Читать интересную книгу Иван Молодой. "Власть полынная" - Борис Тумасов

Тут молчавший до этого митрополит Геронтий посохом пристукнул:

- Яко ты государь Руси православной, то и брать ей под своё крыло всех христиан, на каких иноверцы замахиваются!

- Воистину! - загудела Дума. На том и порешили.

Великий князь Иван Молодой намерился выехать в Торжок, когда вдруг случилось событие, изменившее его планы.

В один из майских дней 1474 года стали рушиться стены нового Успенского собора, уже возведённые до второго яруса.

Что было тому причиной, Бог ведает.

Иван Третий дознание самолично вёл. Зодчие на камнетёсов валили, те на зодчих. И когда государь, окончательно запутавшись в поисках виновных, спросил сына, что делать, великий князь Иван возьми и посоветуй:

- Надобно италийского мастера поискать, в той стране зодчие славные. Эвон какие дворцы и храмы возвели!

В то время в Венецию отправлялся к дожу русский посол Семён Толбузин, человек рода честного.

Дед его воеводой у великого князя Василия Дмитриевича служил.

Позвал его Иван Третий и поручил сыскать такого мастера, какой бы на века строил.

Ответственное и деликатное поручение Семён Толбузин выполнил с трудом. За большие деньги, десять рублей в год, согласился приехать в Московию знатный архитектор Аристотель Фиораванти, проложивший впоследствии дорогу на Русь великим иностранцам.

Глава 2

Как-то повстречался на княжьем подворье Ивану Молодому Санька. Князь спросил насмешливо:

- Поди, вспоминаешь, как в отрочестве голубей пугали?

- Нет, княже, недосуг мне о голубях думать. Я ноне насилу вину с себя скинул за Фрязина.

Молодой великий князь пристально посмотрел на Саньку:

- То так. Мог бы и ответствовать за грехи, в каких неповинен.

Промолчал Санька. Встреча с бывшим товарищем не слишком обрадовала его. Видел, в какой власти князь ныне. А Иван Молодой продолжал:

- Время настало, Александр, сын Гаврилы, суетное. Ровно тучи какие-то сгущаются и грозой пахнет. Ну как громыхнёт? Смекаешь ли?.. Как ту грозу отвести? Вот и думаю. - Взглянул на Саньку. - И мыслится мне, к посольской избе надобно поворотиться. Послам ноне следует за рубеж больше выглядывать… Решили посла к Ахмату нарядить. Задумал государь и с крымским ханом Менгли-Гиреем урядиться. А с посольством к нему тоже надобно слать боярина и дьяка необычного, такого, чтоб сумел Крым с Москвой заодно связать. Как видишь, Александр, сын Гаврилы, ноне не то время, когда Дмитрий Донской или Александр Невский полчищами на полчища вставали и бились. Теперь на воевод равняться должно. С разных сторон над недругом нависать, как на Казань ходили…

Великий князь Иван Молодой выговорился, уже отошёл, однако повернулся:

- К Настёне заходил я, сына твоего Саньку поглядеть. Проворен он!

Иван Третий озадачил Посольский приказ, велев найти дьяка разума недюжинного и на язык воздержанного. И чтоб мог без толмача с татарами общаться.

Долго подбирали, наконец остановились на Никите Васильевиче Беклемишеве. Хоть годами ещё и молод, но разумен от Господа. А уж на язык воздержан!

Повстречал его как-то молодой великий князь Иван, посмотрел да и скажи:

- Как мыслишь, Никита? Ахмат Москве враг - то известно, но друг ли ей Менгли-Гирей?

Дьяк Беклемишев враз понял, на кого пал выбор, его в Орду пошлют, и исполнить поручение великого князя будет мудрено. Москва попытается искать сторонника против Ахмата, а таким может быть только крымский хан.

Путь послу московскому избрали необычный, степью. Доном опасались: ордынские татары перехватят. Оно, правда, и в степи небезопасно. В степи разгульные казаки подстерегают…

Перед самым отъездом дьяка привели к государю. Посмотрел он на Беклемишева изучающее, брови поднял:

- Не молод ли, поручение-то необычное?

- Я, государь, на то и дьяк приказа Посольского.

- Коли так, то слушай и запоминай. Хан Ахмат орду на Москву пошлёт и захочет князя литовского Казимира в союзники заполучить. Ты, Никита, разумен и знать должен, как вести себя перед ханом крымским. Нам бы с ним урядиться в дружбе жить. Уразумеешь, дьяк? И ещё: коли случится лиху на Русь пойти, то стоять бы нам на врага заодно с ордой крымской. Друг другу другом быть, а недругу недругом…

Поклонился Никита Васильевич, а Иван Третий продолжил:

- Подпиши, дьяк Беклемишев, с Менгли-Гиреем такую ряду, чтоб не бывать мира между ордой Ахмата и крымцами…

С тем и отправился дьяк Беклемишев, посол московский, к хану Менгли-Гирею.

Далека степная дорога в Крым.

Ехали с остановками и ночлегами. Костров не разводили, чтоб не привлечь лихих людей.

Всё продумал дьяк Никита Васильевич: как станет убеждать Менгли-Гирея, чтоб заодно быть, а коли не согласится, так хотя бы короля польского и великого князя литовского в страхе держал. Крымцы своими набегами страшны.

Уже до Перекопа добрались московские послы, когда узнали, что Менгли-Гирей свергнут и брошен в Манкуйскую крепость. Не успели послы московские одну новость переварить, как прослышали, что к крымским берегам причалили турецкие корабли, освободили Менгли-Гирея и снова посадили на ханский стол. Менгли-Гирей признал себя вассалом Турции…

А московского посла дьяка Никиту Беклемишева, ограбив и избив, татары отпустили на Русь, пригрозив вдругорядь продать его в рабство…

Басенкова, посла государева, в Сарае бесчестили. Хан Ахмат даже на порог дворца его не пустил, узнав, что он не привёз требуемой дани, да ещё сказывал, что о ней ему ничего не ведомо.

Озлился Ахмат и велел кинуть посла в темницу и держать, пока великие князья московские не одумаются и не вернут долги.

Сидит посол в темнице, а за глинобитной стеной базар шумит, мулла с минарета на утренний и вечерний намаз правоверных скликает.

В первый месяц дьяк всё себя успокаивал, что хан вспомнит посла и освободит. Но Ахмат забыл о нём.

Три месяца томится Басенков, надежду потерял, никто не является к нему. Только раз в сутки откроется дверное оконце, кинут дьяку лепёшку засохшую или кость голую, и снова захлопнется оконце. Даже во двор не выпускают. Оброс он, в теле сдал, одни кости да кожа. Мысленно к смерти готовится.

Часто задумывался о нелёгкой судьбе дьяка Посольского приказа. Никто в защиту не выступит, а на чужбине как пса бездомного пихают…

Однажды, открыв дверь, в камеру к нему заглянул мурза Гилим, поморщился, насмешливо спросил:

- Когда твой конязь Ванька дань вернёт? Не знаешь? Вот и подыхай тут!

Дьяк и сам думал, зачем послали его великие князья к Ахмату, аль не ведали, что хан не станет его миловать?

Уж казнили бы за дело какое, что Москве на пользу, а то так, вроде мыши в мышеловку полез. И тут же на свой вопрос и ответил. Почему сам? Ведь по государеву указу в Орду отправился…

А за стеной шумит, гудит базар голосами многими. Кони ржут, верблюды и ослы кричат, с минарета мулла голос подаёт. И никому до него, посла московского, дела нет…

«Суета сует, - говорит себе дьяк, - для чего живёт человек? Родится, крестится, в делах, ему свойственных, срок жизненный отмеряет и уходит из жизни в мир иной…»

И тут же сам себе возражает:

«Ан нет, всё сущее из труда человека, даже самого малого, создаётся и из века в век к человеку переходит. Этим земля красится!..»

Такие мысли нет-нет да и забредут в голову дьяка, но чаще тоска по дому одолевала. Избу деда вспомнил.

Редко навещал он её, всё больше в хоромах отцовских жил…

Прилежным школяром числился он, хотелось всё познать. Вот и познал! Теперь сидит во мраке, насекомыми съедаемый, смерти у Всевышнего просит…

На подворье караван-сарая первый ярус - жильё.

Комнаты тёмные, освещаются плошками, заправленными рыбьим жиром, и потому караван-сарай пропах рыбой.

Рыбой и кониной кормился весь Сарай, рыбу и конину ели все. Еду варили во дворах под навесами в больших медных казанах, мясо жарили на угольях. Здесь же пекли лепёшки из проса, реже из муки.

Прислонив к стене зеркало, приобретённое в лучшие годы жизни, торговый гость Дмитрий Лазарев, оказавшийся в столице Золотой Орды, костяным гребнем расчёсывал густые волосы и бороду.

Сняв пук волос, он бросил его под ноги. Дмитрий Лазарев терялся в догадках, зачем позвали его, торгового гостя, к самому хану. Накануне разыскал его на базаре мурза Гилим, велел приготовиться.

Дмитрий не на шутку испугался. В Сарай он попал случайно. Намеревался в Нижнем Новгороде торг вести, да соблазнился товарами бухарскими, каких, сказывали, в Сарае на торгу великое множество.

Узнав, что поведут его к самому хану, струсил. Боязно, однако захотелось лицо русского торгового человека показать, вот и решил приодеться понарядней. Натянул длиннополый кафтан, нахлобучил отороченную соболем шапку, ногой притопнул и промолвил: