Читать интересную книгу Дом, который сумаcшедший - Василий Лобов

Человека Тяптяпыча бережно перенесли на койку. Я было собрался, как и всегда, опуститься на колени, чтобы снять с него ботинки, но он, отстранив меня, пригласил выполнить эту почетную миссию самого старшего человека из двадцать первой палаты.

Меня же люди схватили за руки и ноги и понесли в вычеловечиватель.

В вычеловечивателе было нечеловечески холодно. Железный Бастион там скрипел нечеловечески скрипуче, а громкоговорители ревели нечеловечески громко. Хлебных же человеколюбивых катышков у меня не было.

В одной из голых каменных стен вычеловечивателя было забранное толстой решеткой крохотное окошечко, которое выходило прямо на улицу.

Я подошел к окошечку и выглянул из окошечка. На девятом ярусе все было обычным: кто-то куда-то спешил; какой-то толстый братец, приткнувшись плечом к фонарю, читал газету; вот из-за угла вышел трамвай, и толпа кинулась штурмовать его двери; потом из подъезда шикарного дворца детско-го дома на улицу вышла колонна маленьких братцев, которую возглавлял сердитый вожатый-девятизубочник; маленькие братцы расправили короны, затрубили в горны и забили в барабаны…

Когда громкоговорители замолкли, в вычеловечиватель, лязгнув железными засовами, вошли два братца настоящих сумасшедших ревизора, которые стали бить меня руками и ногами.

Когда они ушли, оставив меня лежать на полу, в вычеловечиватель, лязгнув железными засовами, вошли два человеколюбивых человека — они били меня до тех пор, пока опять не заревели человеконенавистные громкоговорители…

Выпустили меня из вычеловечивателя ровно через сутки, минута в минуту. Я не пошел в палату, а пошел в ординаторскую.

Дежурный настоящий сумасшедший ревизор, братец, несколько от меня физиологически отличающийся, заткнув уши хлебными катышками, сидела за ординаторским столом и, шевеля губами, читала записанные в толстую тетрадь высказывания человека Тяптяпыча. Я коснулся плеча братца настоящего сумасшедшего ревизора. Он вздрогнула, а вздрогнув, сказала:

— Мудрая мудрость самого мудрого мудреца — вот что это такое.

Я показал пальцем на уши, свои человеческие и его сумасшедшие. Она вытащила из своих сумасшедших ушей хлебные катышки. Я спросил:

— Братец человек ревизор, у тебя случайно не найдется немного пыльцы или божественного нектара? Очень хочется снова стать идиотом.

Он покачала семизубой короной. Тогда я сказал:

— Сделай мне, пожалуйста, психоинъекцию!

— Братец человек, одна инъекция стоит десять девятизубовиков. И на это мне нужно письменное разрешение мудрого человека Тяптяпыча.

Ни денег, ни разрешения у меня не было. Я вышел из ординаторской и принялся бесцельно бродить по коридорам, которых в Стационаре было еще больше, чем палат, перешел на половину для людей, несколько от меня физиологически отличающихся, и остановился у двери в палату номер ноль пять, где проживала любящая меня человек шлюха Инфанта, несколько от меня физиологически отличающийся.

Я остановился у двери в палату номер ноль пять и стал ждать, когда закончится сеанс психотерапии. Громкоговорители громко горили, хлебных катышков у меня не было, и я заткнул уши пальцами которые у меня были.

Когда я вытащил из своих ушей свои пальцы, которые у меня были, я услышал ушами за дверью палаты номер ноль пять голос человека шлюхи Инфанты:

— Взявшись за руки, мы разрушим Железный Бастион! Переполняющая наши души любовь сделает нас птицами! Мы будем любить друг друга так, как до сих пор любили только себя…

Открыв дверь, я крикнул:

— Человек шлюха Инфанта!

— Человек мой любимый! — воскликнула он и выбежала в коридор. — Я так соскучилась, так соскучилась… И ты соскучился? Соскучился и пришел меня посмотреть?

— Да.

— Человек мой любимый! Я так рада, так рада нашей человеческой встрече! Любовь моя к тебе переполняет мою человеческую душу! Но ты пришел не вовремя…

— Но…

— Человек мой любимый, сейчас у нас проходит историческое собрание номер две тысячи сто шесть, а я человековод нашей палаты и обязана человеководствовать на всех исторических собраниях… Иди, иди!

И человек шлюха Инфанта, послав в мою сторону человеколюбивый воздушный поцелуй, скрылась за дверью.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В палате номер ноль люди сидели вокруг круглого стола и проводили собравшее всех за круглым столом очередное главное свободолюбивое человеческое собрание. Когда я вошел, самый старший человек из двадцать первой палаты громко сказал:

— Позор ренегатам!

Я молча собрал в клетчатое полотенце клетчатую зубную щетку, клетчатую бритву, клетчатое мыло и обратился к человеку Тяптяпычу:

— Наш самый славный, самый незабвенный, самый мудрый, человеко самый любивый человек Тяптяпыч! Разреши мне, пожалуйста, поменяться местами с самым старшим человеком из двадцать первой палаты, я тебя умоляю, наш людской избранник.

— Это хорошо, человек ренегат, что ты сам осознаешь свои глубинные человеческие ошибки и ошибочные заблуждения. Тебе, человек ренегат, придется весь свободолюбивый путь нашего Движения пройти еще раз, от палаты к палате. За долгое время этого трудного человеческого пути твои шатающиеся недочеловеческие убеждения перестанут шататься, и ты до самого своего конца осознаешь, что значит для всех для нас внутридвиженческая свободолюбивая дисциплина. Мы ошиблись, призвав тебя сюда, в эту историческую палату, но мы привыкли осознавать свои ошибки. За это нам вечная человеческая слава!

Мое возвращение в палату номер двадцать один в обмен на самого старшего человека, перешедшего к человеку Тяптяпычу, если и удивило ее людей, то не очень, они лишь на минуту прервали собрание, ятобы заклеймить меня страшным клеймом ренегата. Сложив вещи в тумбочку, я лег на кровать и попытался забыться воспоминаниями о Принцессе. Но голоса сидевших за столом отвлекли мое внимание. Тогда я заткнул свои уши пальцами. Вокруг стало тихо-тихо. Я закрыл глаза — — стало темно. Тишина и мрак, меня в себя вобравшие, породили во мне ощущение того, что я вдруг очутился в мире полного одиночества. Мой разум будто бы отделился от своей телесной оболочки человека Пилата III и переместился в синее небо, расположенное за Железным Бастионом.

Кто-то тронул меня за плечо Я открыл не хотевшие открываться глаза. Надо мной стояли мои со-палатники и наперебой широко открывали зубастые рты. Мне стало скучно, я отвернулся к стене. Меня схватили, поставили на ноги, выдернули из моих ушей мои пальцы, и я услышал:

— Нам не нужны ренегаты!…

— Сам человек Тяптяпыч дал нам свободолюбивое поручение сделать из тебя человека!…

— И мы сделаем из тебя человека! Мы тебя вычеловечим!…

Ты обязан сидеть за столом и принимать активное участие в наших свободолюбивых собраниях, когда мы проводим собрания!..

Мне стало совсем скучно. Я посмотрел каждому из них в глаза, снова засунул пальцы в уши и спокойно направился вон из палаты.

Бронированную дверь передо мной закрыли. Меня схватили, вытащили из моих ушей мои пальцы, избили и усадили за стол. Я перевернул сначала стол, потом — нескольких наседавших на меня человеколюбивых людей, собрался было перевернуть и бронированную дверь, но меня связали и положили на пол.

Начался сеанс психотерапии. Мои руки были связаны, и мне пришлось выслушать все то, о чем громко говорили человеконенавистные громкоговорители, от самого начала человеконенавистного громкоговорения и до самого громкоговорения конца. Когда через два часа сеанс психотерапии закончился, начался сеанс психособрания. Через два часа психособрание закончилось, так как начался следующий сеанс психотерапии.

Эта пытка продолжалась до самого утра.

Утром меня развязали. В ординаторской братец настоящий сумасшедший ревизор с медалью «За экономию экономики» не сделала мне инъекцию даже воды, и я понял, что Движение Сопротивления взялось за меня основательно.

Во время сеанса трудотерапии я сидел на табуретке в стороне от всех остальных, так как никто из

трудящихся людей не пожелал расположиться рядом с человеком ренегатом. Мою норму вдвое повысили: вместо обычных пяти корзиночек заставили плести десять. Не выполнившим норму обед не полагался. Выполнить норму я все же как-то сумел, но на обед опоздал, за что был лишен человеческого обеда. Это, в первую очередь, огорчило меня тем, что, не получив пайки хлеба, я не мог скатать себе хлебные катышки… Впрочем, хлеб мне не дали и на человеческий ужин.

Сеансы психотерапии сменялись сеансами психособраний. За круглый стол я по своей воле никогда не садился, на обращенные ко мне вопросы не отвечал, если мне позволяли лежать — лежал, если меня сажали на табурет — сидел, но ни на кого не смотрел и ничего не слушал.

Каждую ночь мне устраивали «светлую» — накинув одеяло, человеколюбиво избивали. Изредка меня навещала человек шлюха Инфанта, скороговоркой сообщала мне о любви ко мне и о любви вообще и убегала.