Читать интересную книгу О, Солон ! История Афинской демократии - Лев Остерман

"Посмотри: ты и сам, и народ, весь народ, благоденствовать мог бы свободно, Если б ты не позволил себя спеленать "благодетелям массы народной". От Сардинии власть ты до Понта простер, государства себе подчиняя Но тебе ничего, кроме платы твоей, не дают, да и ту лишь по капле, Понемногу за раз, точно масло, тебе источают, чтоб на день хватало. Цель прямая у них, чтобы беден ты был, а зачем это им, объясню я: Для того, чтобы ты укротителя знал и, когда он тебе только свистнет На врагов, на которых натравят тебя, ты, подобно собаке кидался". (688–705) Перечитав эти строки, мы, пожалуй, должны будем признать, что один из главных секретов возвысившегося над народом государственного правления был раскрыт еще две с половиной тысячи лет тому назад. Но оставим Аристофана с его ядовитой критикой демократии и посмотрим, как развивались события после смерти Перикла. Уже упоминалось, что серьезных военных столкновений, если не считать осады Потидеи, в первые годы не было. Зато имела место очередная попытка выхода из Афинской империи. На этот раз (в 428 г.) восстает крупный и богатый город Митилены на острове Лесбос. Располагавший сильным флотом город еще пользовался относительной независимостью от Афин, но теперь он боится ее утратить. Митиленцы, естественно, обращаются за помощью к Спарте. Фукидид приводит пространную речь их послов. Процитирую из нее только два коротких фрагмента. Сначала послы стараются оправдать участие города в Делосском морском союзе: "Наш союз с афинянами был заключен после того, как вы перестали участвовать в мидийской войне, а они остались, чтобы завершить борьбу. Однако мы никогда не были союзниками афинян в их намерении поработить эллинов…".(История, II, 10) Далее следуют аргументы, долженствующие убедить спартанцев в выгодности поддержки восстания: "Ведь никогда еще обстановка не складывалась столь благоприятно, как теперь. Мощь афинян ослаблена чумой и огромными военными расходами. Их флот разъединен… место сражения будет не в Аттике, как можно думать, а в тех странах, откуда Афины извлекают свои доходы. Афиняне получают деньги от союзников, и эти доходы еще умножатся, если они покорят нас. Ведь тогда уже никто не восстанет против них… В союзе с нами — сильной морской державой — вы приобретете флот, который вам особенно необходим… Все афинские союзники проникнутся к вам доверием, и с радостью перейдут к вам…".(II, 13) Отметим, что митиленцы рекомендуют Спарте изменить стратегию и вместо бесплодной осады города направить свои силы на разрушение Афинской империи. Впоследствии спартанцы так и поступят. Но с оказанием помощи Митиленам они медлят, и город, осажденный афинянами, ввиду истощения запасов продовольствия, вынужден капитулировать. По условиям капитуляции афиняне, войдя в город, никого не трогают. Участь горожан должен решить афинский народ. Обстоятельства принятия этого решения для нас особенно интересны, так как они ярко обнаруживают разницу отношения к вассалам империи Перикла и его преемника Клеона. Мы помним, что, подавляя попытки отделения, Перикл всячески старался избежать кровопролития. Клеон же проявляет крайнюю жестокость. Ему даже нет дела до того, что простой народ в Митиленах выступил против олигархов в поддержку афинян. Он требует поголовной казни всех жителей города для острастки остальных «союзников». В первый день обсуждения вопроса о наказании митиленцев Народное собрание Афин под его давлением приняло именно такое решение, но потом заколебалось и на следующий день собралось снова. Фукидид приводит речь Клеона на этом втором собрании. Вот отрывки из нее: "Нам давно уже следовало бы обходиться с митиленцами, не оказывая им предпочтения перед остальными союзниками, и тогда они не дошли бы такой наглости. Ведь люди вообще по своей натуре склонны презирать заискивающих перед ними и, напротив, уважают тех, кто им не потакает. Пусть же они понесут хотя бы теперь заслуженную кару. Вы не должны, возлагая вину за восстание только на олигархов, оставлять безнаказанным народ. Ведь на нас-то они напали единодушно… Поэтому, как и в первый раз, так и теперь, я решительно настаиваю на оставлении в силе уже принятого решения и убеждаю вас не поддаться трем вреднейшим для великой державы слабостям жалости, увлечению красноречием и великодушием".(III, 99) Это — не просто обсуждение конкретного вопроса. Формулируется идеология имперская, беспощадная. Не менее интересны откровенные высказывания оратора о демократии и государстве, с которых он начинает свою речь: "Мне и прежде уже нередко приходилось убеждаться в неспособности демократии властвовать над другими государствами, но особенно это ясно стало теперь, при виде вашего раскаяния относительно приговора над митиленцами… Хуже всего постоянные колебания и перемены решений. мы должны знать, что государства, хотя и с менее совершенными, но твердыми законами (но соблюдающие их), могущественнее тех, где законы превосходны, но бессильны. Ведь необразованность при наличии благонамеренности полезнее умственности, связанной с вольномыслием.(Подчеркнуто мной — Л.О.) Действительно, более простые и немудрящие люди, как правило, гораздо лучшие граждане, чем люди более образованные. Ведь те желают казаться умнее законов. В Народном собрании они всегда желают брать верх по общественным делам, как будто не существует других предметов, по которым они могли бы выказать свою мудрость, а государству их умствование обычно приносит вред. Напротив, простые люди не приписывают себе исключительных способностей и поэтому не считают себя умнее законов. Они не берутся критиковать то, что правильно сказал другой. Будучи скорее беспристрастными судьями, чем участниками прений, они большей частью поступают правильно".(III, 37) Как видите, уважаемый читатель, имперская идеология и ненависть к образованию испокон шли рука об руку. Клеону возражает Диодот, часть речи которого я уже цитировал. О социальной принадлежности этого оратора ничего не известно. Похоже, что он — человек образованный. Однако его возражения против расправы над митиленцами продиктованы не гуманностью, а прагматизмом. Вот как передает его слова Фукидид: "Я выступил здесь вовсе не в качестве защитника митиленцев или их обвинителя. Ведь спор у нас идет (если только рассудить правильно) не об их виновности, а о том, какое решение нам следует принять в наших собственных интересах. Если даже я и докажу, что митиленцы совершили тягчайшее преступление, то все же не стану из-за этого требовать казни, если только эта мера не в наших интересах. С другой стороны, если бы я и счел проступок митиленцев до некоторой степени простительным, то не просил бы пощады для них, раз это нам во вред".(III, 44) Далее следуют очень любопытные рассуждения о бесплодности попыток устрашения как отдельных людей, так и государств. После чего Диодот заключает свою речь такими словами: "Поэтому мы не должны принимать безрассудного решения, положившись на безопасность, которую якобы дает смертная казнь, предотвращая преступления, и лишать наших мятежных союзников возможности как можно скорее искупить свой проступок раскаянием. Вам следует хорошенько подумать: если теперь какой-нибудь город даже после восстания, убедившись в собственной слабости, и захотел бы, пожалуй, капитулировать, пока он еще в состоянии возместить нам военные расходы и в будущем платить подати, то неужели его жители не станут еще лучше, чем теперь, вооружаться и выдерживать осаду до последней крайности, зная нашу жестокость, при которой им безразлично, раньше или позже капитулировать? Разве мы сами не пострадаем от этого? Наши средства мы истратим на долгую осаду города, не желающего сдаваться. Если же удастся его захватить, то нам достанется лишь груда развалин, от которой в будущем, конечно, никаких доходов не получишь".(III, 44) В этот раз здравый смысл победил и решение о поголовной казни митиленцев было отменено. Спустя три года после описанных событий военное счастье, наконец, улыбнулось афинянам. Спартанцы опять осаждали их город. В это время стратег Демосфен небольшими силами захватил с моря Пилос — на западном побережье Пелопоннесского полуострова. Этот маленький город был очень важен для Спарты, так как мог стать центром восстания порабощенного коренного населения — илотов. Спартанцы отошли от Афин и атаковали возведенные Демосфеном укрепления с суши. Одновременно спартанская флотилия подошла к городу с моря. Кроме того, спартанцы заняли лесистый островок Сфактерию, расположенный как раз напротив Пилоса. Демосфен и его люди защищались отчаянно и сумели продержаться до подхода афинской эскадры, разбившей в морском сражении флот спартанцев. Осада города была снята, а находившийся на острове отборный отряд спартанских воинов оказался блокирован. По условиям перемирия спартанцы согласились передать афинянам свои корабли на то время, пока их послы съездят в Афины и попытаются добиться мира. За это спартанцам разрешалось доставить на остров продовольствие. Спарта предложила Афинам почетный мир. В пересказе Фукидида послы обратились к афинскому народу со следующими словами: "… Лакедемоняне приглашают вас заключить перемирие и кончить войну. Они предлагают мир, союз и возобновление дружеских отношений и взаимных услуг. Взамен они требуют от вас свободы для своих граждан, находящихся на острове… Если вообще нашим городам когда-либо надо примириться, то сделать это следует именно теперь, пока не случится что-либо непоправимое, что сделает нас навсегда не только врагами вашего города, но и личными вашими врагами, вы же лишитесь тех преимуществ, которые мы предлагаем теперь. Пока исход войны еще неясен, вы можете одновременно приобрести себе славу и нашу дружбу, а мы, достигнув соглашения, можем без тяжких жертв избежать позора. Давайте же отныне сами жить в мире друг с другом и положим конец бедствиям остальных эллинов. А эллины именно вам поставят это в заслугу".(IV, 19, 20) Были спартанцы искренни или их предложение следует рассматривать как уловку с целью выручить своих воинов? Трудно сказать. Я склонен думать, что они действительно хотели мира. Ведь они уже убедились в неуязвимости Афин, неуклонно следовавших оборонительной стратегии Перикла. В пользу такого заключения говорит и их медлительность с помощью Митиленам. Но афинский демос, подстрекаемый Клеоном, отклонил мирные предложения спартанцев. Афиняне рассчитывали на то, что, захватив в плен запертых на острове воинов из знатных семей, они смогут продиктовать свои, более выгодные условия мира. Послы вернулись ни с чем. Блокада острова Сфактерии возобновилась, а спартанские корабли афиняне (придравшись к будто бы имевшим место нарушениям перемирия) не возвратили. Однако высадиться на остров им в течение почти двух месяцев не удавалось. Под покровом густого леса спартанцы могли маневрировать и действовать из засады. Продовольствие же на Сфактерию доставлялось скрытно от афинского флота — по ночам, на лодках. Клеон бушевал в Народном собрании, обвиняя стратегов в слабости и малодушии. Его упреки неожиданно обернулись тем, что ему самому пришлось возглавить штурм острова. Вот как описывает Фукидид этот довольно нелепый поворот событий: "Клеон указал на ненавистного ему Никия, сына Никерата, бывшего тогда стратегом. Упрекая Никия, Клеон говорил, что если бы стратеги были настоящими мужчинами, то, имея достаточно сил, легко покончили бы с осажденными на острове спартанцами, и что будь он сам стратегом, он быстро бы справился с ними".(IV, 27) Тогда Никий предложил ему возглавить экспедицию. Клеон пошел на попятный, но…"… чем более Клеон уклонялся от похода, отказываясь от своих собственных слов, с тем большим рвением (как это обычно для толпы) афиняне настаивали, чтобы Никий передал свои полномочия Клеону, и кричали, что именно он должен плыть к Пилосу. Наконец, не зная, как ему отказаться от своих слов, Клеон выразил согласие".(Там же) Клеон заявил, что он в течение двадцати дней возьмет остров. Легкомыслие народовластия в этом эпизоде выказывает себя со всей очевидностью — Клеон до той поры ни разу не командовал войсками. Однако Клеон Сфактерию взял! Ему сильно повезло: на острове возник пожар и при сильном ветре лес основательно выгорел. Афиняне смогли высадиться и разгромили спартанцев. 292 человека пленных, в их числе 120 знатных спартанцев были доставлены в Афины. Влияние Клеона усилилось. Тогда спартанцы последовали совету, который им дали митиленцы, и решили нанести удар по Афинской империи. В 422 г. их полководец Брасид быстрым маршем провел свои войска через всю Грецию и осадил город Амфиполь, расположенный на северном побережьи Эгейского моря. Близ этого города находились золотые россыпи, их утрата должна была весьма ощутимо сказаться на доходах афинян. Находившаяся поблизости афинская эскадра не смогла отстоять город, и его жители приняли сравнительно мягкие условия капитуляции, предложенные Брасидом. Командовавший эскадрой был отстранен от должности и изгнан из Греции. Для нас это обернулось большой удачей. Командующего звали Фукидид. После того, как его военная карьера рухнула, он решил посвятить себя написанию истории Пелопоннесской войны. Между тем Клеон во главе афинского войска выступил на Север, чтобы сразиться с Брасидом и отвоевать обратно Амфиполь. В состоявшемся сражении спартанцы взяли верх, но и Брасид, и Клеон погибли. В Афинах и Спарте возобладали сторонники мира. В 421 г. был подписан так называемый "Никиев мир" сроком на 50 лет. Он с самого начала имел неустойчивый характер. Союзники Спарты — Коринф, Фивы и Аргос мир не подписали. Кроме того, спартанцы, вопреки условиям мирного договора, Амфиполь не вернули, а афиняне не вернули Пилос. Пожалуй, единственным залогом сохранения мира (со стороны Афин) были пацифистские настроения уставших от войны крестьян Аттики. Они вернулись на свою разоренную землю и хотели, чтобы их, наконец, оставили в покое. Эти настроения ярко выражены в поставленной в том же 421 году комедии Аристофана «Мир». Сюжет комедии: Виноградарь Тригей, откормив огромного навозного жука, поднимается на нем на Олимп, чтобы спросить Зевса, когда же кончится истребление Эллады в войне. Оказывается, что богов нет — они удалились на край вселенной. На Олимпе остались только Гермес, который "стережет барахлишко божье: горшочки, ложки, плошки, сковородочки", да Раздор. Последний низверг в пещеру и завалил камнями богиню мира — Ирину. Тригей созывает горожан и поселян Эллады, чтобы освободить богиню. Горожане тянут в разные стороны, Тригей их прогоняет, и крестьяне отваливают камни. Выходит Ирина, а с ней вместе Жатва и Ярмарка. Наступает мир. Жатву Тригей берет себе в жены, а Ярмарку препровождает в Совет пятисот. В финале свадебное пиршество у Тригея. В начале комедии — диалог Тригея и Гермеса: "Тригей — Но почему все божества уехали? Гермес — На эллинов озлившись. Поселили здесь Они раздор, чудовищного демона, И все ему на расточенье отдали, А сами удалились в выси горные, Чтобы не видеть ваших непрестанных свар И жалоб ваших не слыхать назойливых. Тригей — Зачем же боги с нами поступили так? Гермес — За то, что вечно воевать хотели вы, Хоть боги устрояли мир. Удача чуть Склоняется к лаконянам, кричат они: "Уж всыплем мы афинянам, почешутся!" Когда ж победа снова за Афинами И просят мира посланцы лаконские, Тут вы орете снова: "Нас надуть хотят! Палладою клянемся мы! Не верьте им! Придут опять. Ведь Пилос — наш. Наплачутся!" Тригей — Все наши разговоры узнаю точь в точь. Гермес — И потому едва ль еще увидите Богиню мира — Тишину". "Греческое имя богини, Ирина, можно с равным правом переводить словами мир и тишина." (203–222) Прибывший на зов Тригея народ счастлив, что кончилась война. Хор пляшет, его предводитель распевает: "Левая нога за правой в пляску просится сама. Счастлив я. Свищу, ликую, и кряхчу, и хохочу. Словно злую старость сбросил, так я рад, что кинул щит". Тригей же его увещевает: "Рано, рано веселитесь! Не дался еще успех. Вот когда спасем богиню, смейтесь, веселитесь все! И вопите, и орите! Будет нам заботой — дрыхнуть, Обжираться, обниматься И по ярмаркам шататься, Напиваться, наряжаться, Волочиться И кричать: "Хо-хо-хо-хо!" (333–344) Но, конечно, Тригей мечтает не только о ярмарочном весельи, но и о работе на своей земле. Он говорит: "Видит Зевс, блестит мотыга навостренным лезвием И на солнышке сверкают вилы зубьями тремя! Как чудесно, как нарядно выстроились их ряды! Как мне хочется вернуться поскорей на хутор мой И перекопать лопатой залежалый чернозем! Братья, вспомните, как прежде Мы живали под покровом Тишины богини милой! Вспомните о тех вареньях, Об изюме, черносливе И о соке виноградном, О фиалках у колодца. О серебряных маслинах Ненаглядных, А за это все богине Вознесите похвалу!" (565–580) Итак, подведем итоги восьмилетнему правлению демагогов. Война с Пелопоннесским союзом закончилась примерно вничью. Афины сохранили свой флот и империю (за исключением Амфиполя), показав на примере Митилены, что они еще достаточно сильны, чтобы держать ее в узде. Вместо направляющей руки первого гражданина Афинская демократия подпала под власть невежественных и безнравственных нуворишей, которые использовали свое влияние в собственных эгоистических целях. Если в сатире Аристофана есть доля правды, то эти люди, в частности Клеон, отличались беззастенчивым лихоимством. А также жестокостью и агрессивностью. Народное собрание все более явно стало проявлять свою раздражительность, неуравновешенность и неспособность понять интересы государства. В частности, это выразилось в неоправданно жестоком приговоре митиленцам (хотя в последний момент и отмененном) и в отказе принять почетные условия мира после Пилоса. Мы вправе полагать, что неблаговидный в нравственном отношении пример поведения новых вождей демоса действовал развращающе и на всю городскую администрацию, и на рядовых граждан города. Закончив эту главу, я понял, что в связи с ее содержанием возникают по меньшей мере три вопроса: Каким образом во главе народа оказались демагоги? Обязательно ли народовластие идет рука об руку с ненавистью к интеллигенции ("необразованность полезнее умственности")? Чем объяснить кровожадность Клеона? В порядке дискуссии попытаюсь предложить свои ответы. Вопрос первый. Суждения отдельного человека определяются как разумом, так и эмоциями. В собрании многих людей эмоции могут играть относительно большую роль, так как они «заразительны». Перикл адресовался к разуму афинян. Демагоги — к эмоциям. Среди этих последних немалую роль играет стремление к самоутверждению. Простонародью лестно, что его вождь таков же, как оно само — «простой», малокультурный, говорящий на его языке. Посулы такого вождя, обращенные к примитивным интересам толпы, — ясные, сиюминутные. Чуждый ответственности за свои слова, он без тени сомнения обещает "молочные реки в кисельных берегах". Вопрос второй. Естественно. что демагоги ненавидят интеллигентов, способных разоблачить беспочвенность их обещаний. Натравливают на «умников» простой народ. Понятно и то, что толпа легко поддается такому внушению. Ей кажется, что критики хотят отнять у нее вожделенные блага. Свой вклад дает и присущая малокультурному человеку зависть (ибо в глубине души он образованность уважает). Вопрос третий. Возможно, что свирепость Клеона была его личным качеством. Но если такой человек оказывается вождем народа, это качество становится общественно значимым. Увлечь толпу, утвердить себя ее лидером проще всего пробуждая самые низменные инстинкты. Наиболее доступный из них ненависть. Малокультурные и безнравственные люди легко объединяются для преследования слабых и расправы с побежденными. Особенно легко возбуждается ненависть толпы к иностранцам, иноверцам или национальным меньшинствам. Здесь — в еще более уродливой форме — тоже проявляется стремление к самоутверждению. Человек, лишенный иных достоинств, считает себя вправе гордиться своей национальной или расовой принадлежностью, «истинной» верой. Он презирает и ненавидит людей иной крови или вероисповедания. В любой толпе найдутся такие, не способные ни на что лучшее, «патриоты» и "истинно верующие". Они агрессивны и громогласны. Их немного, но их призывы к расправе с «чужаками», пробуждая древние и дикие инстинкты, могут увлечь многих — ведь ничто так не заразительно, как ненависть! Между тем, еще один древний и смутный инстинкт заставляет толпу искать себе кумира и вождя, чьей воле она могла бы подчиниться. Нет ничего губительнее для духовной жизни нации, чем если им становится подобный Клеону апостол ненависти и демагог. Чаще всего это случается в обстановке нравственного упадка, общественного разочарования и апатии народа, когда отсутствуют более достойные стимулы к его объединению. Стремление к единению заложено в природе людей. За неимением других побуждений, оно, увы, может довольствоваться ядовитой пищей ненависти. Таким образом, все три ответа на поставленные вопросы определяются, как мне кажется, одним обстоятельством — неблагоприятным изменением социального состава и нравственного облика населения Афин. Решающую роль стал играть алчный, теперь уже неуправляемый, плебс — детище империи. Началось падение Афинской демократии. Характерным для этого момента ее истории является пренебрежение к законам. Их подменяют псефизмы Народного собрания. На первый взгляд такая практика отвечает еще более последовательному проведению в жизнь принципа демократии. Но на самом деле она лишает народ свободы, отдает его в руки демагогов, на их произвол. Вот что писал по этому поводу Аристотель: "В тех демократических государствах, где решающее значение имеет закон, демагогам нет места, там на первом месте стоят лучшие граждане; но там, где верховная власть основана не на законах, появляются демагоги. Народ становится тогда единодержавным, как единица, составленная из многих… Такого рода демос, как монарх стремится и управлять по-монаршему (ибо в данном случае закон им не управляет) и становится деспотом… как у тиранов огромную роль играют льстецы, так у описанной нами демократии демагоги. Последние бывают ответственны в том, что решающее значение в ней предоставляется не законам, а декретам народа, так как демагоги отдают на его решение все и вся. И выходит так, что демагоги становятся могущественными вследствие сосредоточения верховной власти в полном объеме в руках демоса, они же властвуют над его решениями, так как народная масса находится у них в послушании".("Политика", IV, 4, 4–6)