социальных групп за свой статус.
Пресечение естественного (родового) порядка престолонаследия вызвало кризис русского политического сознания. С одной стороны, родилось сомнение в истинности монархов, занимавших трон после Фёдора Ивановича, — так, несмотря на законность избрания Годунова, во многих источниках он фигурирует как узурпатор, тем более это касается Василия Шуйского и Лжедмитриев. С другой стороны, «представление о богоизбранности, мистической предназначенности царя… при отсутствии сколько-нибудь чётких критериев, позволяющих отличать подлинного царя от неподлинного»[224] спровоцировало настоящую эпидемию самозванчества (всего за годы Смуты явилось около полутора десятков самозванцев). Таким образом, самозванчество — оборотная сторона сакрализации власти, утвердившейся в России в XVI столетии. Тем не менее шаткость института монархии была для жителей Московского государства совершенно новым социальным опытом, провоцировавшим их искать нестандартные ответы на вызовы времени.
Пришли в движение скованные ранее общественные силы; более того, они стали низводить с престола «неистинных» самодержцев. За каких-то шесть лет подданные отрешили от власти четырёх царей (Фёдора Годунова, Лжедмитрия I, Василия Шуйского и Лжедмитрия II — ведь у него имелись и свой двор, и свой патриарх) и троих из них убили. Характерно, что роль княжеско-боярской аристократии в этих «неслыханных переменах» была весьма скромной. Благодаря систематической полуторавековой политике московских государей, стянутая к центру и оторванная от областной жизни, она не могла влиять на процессы, происходившие за пределами Москвы, где закипало большинство «невиданных мятежей». И даже в столице боярство мало что решало, в актив ему можно записать только успешный заговор против первого самозванца.
Как заметил ещё С. Ф. Платонов, тон Смуте задавали «средние слои». Служилые люди южных «украин», недовольные своим приниженным, по сравнению со столичными коллегами, положением и находящиеся вне московского тягла казаки обеспечили победу Лжедмитрия I, составили костяк армий Болотникова и Тушинского вора. Рязанские служилые люди во главе со своим харизматическим лидером Прокопием Ляпуновым спасли от болотниковской грозы Василия Шуйского, которого позднее сами и свергли. Они же вместе со служилыми людьми других уездов, посадскими людьми Севера и Поволжья (от Ярославля до Казани) и казаками создали Первое ополчение. Городские миры дали отпор тушинцам и организовали Второе ополчение. Всё это говорит о том, что московская централизация не успела ещё задавить русские институты самоуправления, во всяком случае, во многих северных и поволжских городах с бойкой хозяйственной жизнью.
Очевидный упадок «вертикали власти» заставлял общество создавать те или иные формы демократической самоорганизации. Первое ополчение возглавлялось выборным Советом всей земли, в который вошли делегаты от 25 русских городов. Исполнительным органом Совета стало временное правительство — триумвират П. П. Ляпунова, Д. Т. Трубецкого и И. М. Заруцкого. В Приговоре Совета от 30 июня 1611 г. говорится, что ополченских воевод и бояр, «избранных всею землёю для всяких земских и ратных дел в правительство», при несоответствии занимаемой должности «вольно… переменити и в то место выбрати иных… хто будет болию к земскому делу пригодится».
Руководство второго, Нижегородского ополчения тоже было коллективным (воевода Д. М. Пожарский, Минин, второй воевода И. И. Биркин, дьяк В. Юдин), а в Ярославле, ставшем его центром, возник ещё один Совет всей земли. От имени Пожарского в другие города рассылались грамоты, призывавшие направлять в Ярославль «изо всяких людей человека по два, и с ними совет свой отписать, за своими руками». После освобождения Москвы от поляков (октябрь 1612 г.) вплоть до избрания нового царя (февраль 1613 г.) страной управляло коалиционное Земское правительство, состоявшее из лидеров обоих ополчений (Трубецкой, Пожарский, Минин и др., всего 11 человек).
Монархам Смутного времени нельзя было не считаться с этими тектоническими сдвигами, для удержания власти им приходилось идти навстречу чаяниям общества. Весьма показательна в этом смысле крестоцеловальная запись Василия Шуйского 1606 г., обещавшего своим подданным соблюдать их права и не допускать царского произвола. Впервые не «холопы» и «сироты» целовали крест самодержцу, а он им целовал крест «на том, что мне, великому государю, всякого человека, не осудя истинным судом з бояры своими, смерти не предати, и вотчин, и дворов, и животов у братии их, и у жён и у детей не отъимати, будет которые с ними в мысли не были, также и у гостей, и у торговых, и у черных людей, хотя которой по суду и по сыску дойдет и до смертные вина, и после их у жен и у детей дворов и лавок, и животов не отъимати, будут они с ними в той вине неповинны; да и доводов ложных мне, великому государю не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи, чтоб в том православное христианство без вины не гибли; а кто на кого солжет, и, сыскав, того казнити, смотря по вине того: что был взвел неподелно, тем сам осудится». Василий Иванович обещал «всем православным християнам, что мне, их жалуя, судити истинным праведным судом и без вины ни на кого опалы своея не класти, и недругам никому в неправде не подавати, и от всякого насильства оберегати».
Для русской политической культуры этот документ — настоящая сенсация. «Искони век в Московском государстве такого не важивалося», — дивился летописец. «Эти условия, обеспечивающие праведный суд для людей всех состояний, невольно напоминают знаменитую статью [английской] Великой Хартии, которая требует, чтобы ни один свободный человек не был взят и наказан иначе как по суду равных или по закону земли»[225].
Но, конечно, самой интригующей альтернативой Смуты является почти состоявшееся и сорвавшееся только из-за самонадеянной тупости Сигизмунда III воцарение польского королевича Владислава. Практически все вменяемые политические силы России готовы были сойтись на этой кандидатуре — с непременным, однако, условием, что новый царь должен принять православие и блюсти целость, независимость и традиции своего государства. Это подчёркивалось и в договоре от 4 февраля 1610 г., предложенном тушинскими боярами, и в договоре от 17 августа 1610 г., принятом в Москве Боярской Думой с согласия патриарха Гермогена и представителей служилых и посадских людей. Ни там ни там нет и следа национальной измены: по словам С. Ф. Платонова, первый «отличается… национально-консервативным направлением», а второй, если бы его удалось привести к исполнению, «составил бы предмет гордости» московского боярства[226] — его положения были одобрены дворянством и посадами тех земель, которые ранее поддерживали власть Василия Шуйского, а после смерти Лжедмитрия II — и землями, державшими сторону последнего.
Оба договора законодательно ограничивали власть самодержца: он обязан был править вместе с Думой и Земским собором. В московском договоре только «с приговору и с совету бояр и всех думных людей» государь мог вершить суд над обвинёнными в измене, устанавливать поместные или денежные оклады, повышать или понижать налоги; Собор получал право законодательной инициативы.