слова растеряла.
– Это тебе не хочется их говорить, – сощурившись, произнесла она. – Ты же выше этого. Такой спокойный, невозмутимый, всегда-то у тебя все под контролем. А может, все дело в том, что ты не способен ничего чувствовать. Или совсем не умеешь говорить о своих желаниях – о том, чего ты на самом деле хочешь. Вечно сдаешься без боя!
Она швырнула полотенце, пошла на кухню – та находилась позади бара, за двойными дверями – и начала снимать с полок противни и с грохотом переставлять их на железный стол.
Я медленно развязал фартук и снял его через голову. А потом скомкал, кинул в сторону и отправился на кухню, в поле зрения еще одной из камер.
– Чего ты от меня хочешь? – спросил я.
На этот раз она уронила кастрюлю.
– Скажи, чего ты хочешь.
Анна подошла к морозилке, стоявшей в дальнем углу, достала упаковку багетов, разорвала ее и высыпала на противень.
– Все-то тебе надо говорить, – сказала она. – В том-то вся и беда. А у самого вечно рот на замке.
Я прошел мимо, скользнув рукой в карман ее брюк, и повлек ее за собой. Когда мы вышли из зоны видимости камеры, мои движения стали настойчивее; я взял Анну за локти и притянул ближе.
– Так чего ты хочешь? – повторил я. – Крови моей?
Она посмотрела мне в глаза:
– Да. Хочу твоей крови.
Она задрожала, и я подался было вперед, чтобы ее обнять, но тут в ее глазах мелькнул страх. Казалось, вот оно, то, чего она так ждала, то, чего так ждал я, и мы стоим у самого порога чего-то нового. Иной судьбы, другой жизни, которые ждут нас, если только один из двоих не смолчит. Но в тот миг Анна выглядела так, будто вот-вот заплачет, а этого мне бы совсем не хотелось.
– Погоди, – попросил я и отпустил ее. А потом достал из морозилки пакет с картошкой фри, метнулся в поле зрения камеры и высыпал ее на противень. А когда побежал обратно, она рассмеялась.
Я понимал: момент упущен.
За годы я мастерски научился косить под дурачка, когда того требуют обстоятельства. Так куда проще выпутаться из бесчисленного множества ситуаций – даже тех, которые, как становится понятно потом, по здравом рассуждении, могли бы разрешиться для меня очень даже благополучно, пусти я все на самотек.
– Иди сюда, – сказал я и привлек Анну к себе. Я крепко обнял ее, а она прильнула ко мне и обмякла, уткнувшись лицом мне в грудь.
Мы вот так простояли целую минуту – молча, не шелохнувшись, даже когда телефон за барной стойкой вновь зазвонил.
* * *
Анна довезла меня до дома. Под конец смены на нас навалилось много работы – на помощь даже пришел кое-кто из коллег. До конца рабочего дня мы не обменялись ни словом, но потом, когда остались наедине, чтобы прибраться, наконец заговорили вновь.
– Я подброшу тебя до дома, если хочешь, – предложила Анна, высматривая на полу мусор. – Если, конечно, у тебя нет других планов.
– Нет, – ответил я, погасив свет, и она взглянула на меня в полумраке. – В смысле, нет у меня никаких других планов.
Мы встретились на парковке у KFC, как не раз уже делали в то лето. В машине Анны по-прежнему пахло жасмином, казалось, весь воздух и дешевая обивка в салоне пропитались ее духами.
По пути мы почти все время молчали. Когда мы подъехали к дому, я заметил в ее взгляде неуверенность и прочистил горло:
– Может, припаркуешься тут ненадолго?
Она заглушила двигатель, и между нами повисла до того напряженная тишина, что она, казалось, вот-вот вышибет лобовое стекло.
– Ну и денек выдался, – наконец сказала Анна и, закрыв глаза, прижалась лбом к окну. – Ноги просто чугунные.
– Давай их сюда.
– Что?
Я похлопал рукой по колену:
– Разувайся, я тебе массаж сделаю.
– С ума сошел? Я восемь часов носилась как угорелая. Они наверняка все потные.
– Зато красивые. Ну же, давай.
Моя просьба, казалось, очень ее позабавила.
– Ты серьезно?
– От таких предложений не отказываются.
Немного поразмыслив, она наклонилась и стянула туфли.
– Ну смотри, ты сам напросился. Не жалуйся потом, что они воняют, – отказы уже не принимаются. – Она откинула спинку кресла, вытянула ноги поверх коробки передач и положила их мне на колени. – Ты ненормальный, честное слово.
Я взял ее за стопу и начал бережно массировать.
– Я и не знала, что ты левша, – заметила она, наблюдая за мной. – А ты, оказывается, не просто редкая, а редчайшая птица.
Я улыбнулся ей в темноте.
– Папа пытался меня переучить. Если я просил что-нибудь мне подать, он наотрез отказывался, пока я не протяну правую руку. Говорил, иначе мне будет ох как нелегко в жизни.
– Жестоко.
– Он оказался прав, – сказал я, покосившись на дом. – В школе у меня никак не получалось нормально писать авторучкой, потому что я без конца размазывал чернила. Учитель специально посадил меня за первую парту, чтобы за мной приглядывать. Сказал, что без надзора я все испорчу и перемажу, и дал мне взамен карандаш. И моя уверенность в себе, как нетрудно представить, тут же возросла в разы.
– Ну и мерзавец этот твой учитель.
Сам ритм прикосновений к ее коже, перемежавшихся с откровениями о себе, приносил успокоение. Я нащупал косточки глубоко под плотью, там, где таятся мышцы и кровь. У Анны и впрямь были красивые ноги.
– Никогда не питал особой любви к ступням, – признался я. – Но твои, кажется, скоро станут моим фетишем.
– Как романтично, – отозвалась она, закрыв глаза.
Мне вспомнилось одно ее признание, которое она как-то сделала в моей постели, и я, склонившись ниже, обхватил губами большой палец одной из ее ног. Анна инстинктивно ахнула, а мне пришлось крепче сжать лодыжку, чтобы она не ударила меня по лицу.
– Ты что творишь?
– Помнится, тебе такое по нраву.
– Да, – прикусив губу, подтвердила она. – Именно поэтому немедленно прекрати.
Я пропустил мимо ушей ее просьбу. Мы вот уже несколько недель не ласкали друг друга, а прикосновение губ к неожиданной части ее тела отчего-то показалось до опасного интимным. Она едва слышно вздохнула и отдернула ногу.
– Я не шучу. Перестань.
Я взял вторую ступню и начал растирать.
– Этот твой тихий стон – все, что мне было нужно.
По ней пробежала дрожь, как если бы я так и не выпустил изо рта ее пальца.
– Что поделать, слишком уж это приятно.
– Нам всем жутко интересно, кто же тот счастливчик, который первым отсосал Анне палец?
Мимо, громко