитлеровцы стремились как можно быстрее овладеть Москвой… Но упорное сопротивление и контрудары наших войск в районе Смоленска, Ярцева, Ельни (!) заставили врага оттянуть танковую группу Гудериана несколько южнее с целью захватить Брянск[418]. Ставка своевременно поняла этот замысел и весьма обоснованно решила создать Брянский фронт с задачей прикрыть с юга Московский стратегический район, не дать гитлеровцам прорваться через Брянск на Москву и нанести им поражение… Именно эта задача подчеркивалась Ставкой и в последующих ее директивах. Таким образом, приведенное выше мнение об иной задаче фронта совершенно не соответствует действительности. К сожалению, на основании этого домысла, хотя и намеком, командование Брянского фронта упрекается в том, что оно допустило поворот и удар вражеской группы армий «Центр» на юг…
Мы можем сказать, что войска Брянского фронта добросовестно выполнили основную задачу, поставленную перед нами Ставкой, не допустить прорыва группы Гудериана через Брянск на Москву»[419].
Иными словами, Еременко, по существу, утверждает, что перед Брянским фронтом стояла задача не нанести фланговый удар по 2-й танковой группе немцев с целью если не разгрома ее, то прикрытия правого фланга Юго-Западного фронта, а исключительно воспрепятствовать возможному продвижению Гудериана на Москву. Абсурдность этого утверждения очевидна. Вплоть до 30 сентября немцы на Москву не наступали, у них не хватало для этого сил. Тот факт, что Брянский фронт был спешно усилен танками и авиацией также не свидетельствует в пользу Еременко. Если Сталин и Шапошников не рассчитывали на удар Брянского по флангу и тылам Гудериана, на что же они надеялись, запрещая сдавать Киев, когда коммуникации Юго-Западного фронта уже перерезались противником? И, наконец, если перед Еременко в действительности стояла лишь ограниченная задача — прикрыть Московское направление, зачем Сталину было расформировывать Центральный фронт и переподчинять его войска, прикрывающие фланг Кирпоноса, Еременко?
Разумеется, в мемуарах Еременко о разговоре по прямому проводу со Сталиным, состоявшемся 24 августа, о своем обещании безусловно разбить «подлеца Гудериана» не упоминает. Но… из песни слова не выкинешь.
Рассуждения о том, что заслон, выделенный Гудерианом для прикрытия фланга, был не так уж и слаб, и напротив, Брянский фронт не имел сил для наступления с решительными целями, тоже достаточно спорны. Сталин, надо отдать ему должное, усилил Брянский фронт, как только мог.
«Брянский фронт задачу на наступление получил 30 августа… Для удара на Стародубском направлении, которое Ставка считала главным, она предлагала сосредоточить не менее десяти дивизий с танками…[420]
Возлагая на Брянский фронт ответственность за ликвидацию опасности, нависшей с севера над Юго-Западным фронтом, Ставка значительно укрепила его своими резервами, в том числе танками и артиллерией. Кроме того, в полосе Брянского фронта была сконцентрирована авиация Центрального и Резервного фронтов, 1-я резервная авиагруппа, части дальнебомбардировочной авиации. Брянский фронт поддерживали 464 самолета, в том числе 230 бомбардировщиков, 179 истребителей и 55 штурмовиков…»[421]
Но даже если это и так, и Еременко действительно не имел физической возможности сбить заслон немцев на Десне, как же посмел он пообещать Сталину разбить танковую группу Гудериана? Никто ведь не тянул за язык. Ответил бы, извините, товарищ Сталин, никаких гарантий дать не могу, сильны немцы. Не расстреляли бы его за это. Но Еременко держался бодро и уверенно. Непонятно, на каком основании еще до соприкосновения вверенного ему фронта с противником обещал Гудериана разгромить непременно. И Сталин в то время, когда дела шли из рук вон плохо и фронт то здесь, то там прогибался и рушился, решил, что такой уверенный и основательный человек ему и нужен, на такого и следует опереться. Своими безответственными заверениями Еременко дезориентировал Ставку и лично Верховного, что, вне всякого сомнения, и привело к запоздалому отходу Юго-Западного фронта и в конечном счете к происшедшей трагедии…
Несколько слов об упомянутом Жуковым идолопоклонстве. Надо признать, Еременко оно было присуще. В августе 42-го в разговоре по прямому проводу Василевский проинформировал Еременко о точке зрения Верховного Главнокомандующего относительно ряда организационных вопросов по обеспечению обороны Сталинграда[422] и поинтересовался его мнением. Высказывая его, Еременко обронил крылатую фразу, надолго ставшую атрибутом этикета советского и российского чиновничества. Он сказал:
«Я отвечаю. Мудрее товарища Сталина не скажешь, и считаю: совершенно правильно и. своевременно»[423]. Сразу вспоминается и «подлец Гудериан», и «армия-освободительница», вошедшая в Польшу вместе с «разбойничьим Вермахтом».