Читать интересную книгу Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Марьяниха, подвижная и ловкая, быстро и неутомимо прокладывала путь: то ныряла под ветки подлеска или в лаз — просвет в буреломе, то бежала по колодинам, то пробиралась среди огромных камней, обросших мохом и разукрашенных оранжевой ржавчиной.

По неопытности Геля изрядно отставала от бакенщицы, но та зря не окликала, не торопила, и временами Геле казалось, что она идет в тайгу одна, совсем одна. А ей как раз и хотелось-то побыть одной.

Тайга поразила Гелю несказанно, как только она оказалась в ее глухомани. Здесь стояло удивительное всепокоряющее безмолвие, благостный, первозданный покой. Высоченные, сочные травы таили густой сумрак, какой стоит лишь в бездонных, недвижимых омутах. Огромные кудлатые кедры высоко поднимали жилистые ветви, отягченные гроздьями шишек, и терпеливо, не шелохнувшись, ждали, когда они дозреют на солнце. Вековые гладкоствольные лиственницы высились по склонам гор, как золоченые колонны в чудесном храме, поднимая над тайгой зеленые облака хвои; заслонив собою почти все небо, они стояли совершенно неподвижно, величавые, полные солнечного света. Хотя бы заскрипело, пожаловалось на старость сухостойное дерево, где-нибудь обломилась давно отмершая ветка и прошумел отколовшийся от скалы камешек… Хотя бы пролетела с дерева на дерево белка, выпорхнул глухарь или заплакал на елке рябчик, отбившийся от своего выводка… И лишь изредка до слуха Гели долетал едва уловимый, очень мелодичный посвист, скорее всего, какой-то крохотной сопровождающей ее пичужки. Но под этот посвист, долетавший нечасто, тишина тайги становилась особенно чуткой, живой и мудрой.

Геля и не заметила, как оказалась во власти тайги. Ей надо было поспешать за Марьянихой, и она шагала осторожно, стараясь не шуршать травой, не ломать веток, не хрустеть сушняком. Она шла, всем существом своим впитывая покой тайги, с каждым шагом все более поражаясь его безграничностью и всесильностью. Она не могла насладиться этим покоем, как человек, вырвавшийся из подземелья, не может насладиться свежим воздухом, а исстрадавшийся от жажды — водой из родника. Тем временем — сама собой — постепенно утихала в ее душе тревога. Еще не успела Геля дойти до места, где вся земля под редкими деревьями по южному склону горы была покрыта густой, лаковой листвой черничника, как с нею свершилось настоящее чудо. А пока она с большим увлечением собирала ягоды, в ее душе уже полностью утвердился покой, схожий с тем, какой царил вокруг. И однажды, собравшись съесть горстку ягод, Геля поняла, что чему-то улыбается, как не улыбалась последние дни.

Из тайги Геля вернулась внутренне обновленной и несказанно признательной Арсению Морошке. Это он заставил ее пойти по ягоды. Все последнее время ничто не пугало Гелю так, как мысль, что недавняя близость Морошки к Обманке может оказаться живучей. Стараясь как-то забыться, Геля целыми днями сидела за машинкой. Она заготовила целую гору мешков из марли. Ее глаза так уставали, что вечерами она шила иногда вслепую. Но тревога так и не покидала. И вот сегодня, встретив ее на крыльце прорабской, Морошка сказал решительно:

— Хватит стучать.

— А мне скучно без дела, — возразила Геля.

— Сходи за черникой.

— Хорошо бы… — нешумно порадовалась Геля. — Так хочется варенья! Слюнки текут, как подумаю. Но с кем?

— Иди с Марьянихой, — ответил Морошка, у которого, не иначе, уже состоялся разговор с бакенщицей, матерью его маленьких подружек. — Она здешняя, места знает. Да и небоязлива.

…Корзина с черникой так оттянула руки, что Геля, едва выбравшись из таежной крепи, разом опустила ее у своих ног.

— Ой, ну и тяжесть!

— Не зарилась бы, — заметила ей с улыбкой Марьяниха.

— Очень уж варенья захотелось. Прямо страсть!

— Сластена, видать?

— Да нет, никогда сластеной не была.

Одетая во все мужское, издали похожая на подростка, Марьяниха остановилась рядом с Гелей, но корзину на землю не опустила — торопилась домой. На всякий случай спросила:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Варить-то умеешь?

— Мама учила, — ответила Геля.

— Где же собираешься варить?

— Не знаю. Может, в камбузе.

— Никакого варенья ты там, девонька, не сваришь, — рассудила Марьяниха. — Налетят парни и все твои ягодки растащат. По горстке. Вари-ка ты в прорабской.

Геля замахала руками, отбиваясь от гнуса. Лицо у нее было открыто, а сеткой накомарника она прикрывала только уши да шею.

— Заели. Хоть реви. И крем не помогает.

— Застеснялась! — ласково пожурила ее Марьяниха.

— Да ведь накалю печь — душно будет, — попробовала оправдаться Геля. — Не уснет Арсений Иваныч.

— Черничное варится быстро. Вари!

Вся куртка Гели сзади была сплошь облеплена слепнями. Они жались один к другому, их были тысячи; издали куртка казалась сшитой из какой-то серой, чешуйчатой кожи.

— Обожди-ка, я собью, — предложила Марьяниха и, похлопотав около Гели с минуту, смахнула с нее всех слепней. — Иди! — добавила она, ободряюще хлопая девушку по спине. — Да прибегай за тазиком.

Перебирая ягоды, Геля все время думала о Морошке. Несколько дней он таскал тяжелые ящики, да еще в одиночку, и приходил вечером в прорабскую очень усталым. Но Геля, зная по себе, догадывалась, что и он, Арсений, изнуряет себя не от нужды. Он рад своей усталости. Рад, что не может двинуть ни рукой, ни ногой. Рад, что набрякли и смежаются веки…

Он все время стоял перед ее глазами.

Разводя огонь, Геля вспомнила, как самовольно хозяйничала без Морошки в прорабской и какое удовольствие находила в самой черной работе. Тогда он тоже все время стоял перед глазами. Геле было стыдно появляться перед ним с грязными ногами и тряпкой, а сердце замирало от радости, что он следит за нею…

И еще Геля вспомнила, разводя огонь, как она варила уху для Арсения и как Арсений, усадив ее с собой за стол, долго не мог оторвать руки от ее плеч. Ей стало радостно оттого, что так хорошо вспомнилось недавнее… Нет, невозможно расстаться с тем, что было! Невозможно! Все, что было, не могло быть прошлым, все и сейчас живет в ней, да и должно жить. Что у нее в жизни дороже того, что произошло в тот день?

Все будто повторялось вновь.

И как в тот день, Арсений появился в прорабской внезапно. Захваченная врасплох, Геля смутилась на какой-то миг, но потом, впервые после долгого перерыва, смело и ласково посмотрела в глаза Морошке.

— Вы заругаете меня, Арсений Иваныч? В избе-то душно стало.

У Гели был такой же взгляд, с каким она однажды, на глазах Морошки, встречала солнце. Это так обрадовало Арсения, что он не удержался от шутки:

— Угостишь — не заругаю.

— И вас угощу, и всех ребят, — живо пообещала Геля. — Поставлю самовар и будем пить чай с вареньем. Сегодня же, вечером…

Арсению очень приятно было видеть, что Геле нравится хлопотать у плиты, хочется принять и угостить друзей. Ему тоже невольно вспомнилось, как она встречала его, когда он вернулся из Железнова. В груди его потеплело, и он сказал:

— Теперь можно и попировать.

— Разгрузили, да? — догадалась Геля.

— Отмаялись.

Парни уже пошли топить баню. У Морошки выдался свободный часок, он мог отдохнуть и полюбоваться Гелей. Ведь последние дни он видел ее лишь урывками. Арсений опустился на пол близ порога, откинулся головой к стене и вытянул натруженные ноги чуть не до середины прихожей. Он любил отдыхать в таком положении. Посидев так совсем недолго, он мог опять идти куда угодно.

— А хорошо-то как в тайге! — заговорила Геля.

— Опять вся искусана.

— А-а, пустяки!

В небольших, но сильных руках Геля повертела перед собой, одновременно легко покачивая, таз с вареньем. Согнав пенистую накипь к центру таза и сняв ее в блюдце, она по-ребячьи, с жадностью облизала ложку и заговорила серьезно:

— А знаете, Арсений Иваныч, что я узнала?

— В тайге? — с мягкой улыбкой спросил Арсений.

— Да вы не смейтесь! — Вновь поставив таз на огонь, отошла от плиты. — Я шла и все смотрела, все смотрела… Да, так и есть. Только потом деревья падают. Потом… А вот иные люди и живут, не иначе как ползая по земле. Как слизняки.