— Не суйте нос в чужие дела, — сказал ЛаВон. — Вы здесь всего два года и ничего не знаете, понятно? Вы ничего не видели и ничего не скажете, вы поняли?
Итак, дело было вовсе не в сообщении о прочитанной книге. На самом деле ЛаВон понял суть лекции о цивилизации и черном рынке. Он знал, что его собственный отец, Нефи Делос Дженсен, занимавший важный пост старшины присяжных Рифрока, замешан в этом более, чем кто-либо другой в городе. «Тебе лучше всего идти домой. Возможно, судебные приставы уже забрали твоего отца».
— Вы поняли меня?
Но без своего компьютера Карпентер не станет говорить. Этот мальчик никогда не услышит, как звучит собственный голос Карпентера. Он не услышит эти скулящие завывания, скорее похожие на звуки, извлекаемые собакой, которая пытается подражать человеческой речи. «Ты никогда не услышишь мой голос, мальчик».
— Только попробуйте меня за это исключить, мистер Карпентер. Я скажу, что ничего такого не было. Я скажу, что вы имеете на меня зуб.
Затем он отпустил руки Карпентера и, крадучись, вышел из класса. Ноги Карпентера так свело, что все тело приподнялось в кресле, и лишь компьютер, в корпус которого он уперся коленями, не позволил ему съехать на пол. Его руки хватали пустоту, голова дергалась, нижняя челюсть отвисла вниз. Так его тело реагировало на страх и гнев. Именно поэтому он прилагал все усилия, чтобы никогда не испытывать этих эмоций. Как, впрочем, и любых других. Он был абсолютно бесстрастным существом. Поскольку телесная жизнь была ему недоступна, он вел умственный образ жизни. Словно распятый на кресте, он распластался в инвалидном кресле, проклиная свое тело и делая вид, что просто ждет, когда оно успокоится.
И оно, конечно, успокоилось. Как только Карпентер вновь обрел контроль над своими руками, он отделил блок компьютера от модуля речи и извлек из его памяти данные, которые вчера утром отправил в Зарахемлу. Это были расчеты количества собранных за три года урожаев и общий вес с разбивкой по культурам: пшеница и кукуруза, огурцы и ягоды, яблоки и бобы. В первые два года отличие между расчетными и фактическими данными находилось в пределах двух процентов. Что касается третьего года, то вопреки расчетам, которые убеждали в том, что урожай должен быть гораздо большим, чем прежде, фактическое количество собранного урожая оказалось таким же, как в предыдущие два года. Это было подозрительно. Затем шли бухгалтерские счета епископа. Эта община была поражена недугом. Если уж и епископ соблазнился такого рода делишками, значит, все здесь гниет на корню. Рифрок-Фармс ничем не отличался от сотен других таких же поселков, расположенных вдоль границы, разделяющей осваиваемые земли и пустыню. Но Рифрок был поражен тяжким недугом. Знал ли Киппи, что даже его отец был спекулянтом на черном рынке? Уж если нельзя доверять епископу, то кому вообще можно верить?
Собственные мысли вызвали у него горечь во рту. «Они поражены недугом. Нет, Карпентер, не так уж они больны, — сказал он себе. — Цивилизацию всегда терзали паразиты, но она тем не менее уцелела. И уцелела она, потому что время от времени от них избавлялась. Очищаясь, она сбрасывала их со своего тела. Они же делали из воров героев и презирали тех, кто сообщает об их воровстве. Мне не стоит ждать благодарности за то, что я сделал. Но мне и не нужна их любовь. Это чувство мне недоступно. Смогу ли я сделать вид, что являюсь чем-то большим, нежели скрюченное тело, которое мстит тем, кто достаточно здоров, чтобы иметь собственную семью и использовать любую возможность для улучшения жизни своих родных?»
Он нажал рычаги, и коляска покатилась вперед. Хотя он очень умело маневрировал между стульями, но все же потратил почти целую минуту, чтобы добраться до двери.
«Я улитка. Я червь, живущий в металлической скорлупе, водяная улитка, которая ползет по стеклу аквариума, пытаясь очистить его от грязи. Я отвратительная улитка. Они же — золотые рыбки, сверкающие чешуей в прозрачной воде. Их гибель вызывает печаль. Но без меня все бы они погибли. Их красота зависит не только от них самих, но и от меня. И от меня даже в большей степени — ведь я работаю, чтобы сохранить их красоту, а они ей просто пользуются».
Всякий раз когда Карпентер пытался найти оправдание своему существованию, он рассуждал примерно таким образом. Между тем, его коляска выкатилась в коридор, который вел к парадной двери школы. Он знал, что его научные изыскания по севообороту стали ключом к освоению этих обширных целинных земель, лежавших в пустыне, на востоке Юты. Неужели они не могли учредить специально для него медаль, а потом вполне заслуженно наградить его той же медалью, которой награждали всадников свободы, сопровождавших в горах караваны иммигрантов? Они сами называли его героем. Они признали, что червяк в инвалидной коляске — герой. Но губернатор Монсон испытывал к нему только жалость. Он видел в нем только червяка. Карпентер мог быть героем, но при этом всегда оставался Карпентером.
Для его коляски построили пандус из бетона, после того как школьники дважды уничтожили деревянный. Когда они это сделали во второй раз, ему пришлось обращаться за помощью, воспользовавшись компьютерной сетью. Он вспомнил, как сидя на краю крыльца, он разглядывал лачуги обитателей поселка. Если они и видели его, то их вполне устраивало то положение, в котором он оказался — ведь никто из них не пришел ему на помощь. Но Карпентер мог их понять. Они испытывали страх перед тем, что казалось им странным и непонятным. Им было не по себе, когда они находились рядом с мистером Карпентером, слышали его механический голос и видели его инвалидную коляску на электроприводе. Он их действительно мог понять, ведь он тоже был человеком. Он даже был с ними согласен. Он делал вид, что Карпентера здесь нет, и, возможно, вообще уехал бы отсюда.
Он увидел вертолет, когда его коляска уже катилась по асфальтированной улице. Аппарат приземлился на площадке, расположенной между универмагом и часовней. Четыре судебных пристава вышли из прохода, открывшегося в борту, и направились в разные концы поселка.
Случилось так, что Карпентер находился как раз напротив дома епископа Андерсона, когда пристав постучал в дверь. Карпентер рассчитывал, что успеет вернуться домой еще до того, как они начнут аресты. Но он ошибся. Первой его мыслью было увеличить скорость и покинуть улицу. Он не хотел это видеть. Ему нравился епископ Андерсон. Во всяком случае, раньше нравился. Он не желал ему зла. Если бы епископ не приложил руки к воровству урожая и не обманул бы его доверия, то его не напугал бы ни этот стук в дверь, ни значок в руке пристава.
Карпентер услышал рыдания сестры Андерсон, когда ее мужа вывели из дома. Наблюдает ли за ним из дома Киппи? Заметил ли он, как мистер Карпентер проезжает мимо их дома? Карпентер знал, во что обойдутся эти аресты семьям злоумышленников. Это будет не только позор, хотя позор будет на весь поселок. Гораздо хуже будет то, что они надолго лишатся своих отцов, а детям придется еще больше работать. Разрушение семьи внушало ему ужас, так как невинные домочадцы будут в полной мере отвечать за вину своего отца. Это было несправедливо, ведь они не сделали ничего дурного. Но в целях защиты цивилизации столь суровые меры были необходимы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});