Читать интересную книгу Русский литературный анекдот XVIII - начала XIX веков - неизвестен Автор

В ее (Е. М. Хитрово) салоне, кроме представителей большого света, ежедневно можно было встретить Жуковского, Пушкина, Гоголя, Нелединского-Мелецкого и двух-трех других тогдашних модных литераторов. По этому поводу молва, любившая позлословить, выдумала следующий анекдот: Елисавета Михайловна поздно просыпалась, долго лежала в кровати и принимала избранных посетителей у себя в спальне; когда гость допускался к ней, то, поздоровавшись с хозяйкой, он, разумеется, намеревался сесть; г-жа Хитрово останавливала его: "Нет, не садитесь на это кресло, это Пушкина,- говорила она,- нет, не на диван - это место Жуковского, нет, не на этот стул - это стул Гоголя - садитесь ко мне на кровать: это место всех! (Asseyez-vous sur mon lit, c'est la place de tout le mon-de)". [124, c. 438.]

К празднику светлого воскресения обыкновенно раздаются чины, ленты, награды лицам, находящимся на службе. В это время происходит оживленная мена поздравлений. Кто-то из подобных поздравителей подходит к Жуковскому во дворце и говорит ему: "Нельзя ли поздравить и Ваше Превосходительство?" "Как же,- отвечает он,- и очень можно".- "А с чем именно, позвольте спросить?" - "Да со днем Святой Пасхи". [29, с. 448.]

Жуковский не имел определенного звания по службе при дворе. Он говорил, что в торжественно-праздничные дни и дни придворных выходов он был знатною особою обоего пола (известное выражение в официальных повестках). [29, с. 448.]

Шутки Жуковского были детские, и всегда повторялись; он ими сам очень тешился. Одну зиму он назна

Стр. 195

чил обедать у меня по средам и приезжал в сюртуке; но один раз случилось, что другие (например, дипломаты) были во фраках: и ему и нам становилось неловко. На следующую среду он пришел в сюртуке, за ним человек нес развернутый фрак. "Вот я приехал во фраке, а теперь, братец Григорий,сказал он человеку,- уложи его хорошенько". [119, с. 20.]

Однажды обедали мы с Плетневым у Гнедича на даче. За обедом понадобилась соль Плетневу; глядь, а соли нет. "Что же это, Николай Иванович, стол у тебя кривой",- сказал он (известная русская поговорка: без соли стол кривой). Плетнев вспомнил русскую, но забыл французскую поговорку: не надобно говорить о веревке в доме повешенного (Гнедич был крив). [29, с. 368.]

При Павлове (Николае Филипповиче) говорили об общественных делах и о том, что не должно разглашать их недостатки и погрешности. "Сору из избы выносить не должно",- кто-то заметил. "Хороша же будет изба,- возразил Павлов,- если никогда из нее сору не выносить". [29, с. 74.]

Загоскин отличался, как известно, необыкновенным добродушием и наивностью. Хотя талант его всегда очень ценился знатоками и любителями литературы, но все были изумлены, когда он стал знакомить своих друзей с отрывками из рукописи своего "Юрия Милославского". От автора не ожидали, чтобы он мог написать роман, и притом исполненный такими достоинствами. На одном из первых чтений "Юрия Милославского", происходящем в близко знакомом Загоскину семействе, хозяйка, под живым впечатлением чтения, подошла, по окончании его, к автору и сказала:

- Признаюсь, Михаил Николаевич, мы от вас этого не ожидали.

- И я сам тоже,- отвечал Загоскин. [52, с. 45].

Вариант.

Славу писателя доставил ему (М. Н. Загоскину) "Юрий Милославский". В первый раз читал он его у Вельяминовых. Все удивлялись этому роману. После

Стр. 196

чтения стали подходить к нему с похвалами, совершенно справедливыми, но между которых у иных слушателей выражалось такое приветствие: "Ну, Михаил Николаевич), мы этого от вас не ожидали!" - "Правда? - отвечал добродушный Ми (хайл) Ник(олаевич).- Я этого и сам не ожидал!" [43, с. 551.]

При его всегдашней веселости иногда приходили на него и грустные минуты задумчивости, которыми, признаюсь, он всегда смешил меня. Однажды приезжает ко мне Михаил Николаевич: "Грустно, братец! Все думаю: что такое в нас душа?" - "Что тебе это вздумалось?" - "Да вот что: разные ли в нас души, или во всех одинакие? Ежели разные, то за что же человек будет отвечать, что в нем душа или глупая, или злая! А ежели у всех одинакие, то хорошо, как душа попадет в голову умному человеку: вот, например, как мы с тобой, а посадят ее в голову к дураку, она, чай, и думает: чем же я виновата, что сижу в потемках? Право, так. Грустно, братец!" [43, с. 553.]

У меня обедало несколько приятелей. Это было в 1824 году, когда я жил у Николы в Плотниках, в доме Грязновой. В это время в Москве был Грибоедов, которого я знал и иногда с ним встречался в обществе, но не был с ним знаком. Перед обедом Загоскин отвел меня в сторону и говорит мне: "Послушай, друг Мишель! Я знаю, что ты говорил всегда правду, однако побожись!" Я не любил божиться, но уверил его, что скажу ему всю правду. "Ну, так скажи мне - дурак я или умен?" Я очень удивился, но, натурально, отвечал, что умен. "Ну, душенька, как ты меня обрадовал! - отвечал восхищенный Загоскин и бросился обнимать меня.- Я тебе верю и теперь спокоен! Вообрази же: Грибоедов уверяет, что я дурак", [43, с. 553-554.]

Загоскин был довольно рассеян, иногда забывчив. Вскоре после моей женитьбы на Вельяминовой раз он приехал к нам вечером и нашел, что жена моя разливает чай. Эта семейная картина очень его растрогала. "Вот, право, посмотрю я на тебя,- сказал он мне,

Стр. 197

как ты счастлив! У тебя и жена есть!.." - "А Анна-то Дмитриевна?" "Ах, батюшка! Что я говорю? Я и забыл!!!" [43, с. 554.]

В другой раз стал он что-то рассказывать и начал так: "Покойная моя матушка..." - потом вдруг остановился и перекрестился: "Что это я говорю! Ведь она еще здравствует!" [43, с. 555.]

Он был довольно бережлив, но, получая довольно много денег за свои сочинения, любил иногда себя потешить разными безделками, совсем ненужными, и которые стоили дорого. Например, беспрестанно заказывал Лукутину бумажные табакерки с разными картинами, выписывал восьмиствольные пистолеты, карманные барометры, складные удочки и проч. Наконец, кто не знает историю о его шкатулке?

Он вздумал сделать себе дорожную шкатулку, которая бы заключала в себе все: и принадлежности туалета, и библиотеку, и зрительную трубку, и прибор для уженья рыбы, и часы, и принадлежности для письма, и табакерки, и сигары, которых он не курил,- словом, все, что и нужно и не нужно, да может понадобиться! Он накупил вещей, собрал свои, обрезал по самые строки прекрасное маленькое издание французской библии, потому что оно не входило в местечко, и шкатулка вышла огромная и подлинно редкая. Ее делал футлярщик Торнеус. Загоскин показывал ее всегда с удовольствием, и первое слово его всегда было громкое и повелительное: "Отопри!" Замок был с секретом, и всякий, натурально, отказывался отпереть. Загоскин говорил с благородной гордостью: "А я отопру". И отпирал.

Я застал его однажды у Торнеуса и говорю ему: "Я нахожу, Мих(аил) Ник(олаевич), что тут многого недостает!" - "А что бы такое, например?" "Недостает складного ружья, складного вертела и утюга".- "На что же это?" "Да случится дорогой застрелить птицу, захочешь ее изжарить. А замараешь манишку, вздумаешь сам вымыть, надобно и выгладить".

Загоскин, натурально, принял это за шутку, однако по зрелом размышлении оказалось, что эта шкатулка действительно не содержит в себе самого нужнейшего для дороги, именно столового прибора и других принад

Стр. 198

лежностей для стола. Загоскин заказал для этого другую шкатулку.

Когда и другая великолепная шкатулка была готова, оказалось, что они не устанавливаются в коляску. Загоскин заказал для шкатулок коляску. Когда готова была и коляска, оказалось, что Мих(аилу) Ник{олаевичу) некуда ехать... [43, с. 555-556.]

Дельвиг однажды вызвал на дуэль Булгарина. Булгарин отказался, сказав: "Скажите барону Дельвигу, что я на своем веку видел более крови, нежели он чернил". [81, с. 159.]

Булгарин просил Греча предложить его в члены Английского клуба. На членских выборах Булгарин был забаллотирован. По возвращении Греча из клуба, Булгарин спросил его:

- Ну что, я выбаллотирован?

- Как же, единогласно,- отвечал Греч.

- Браво!., так единогласно?..- воскликнул Булгарин.

- Ну да, конечно единогласно,- хладнокровно сказал Греч.- Потому что в твою пользу был один лишь мой голос; все же прочие положили тебе неизбирательные шары. [52, с. 23.]

Он (Н. В. Гоголь) бывал шутливо весел, любил вкусно и плотно поесть, и нередко беседы его с Михаил Семеновичем Щепкиным склонялись на исчисление и разбор различных малороссийских кушаньев. Винам он давал названия квартального и городничего, как добрых распорядителей, устрояющих и приводящих в набитом желудке все в должный порядок, а жженке, потому что зажженная, она горит голубым пламенем, давал имя Бенкендорфа (намек на голубой мундир Бенкендорфа). "А что? - говорил он Щепкину после сытного обеда,- не отправить ли теперь Бенкендорфа?" [137, с. 6.]

Во время путешествия Гоголя по Испании с ним в одной из гостиниц Мадрида произошел такой случай. В этой гостинице, по испанскому обычаю, было грязно,