Читать интересную книгу Луна в ущельях - Рустам Агишев

Он достал из ящика стола пресловутый альбом в потрепанном переплете и несколько книжек.

— Вот с точки зрения человеческой (употребим даже старинное слово — гуманистической), разве все это не растление несовершеннолетних, их душ? А Жанна Мигунова, которую вы склонили к сожительству и сделали активной участницей этих гнусных пирушек, ведь ей нет еще и шестнадцати…

— При наличии ее согласия… — начал было с деланной уверенностью Лебедь, но взглянул нечаянно в потемневшие, полные презрения глаза Вики, потерялся и продолжал уже сбивчиво: — Что, собственно, я сделал такого? Тренировал ребят в английском произношении, развивал вкус, обменивал редкие книги…

— Именно вкус! К выпивке, к пресловутому сексу, к тунеядству! — уже гневно перебил его следователь.

— Ну и что? — взорвался внезапно Лебедь. — На так называемые клубные мероприятия им, что ли, ходить? Размышлять о положительном герое литературы? А как западные немцы атомную бомбу раздобудут — тогда как? Война? Опять «жди меня — и я вернусь», да? А если ребята не хотят, понимаете, не хотят ни жертвовать, ни думать, ни верить? Впрочем, ну его к черту, этот разговор! Вы все равно не поймете.

Лебедь скрипнул стулом и замолк. Вика с жалостью и отвращением взглянула на него, хотела что-то яростно возразить, но, уловив предостерегающее движение следователя, сдержалась и только шумно вздохнула. Следователь тоже пристально посмотрел на Лебедя и опять придвинул к себе листки протокола.

— Так вот чем вы успокаиваете свою совесть! Какое жалкое оправдание! Вы говорите о высоких проблемах, когда из-за вашей преступной распущенности погиб человек. При чем тут атомная бомба и вера ребят? И от имени каких ребят вы говорите? Тех, которых вы растлили и опозорили на весь город? Стыда у вас нет! Впрочем, хватит! Не собираюсь я читать вам мораль и вести душеспасительные разговоры. Отвечайте конкретно на вопросы…

Над зданием аэровокзала полощется на ветру кумачовый с голубой полоской по древку флаг Российской Федерации. Блещет яркое утреннее солнце. Кругом далеко видно. Уже выйдя на летное поле, Ян Зигмундович жадно оглядывает синеющие вдали горбатые сопки, палевые от солнца многоэтажные дома авиагородка, сплетенные из железных брусьев высокие башни антенн. Еще дальше разбросался на высоком берегу Каргиня большой город, где прошла почти половина жизни. Все ли было тут хорошо? Нет, конечно. А где бывает совсем хорошо? Вероятно, нет таких мест, на то и жизнь.

— Ян Зигмундович, как там у Дины с Вадимом?

Вика незаметно подошла сзади и, облокотившись о барьер, отделяющий площадку для провожающих от летного поля, задумчиво смотрела на самолеты и ждала ответа.

— Трудно ей сейчас, — задумчиво ответил Стырне. Он знал, что Вика с Диной в последнее время очень сдружились. — Что-то творится с Вадимом непонятное. Уехал в санаторий, даже не простившись с Диной. Вот как бывает… Так, помните, — переводя разговор, сказал Стырне, — когда приедет Бабасьев, скажите ему, чтобы не отказывался от предложения, которое ему сделают. Вам тоже там найдется работа, — добавил он, лукаво улыбаясь.

— А Вадим?

— Посмотрим, посмотрим.

Вышли из вокзала остальные. Глаза у Ильзы Генриховны были заплаканы, однако сияли откровенной радостью. Она наперебой приглашала всех, кто будет в Москве, непременно заезжать к ним на Ленинские горы.

Объявили о посадке. Последние минуты прощания, последние объятия, поцелуи, пожелания, сказанные громче, чем надо. И вот уже самолет оторвался от земли…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Сыщется ли на свете уголок милее сердцу москвича, чем Подмосковье. Вадим сквозь заиндевевшее окно любовался тихими заснеженными полями, перелесками, лугами с выбранными уже наполовину зародами, и сердце его тоже наполнялось покоем. Палата была одиночная, никто не мешал, он тоже старался меньше попадаться на глаза людям, не вступал в разговоры — они здесь не нужны. Тишина была лучшим лекарством для Вадима. Под санаторий издавна приспособили имение какого-то богатого графа, тут и сейчас еще ощущался старинный уклад, особый, не казенный уют. Палат в двух этажах насчитывалось не так уж много, обслуживание поставлено было отлично, и Вадим понял, что попал в особенно хорошую здравницу, каких немало в Подмосковье.

По целым дням бродил он пешком или на лыжах по окрестностям, не мог надышаться чистым хвойным воздухом бора, вплотную подступившего к санаторию частоколом золотистых мачтовых деревьев, смотрел на долгие зимние закаты, слушал лесные шорохи, голоса электричек. Он вспоминал тайгу, товарищей-геологов, и очень хотелось ему вернуться к ним здоровым и сильным, как раньше.

В такие дни Вадим особенно старательно выполнял назначения лечащего врача — умного, немного ворчливого, старого одессита Элентуха. Однако этого настроения хватало ненадолго. Он понимал, что все это бесполезно, анализы по-прежнему были неутешительны.

И все-таки Вадим чувствовал себя гораздо лучше. Главное, здесь был он никому не в тягость, не надо было притворяться, и никто не видел тех приступов удушья, которые иногда случались у него. Он старался не пугаться. Не даст он, черт возьми, срабатывать тут дополнительному психологическому фактору. Не даст!

Вадим старался пересилить себя, ходил на лыжах, читал. Не сидел, как другие, до устали перед телевизором, а читал. Он заново открыл тут для себя Омара Хайяма, натолкнувшись в библиотеке на томик его стихов. Ему нравился мрачноватый юмор восточного Эпикура, его искрящиеся, как вино, четверостишия. Он чувствовал, что живет в канун важных для себя перемен.

— Как сегодня самочувствие, молодой друг?

Вадим терпел скрипучий голос Элентуха, его седые, почему-то лезущие в рот усы и скрупулезную требовательность в выполнении санаторного режима только за склонность к афоризмам и старо-одесскому жаргону. Хотя Герш Яковлевич уже целую вечность жил в Москве, но все оставался одесситом до мозга костей. Лучше Одессы не было города на свете. Все московские поэты и писатели вышли из Одессы. Лучшие в мире закройщики и рестораны — на Дерибасовской. Самые длинные в мире катакомбы — под Одессой. Так он мог продолжать без конца. На вопрос — почему же он уехал из Одессы — Элентух патетически воздевал вверх руки:

— Дети, ох, дети! Они-таки заставят вас даже переселиться на луну.

Для детей Элентух и построил дачу неподалеку от санатория. Летом они приезжали, а в зимние месяцы он жил тут по-холостяцки один. Примиряли Вадима со старым одесситом длинные беседы за стаканчиком сухого вина, да редчайшие магнитофонные ленты, которыми Элентух гордился и прятал даже от любимого внука. Пятилетний мальчонка с пожилой няней зимовал тут же, на даче. Вне стен санатория Элентух удивительно преображался, делался домашним, уютным, смешным.

Дача состояла из двух просторных комнат с небрежно оштукатуренными и давно не беленными стенами, и стеклянной веранды, выходящей в игрушечный садик с десятком молоденьких яблонь, прикрытых снегом, как периной. Они пили болгарскую «гамзу», дымили сигаретами и слушали магнитофон.

— Что, сударь, важнее всего на свете? — философски вопрошал Элентух, налаживая очередной диск.

Улыбаясь, Вадим спросил:

— Что это вы так — «сударь»? Старину вспомнили?

— Почему старину, известный писатель предлагает ввести во всеобщее употребление. Разве не читали статью?

— Нет.

— Как же, целую теорию построил. Однако не прививается ни «сударь», ни «сударыня». Вот и я хотел внести в это благое дело посильный вклад. Итак, мой молодой друг, вернемся к предмету нашего разговора. Что же на свете важнее всего? В жизни самое главное — логика. Где нет логики — там все фальшь, ерундистика и абсурд. Так что, сударь мой, логика — это ключ ко всему разумному и правдивому. Логика, если угодно, это запрет лжи.

Вадим грустно покачал головой:

— К сожалению, далеко не все на свете подчиняется законам логики.

— О чем вы? Ах, об этом… — Элентух запустил что-то из последних вещей Игоря Стравинского и некоторое время, наклонив по-птичьи голову, слушал странные скачущие звуки, потом приглушил магнитофон и сказал: — А вот в Париже не так давно спасли пятерых из шести югославских ученых, подвергшихся облучению из-за неисправности биологической защиты.

— Как это удалось?

— Пересадили костный мозг от здоровых людей.

— А несовместимость тканей?

— Временно, якобы, сняли ее с помощью облучения гамма-лучами. Да черт их разберет! Может, врут, хвастают, раньше времени бьют в колокола. За границей любят сенсации. В Японии, например, каждые полгода выдается патент на радикальное средство против рака.

— Неплохо вы тут устроились, Герш Яковлевич, — Вадим обвел взглядом комнату, меняя неприятную тему.