Пока машина прогоняла через себя миллионы цифр, я сел в кресло и горестно задумался. Эх, если бы автоматы умели выбирать меньшее из двух зол! В конце концов что мог сделать крохотный метеорит! Ну прошил бы корабль насквозь. Так авария была бы ликвидирована в полчаса. А теперь…
Меня словно кольнуло. Я резко обернулся. Сзади стоял Михаил, Лицо его было холодным и решительным.
— Вот что, старик, — негромко сказал он. — Ты только постарайся не удивляться, я остаюсь.
Кстати говоря, я не удивился. Подсознательно я ждал чего-то подобного. Но тем не менее сердце мое заныло в предчувствии беды.
— Где ты остаешься! — задал я совершенно ненужный вопрос.
— Там, — он кивнул на экран.
Я подумал, что только холодная, беспощадная логика может привести его в чувство.
— До планеты пятьсот километров, Миша. Корабль не посадишь, лодки у нас нет.
— Я спущусь на буере, — перебил он, — и на парашюте.
Я почувствовал, что по спине скатываются холодные капли. Этот человек сошел с ума.
Буер — это крохотная ракетка с ручками, держась за которые можно совершать короткие прогулки в космосе. Запас горючего на полтора часа. Михаил хотел, повернув буер соплом вперед, погасить скорость парения, чтобы падать на планету вертикально и не сгореть, а при входе в плотные слои раскрыть парашют.
Сдерживая дрожь в пальцах, я проиграл этот вариант на счетной машине. Вероятность благополучного спуска оказалась равной одному к девяносто девяти. Михаил и бровью не повел.
— Хоть один к миллиону! — безмятежно сказал он. — Если есть самая крохотная возможность, я ее использую.
— А почему бы тебе просто не прыгнуть в космос без скафандра! — спросил я как можно ядовитее. Честное слово, он посмотрел на меня с сожалением.
— Самоубийство — это возвратиться ни с чем. И это не только самоубийство, это предательство. Да, да, предательство! — раздраженно закричал он, хотя я не произнес ни слова. — Предательство по отношению к умершим. Пока мы валялись в анабиозе, над землей пролетело триста двадцать четыре года. Все, кого мы знали, умерли. Их внуки тоже умерли. Но мы обязаны выполнить их завещание. Вспомни академика Сергеева, его речь на прощальном митинге. «Ребята, — сказал он. — Вы летите в мечту. Пройдут столетия, новые поколения землян будут знать о нашей эпохе по страницам учебников. И вдруг явитесь вы. И не с пустыми руками, а подарите им новую планету, населенную братьями по разуму. Это будет подарок, достойный нашей эпохи… Деды подарили нам Луну и Марс, отцы — всю солнечную систему. Мы дарим потомкам Галактику», — Михаил судорожно вздохнул. На его впалых щеках вспыхнули красные пятна. — Ради этой мечты мы отказались от всего — от родных, от друзей, от любимых, от своего времени наконец. А это страшно — отказаться от своего времени. Но еще страшнее — если эти жертвы напрасны.
По нас, по нашим делам будут судить о людях нашего времени. Мы должники своей эпохи. И я хочу, чтобы нас встречали с восхищением!
— Не слишком ли много ты берешь на себя, идиот?! — заорал я, вскакивая с кресла. Сейчас я был готов убить его. — Наше поколение не нуждается в рекламе. Да и люди, очевидно, не поглупели за эти столетия и поймут, что мы с тобой сделали все, что в наших силах. Правда, честно говоря, мы вообще ничего не сделали, но это уж не наша вина. Закон прямо говорит…
— Стоп! — сказал Михаил с улыбкой, от которой у меня внутри похолодело. — Вспомни: на нашей памяти вносили изменения в закон! А сколько их было за триста лет! Кто знает, как он велит поступать теперь в подобных случаях и не упрекнут ли нас, если мы вздумаем вернуться просто так, в нарушении закона, а не в слепом повиновении ему!
Он замолчал. Молчал и я. Потом Михаил подошел ко мне, обнял за плечи.
— Так что, старик, я выполню программу. Когда ты вернешься на Землю и организуешь новую экспедицию…
— Ты будешь мертв! — с отчаянием воскликнул я.
— Правильно. Но мои следы останутся на планете. Тебя, разумеется, не пустят в новый полет. В этом отношении закон, я думаю, не изменится. Но те, кто сюда пробьется, увидят, что их ждут. К тому времени планетяне забудут, где моя могила, но легенды обо мне будут жить. Обо мне и моих братьях, которые обязательно прилетят.
Больше мы не разговаривали. Молча снарядил я его в путь, молча открыл шлюзы, молча обнял на прощанье. А потом три часа не отрывался от экрана, следя за крохотной точкой, пока она не скрылась.
Он все-таки припланетился. Благополучно, по его словам. Правда, что-то случилось с ногой. Он не сказал, что именно, но по его напряженному тону я догадался — нога здорово болит. Тем не менее он успел надуть палатку и собрался отдохнуть после трудного спуска. Планета ему понравилась. Он уверял, что здешний воздух пахнет фиалками. Прежде чем отключить передатчик, он послал привет Земле. Тут голос его впервые дрогнул.
Потом я включил двигатель, и автоматы вывели корабль на орбиту. Через несколько часов разгон закончится и я лягу в анабиозную ванну.
Планета давно уже превратилась в крохотный голубой шарик, а перед моим взором все еще стоят белые города, облитые ласковыми лучами недалекой звезды.
Не знаю, что думает обо мне Михаил, но в одном он ошибся. Я вернусь. Вернусь во что бы то ни стало, и никакой закон меня не удержит. Вернусь, чтобы тоже выполнить программу.
Глеб ГОЛУБЕВ
ГОСТЬ ИЗ МОРЯ[5]
Образ советского ученого привлекает меня давно. Сколько интереснейших представителей этого благородного племени рыцарей науки встречал я, плавая на экспедиционных судах или посещая различные лаборатории, обсерватории, научно-исследовательские институты! Рать этих замечательных людей в нашей стране все растет и становится поистине неисчислимой.
Писать о прекрасной и нелегкой работе тружеников, прокладывающих тропу в Неведомое, — было всегда для меня большой радостью. В повести, которая лежит перед вами, мне хотелось показать коллектив ученых, общими усилиями разгадывающих трудные загадки природы. Может быть, вы найдете в ней не так уж много приключений в общеупотребительном понимании этого слова, хотя в жизни ученого бывает и их немало, но мне хотелось рассказать прежде всего о приключениях пытливой исследовательской мысли и немного забежать вперед, в ближайшее будущее одной из самых удивительных и фантастических, по-моему, областей науки — молодой бионики, возникшей на наших глазах буквально за последние годы.
Рисунки П. ПАВЛИНОВАСтранный институт
Я всегда буду признателен причудливой журналистской судьбе за то, что она привела меня в один весенний день к ничем особено не примечательным каменным воротам с черной деловой дощечкой, на которой было написано: «Институт морской бионики»…