Читать интересную книгу Ты следующий - Любомир Левчев

Весь год выходили рецензии, подписанные самыми авторитетными критиками и поэтами. Эмил Петров приводил меня в пример, когда делал вывод о том, что поэты наступают. Божидар Божилов в двух отзывах обвинял меня в том, что я являюсь “поэтом комсомола”. Иван Поливанов, Атанас Свиленов, Васил Колевски, Николай Тодоров вовсю меня расхваливали. И все же я чувствовал, что мои стихи вызывают у определенного типа людей неприязнь. Это было совершенно естественно, поскольку я сознательно раздражал их. Пенчо Данчев озаглавил свою статью (в газете “Литературна мысл”, № 4) “Поэт, порождающий споры”. Он редко угадывал будущее, но на этот раз оказался пророком. Все в том же апреле сборник “Навсегда” был удостоен премии ЦК ДКМС. Это стало моим первым литературным знаком отличия. Я позвонил Николаю Фурнаджиеву, чтобы услышать его симпатичное бормотание:

– Ну же, поэт, где ты пропадаешь? Кажется, есть прекрасный повод выпить!

И мы тут же пошли в бар.

– Эта шумиха вокруг твоей персоны… Что, помогает она тебе? Я тебе так скажу: по себе знаю, опасная это штука. Друзья тебе не простят.

Подобные предупреждения слышал я и от Атанаса Далчева.

– Будь осторожен. Тебя единодушно хвалят те, кто наверняка думают по-разному. Рано или поздно противоречия между ними разорвут тебя.

Ждать долго мне не пришлось.

В те дни мы с Владимиром Башевым, Дамяном Дамяновым и Марко Ганчевым редактировали первую антологию нашего неповторимого поколения. Сборник без ложной скромности был озаглавлен “Прилив”. А злые языки переименовали его в “Наплыв”.

•

6 марта была открыта первая национальная выставка молодежи. В очередной раз стало ясно, что наша культура нуждается в событиях, в обновлении и – после стольких-то лет демагогии – в намеренно огрубленной откровенности. После “молодых поэтов” 1956–1957 годов общественность еще быстрее приняла молодых художников. В качестве бесспорного фаворита критика утвердила Светлина Русева.

Я листаю педантичное исследование профессора Димитра Авраамова и, снова удивляясь, припоминаю, что наряду со Светлином критики в один голос хвалили Ивана Филчева, Георгия Баева-Джурлату, Ивана Гонгалова, Марию Столарову, Владо Гоева, Энчо Пиронкова, Атанаса Пацева, Мито Гановски, Ивана Бункера, Сашо Терзиева… Это ужасное явление – единодушие – повторялось и в отрицании. Сомнения и опасения вызывали Иван Кирков, Георгий Божилов, Димитр Киров, Иоанн Левиев, Лика Янко, Генко Генков… Я до сих пор недоумеваю, по какому критерию было произведено это разделение на бесспорных и спорных.

Награды на первой выставке молодежи соответствовали градации, представленной в восторженной речи Богомила Райнова на открытии. Золотую медаль получил Светлин Русев за “Трактористов на отдыхе”. Серебряную – за серебристо-фиолетовые “Рыбацкие сети” – Георгий Баев. И бронзовую – за изображенных на патинированной меди “Девушек с яблоками” – Иван Филчев.

Богомил Райнов все еще благоухал парижскими тайнами. Мне нравился его “Любовный календарь”, и я яро его защищал. Но бывшие его собутыльники саркастично мне улыбались: “Любовь?! До 9 сентября он был женат на дочери миллионера. После победы женился на дочери Гаврила Генова. А теперь, после XX съезда – кто на очереди? Светлин Русев или ты…”

Жестокие люди жестоко высказывались не только о Богомиле, но и о нас. Озлобление главным образом объяснялось случаем с Жендовым. Но, возможно, именно это ожесточение привело к тому, что наша с ним дружба стала для нас своеобразным символом независимости и смелости.

Светлин превосходил всех своей фантастической целеустремленностью. Он был одновременно и надутым и общительным. Он носил детское прозвище Цинго – и осознание собственной миссии. Был неутомимой машиной для рисования. Возможно, с его огромным талантом он мог сделаться не только художником, но и скульптором, архитектором, писателем, проповедником, основателем секты, партийным вождем… представителем всего, что имеет отношение к универсуму. Он мог бы быть инопланетянином, посланным в разведку. Но он стал художником, убежденным в том, что его мольберт стоит в центре вселенной. Отказавшись от болгарского комплекса провинциальной неинформированности, Светлин, как наркоман, пристрастился к новостям и событиям. Он был щедр к другим и строг к себе. Но его врожденное чувство монументальности легко оборачивалось внешней и внутренней гигантоманией. Может, это было болезнью всего нашего поколения. А может, и всей эпохи.

Молодежная выставка давала мне и грустную пищу для размышлений. Дора тоже участвовала в ней, но ее работы остались почти незамеченными. И именно я помешал ей показать, на что она способна. Двое детей на старте. Мой идиотский стиль жизни. Она шла за мной доверчиво и самоотверженно. Пока ее коллеги рисовали обнаженную натуру, я предлагал ей рисовать голую землю. И она мерзла вместе со мной среди снежного кремиковского пустыря. Я разводил для нее маленький костерок из сгнивших досок, которые валялись повсюду. Объяснял, как таинствен и красив силуэт цеха холодного вальцевания, и оставлял ее одну рисовать, пока сам занимался великими комсомольскими делами. Когда я возвращался, на ее ресницах висели замерзшие слезы, но она улыбалась мне. Мы, сами того не подозревая, верили в мертвого Бога.

•

А в это время Даг Хаммаршельд, генеральный секретарь ООН, лично занимался подготовкой ужина Роберта Фроста с группой советских писателей – “по их желанию”. Главой делегации, по сохранившимся сведениям, был некий Сивяков (господи боже мой, я знал стольких серых писателей, но Сивяков?!.). Во время ужина поэты захотели почитать свои стихи, но Фрост сказал, что предпочитает поговорить, и задал свой первый вопрос: “А вы хорошо спите по ночам?” Советские писатели были шокированы, но все же в один голос ответили – да, мол, хорошо. Тогда Фрост заметил, что и американские поэты тоже спят неплохо, потому что со времени их революции прошло уже 100 лет. “Значит, и ваша революция завершилась. Ведь в революцию не уснешь! Я рад, что мы похожи, хотя я и не люблю людей, которые похожи друг на друга”. После этой встречи с русскими Фрост поделился впечатлениями со своим другом: “толпа болтливых людей”.

Но очень скоро все болтливые существа на этом свете онемели, 12 апреля Юрий Гагарин полетел в космос на ракете “Восток-1” и пробыл там 1 час 28 минут 26 секунд. А я думал: сколько веков и тысячелетий работал человеческий ген, бродя в лабиринтах наследственности, пока не добрался вот до этого создания, физические и духовные способности которого позволяют ему покинуть тонкую земную оболочку, пригодную для жизни, и выйти в космос?! Вечная слава досталась России, вероятно – самой измученной стране в этом мире. Мире, оставленном внизу.

Мы все были очень взволнованы. Все! Возможно, первый и последний раз в нашей жизни это “все” означало все человечество. И вот все мы летим, веря, что началась новая эра, которая молниеносно отразится на действительности, преобразует ее. И все происходившее прежде станет предысторией.

Мы написали молниеносные стихи. Молниеносно напечатали их в газетах. И была издана самая скоростная поэтическая антология.

Но эта космическая эйфория продолжалась пять дней, а потом мы упали на твердую грешную старую Землю.

17 апреля все те же общемировые средства массовой информации выстрелили новостью, что “кубинский освободительный корпус” (у нас сообщалось о “банде наемников”) высадился на берег в заливе Кочинос (заливе Свиней). Произошла трехдневная кровавая братоубийственная резня. Фидель Кастро победил и 1 мая объявил Кубу социалистической республикой. Кеннеди, похоже, проиграл сражение, потому что эта запланированная ЦРУ операция не получила достаточной поддержки со стороны военных сил США. Кто-то постарался и незамедлительно столкнул между собой две буквы “К” – Кеннеди и Кастро: двух кумиров нашего звездного времени. И это стало звездной драмой. Так начались звездные войны. В то же время это превратило подвиг Гагарина в эпизод жестокой реальной холодной – или третьей мировой – войны. Вместе с третьим фальшивым “К” – Khruschev – выходило что-то вроде ку-клукс-клана.

Несмотря на то что Джон Кеннеди проиграл в Карибском море, его триумфально встретили в Париже 31 мая. Спустя три дня американский президент встретился с Хрущевым в Вене. Из официальных хроник можно было понять совсем немного. Новая победа советской политики мира. Новый шаг к потеплению и мирному совместному существованию. По этому поводу родился следующий политический анекдот: “Кеннеди предложил Хрущеву выбрать личное, спортивное “мирное соревнование”. Теннис? Гольф?.. Единственной возможностью, которая устраивала обоих, оказался бег. Длинноногий молодой Джон опередил Никиту, даже не вынимая рук из карманов. ТАСС сообщил: “В состоявшемся историческом забеге между главами государств СССР и США товарищ Хрущев пробежал дистанцию, продемонстрировав блестящую технику, и занял одно из призовых мест – почетное второе… Джон Кеннеди пришел предпоследним”.